Я улыбнулся Ласле — успокоительно, ласково, как она вчера улыбнулась мне… и она поверила. Успокоилась. Расслабилась.
— Однако из-за того, что природа преподносит нам все на блюдечке с голубой каемочкой, мужчины, что греха таить, ленивы. Мы привыкли, что сильнее женщин с рождения. Мы привыкли, что обставляем их во всем. Но мы забыли о том, что любая врожденная сила заведомо слабее упорства. Именно поэтому мужчины проиграли последнюю войну… но выиграли женщины. Потому что женщины постоянно совершенствуются в отличие нас, упивающихся своей силой! Потому что они знают, что такое — быть с рождения слабыми. И поверьте мне, нет никого сильнее, чем человек, познавший слабость. Потому что слабость — это болезнь, излечившись от которой ты никогда не позволишь ей вернуться.
В зале зашептались, но Ласла пресекла разговоры взмахом руки.
А я ощутил, как внутри меня поднимается незнакомый, неведомый мне ранее жар. Я впервые в своей жизни отстаивал не просто свое мнение… я отстаивал то, что было мне дорого. То, что имело право на существование. И слова в порыве вдохновения, от которого — или это вино оказалось слишком крепким — у меня кружилась голова, сами вылетали из моего рта.
— И вы посмотрите на этих женщин! — я развел руками. — Им тяжело, но они стараются. А главное — они не унывают. Я многого не знаю, ведь я — словно новорожденный ребенок, который всего три дня назад появился на свет. Однако если бы мне не сказали, что была в Вадгарде война — я бы даже не понял, так они все восстановили. И чем вы думаете они занимаются, когда мужчины лежат на своих перинах, восхищаясь своим великолепием? Рыцарь ее величества, сона Тонильф, до последнего, под проливным дождем, отрабатывала приемы фехтования на шпаге! А как они талантливы? Это кресло, которое вы видите, наши маги соорудили всего за сутки. И это я знаю всего лишь малую часть! Потому я взываю к вам, дорогие гости — откройте глаза, прислушайтесь, задумайтесь. Эти женщины достойны того, чтобы править этой страной! Да что там, они достойны восхищения!
Впечатлительная розовая королева протяжно ахнула и вытерла глаза кружевным платком. Ее муж погладил ее по плечу.
— Позже, когда мужчины — вчерашние дети — вырастут, они будут не выше женщин и не ниже, а встанут на одну ступень с ними, на одну линию, и будут править вместе, — продолжал я. — Они будут заражаться энтузиазмом женщин, глядя на них постоянно совершенствоваться. Они увидят, что трудолюбие — лучший повод для гордости, чем врожденная сила. К тому же подумайте сами… любое дело, любое ремесло, любая страна, любой мир — как живое существо. Если оно не развивается, не приспосабливается к новым условиям — его либо убивают, либо оно умирает само. Так не пора ли что-то менять? Не пора ли, как змея, вылезти из той шкуры предубеждений, что давно стала нам мала? И вы знаете… я серьезно предлагаю за это выпить. Ласла, плесни мне вина в этот пепел.
Ласла послушно перелила красное, словно рубин, вино в тот закопченный фужер, в котором я сжег написанную для меня речь. Я взял его, поднял над головой и провозгласил:
— Я искренне люблю свою страну, свой материк, Вадгард, и я хочу на его примере доказать всему миру, что пора меняться. Потому вместе с этой речью я сжег все свои предрассудки, чего и вам желаю. Я отрекаюсь от престола и передаю его своей драгоценной сестре Ласле. И пусть поможет ей свет-птица на ее пути великой королевы!
С этими словами я залпом выпил полное пепла вино и с силой, будто пытаясь сбросить напряжение, грохнул фужер об пол. Грохнул… и зажмурился, ожидая, что кто-нибудь чем-нибудь в меня кинет.
Но ни кто не кинул. Напротив, из зала раздался еще звон, и еще. И когда я открыл глаза, то увидел, что какие-то бумажки тлеют уже не в одном фужере. Тежело дыша и слушая свое бешено колотящееся сердце, я видел, как женщины и мужчины пьют пепел, как бьют варварски дорогой форфор. Кто-то хохотал, кто-то пытался беспорядочно хлопать. Короли не понимали, что им делать. Кизильный король зыркал из стороны в сторону, но все же запихивал в свой фужер какую-то бумажку, лакрица улыбался одним углом рта, смотря на меня с неожиданной благосклонностью, гречи громко ругались между собой. Но между тем лавандовый и льняной король с улыбками — добрыми и красивыми — подняли за Ласлу свои горящие фужеры.
— Ты сумасшедший, — шепнула мне королева, подойдя и торопливо стаскивая меня с постамента.
— Еще какой, — улыбнулся ей я. — Надеюсь, ты довольна?
— Не удивляйся, если теперь тебя завалят просьбами написать какую-нибудь речь, — угрожающе сказала мне Ласла. — Причем завалят в прямом смысле этого слова, Ганс.
— Буду счастлив, — улыбнулся ей я. — Зато писать научусь.
А потом — когда кошки чуть прибрались и подмели буквально заваленный дорогим фарфором пол — мы отобедали, мило шутя, за одним столом с нашими гостями.
Ласла поступила удивительно гадски, помимо лавандовых короля и королевы пригласив трех королей-заговорщиков. Я пригласил всех кого хотел — как только чуть отошел от своей речи пришлось за каждым съездить лично и довести до стола за руку. как того требовал местный этикет.
Лавандовая принцесса заразительно и звонко смеялась надо всеми шутками, даже над несмешными, рисовый кронпринц обсуждал со мной тайком, какую бы речь ему толкнуть перед кизильной принцессой, братья-льняники, оказавшиеся теми еще шкодами, воровали у меня еду с тарелки и создавали при помощи магии разноцветные мыльные пузыри, брат Оди на все по-доброму улыбался. Королева же тихонько переговаривалась с лавандами, и совершенно игнорировала трех королей. Впрочем, когда мои личные гости чуть пресытились общением со мной, короли воровато пристроились рядом.
И, к моему удивлению, не с пустой болтовней пристроились и не с угрозами, а с деловыми предложениями. Мол — вот, мы давно хотели, но Ласла все не соглашалась… давай-ка мы тебе предложим, авось ты ей еще какую-нибудь речь толкнешь и она передумает. Итого к концу вечера Ласла получила большую-небольшую скидку на древесину, обещание партии лучшего деликатесного кофе в обмен на золото — коего у нас в Вадгарде тоже оказалось весьма много, и еще какое-какие мелкие, но приятные ништяки. А я получил пару приглашений в гости и много просьб о переписке.
Кажется, писать и читать нужно учиться в срочном порядке.
Ну и в конце-концов гости принялись расходиться. И Ласла вовсе не врала о грандиозном салюте. Я чуть не оглох от взрывов, а за разноцветными огнями не стало видно неба.
18. Горящее знамя
Когда я вошел в столовую — наутро после пира Ласла снова пригласила составить себе компанию за завтраком — меня тут же одарили сдержанными аплодисментами. Королева на этот раз сидела на своем стуле гораздо более расслабленно, закинув ногу на ногу, да и к тому же оделась не в платье, а в брючный костюм наподобие военной формы. Два ряда пуговиц, лампасы, цепочка от воротника к плечу, сапоги обхватывают стройные икры. Красота как она есть!
— Я говорила тебе уже об этом вчера, но повторюсь — твоя речь была просто нечто, — сказала она мне совершенно серьезно. — Пусть чуть затянуто на мой вкус, но зато как пламенно и ярко! Ты учился актерскому мастерству в своем мире?
— Причем здесь актерское мастерство? — похвала бальзамом легла на душу, заставив меня заулыбаться и поспешно подъехать к столу.
На этот раз вместо зайца на блюде красовался какой-то другой зверь, которого я так и не смог опознать. Впрочем, это могла оказаться какая-нибудь местная зверушка, которая у нас на Земле не встречалась. В общем тушка напоминала нечто наподобие ласки или куницы — вытянутое тельце скрутили колечком, в центр насыпали жареного риса с грибами и маленькими помидорками.
— Ну как же, — улыбнулась мне Ласла, отрезая себе кусок мяса. — Пусть твои слова о любви к Вадгарду для знающих людей и прозвучали слегка лицемерно, но… даже я сначала поверила в твою искренность. Твой напор так сбил меня с толку, что я, признаться, была поражена. Ты ведь всего три дня здесь… а говорил так, будто действительно пытался защитить что-то дорогое.
— Но это действительно было искренне!
Ох и задела меня Ласла этими словами, ох и задела. Задела до такой степени, что я даже решил возмутиться. Королева на это подняла голову и с непониманием на меня уставилась.
— Да нет, не может этого быть, — улыбнулась она мне как-то натянуто. — Не шути со мной так.
— Почему ты не веришь мне? — спросил я.
— Ну, во-первых, — Ласла откинулась на спинку и принялась загибать пальцы, — ты здесь всего три дня и знаешь совсем мало, лишь общие вещи. К тому же мы похитили тебя. Во-вторых, за эти три дня я почти каждый день угрожала тебе то жестокой расправой, то заточением, то еще чем-нибудь. В-третьих, придворные расценивают тебя как игрушку и делают что им в голову взбредет, не заботясь о твоих желаниях. В-четвертых, я сама множество раз заставляла тебя делать то, чего ты не хотел и то, что тебе не нравилось, заставляла всем врать и заниматься делами, которые тебе не интересны. В-пятых, ты…
— Притормози, — я весело ей улыбнулся. — Знаешь, с моей стороны все выглядит иначе!
— Да? — подняла бровь Ласла. — И как же. А ну-ка, просвети-ка меня, мой дорогой брат.
— Во-первых, — с веселой улыбкой начал я загибать пальцы в тон ей, — эти три дня стоили всей моей прошлой жизни вместе взятой. И не смотри на то, что я так плохо знаю ваш мир — я в него уже влюблен, честно говоря. Здесь все такое другое, такое интересное, такое привлекательное. Да боже мой, мне впервые хочется учиться! Во-вторых, твои нападки я прекрасно понимаю — я незнакомец, принесший с собой болезненные воспоминания. В третьих, Ласла, да я не против что они со мной играют! Мне не менее весело, чем им! К тому же я чувствую себя не игрушкой, а одним из игроков — тоже играю насколько могу. Это как с прятками — и в том, чтобы водить есть свое удовольствие, и в том, чтобы прятаться. Ну и в четвертых… а что я, собственно, должен был сидел на твоей шее безвозмездно? И кормили бы меня просто так, задарма? Да нет же, Ласла, ты сама не хотела, чтобы я был иждивенцем! И я этого не хотел и не хочу. Потому нагружай меня всем, чем только сможешь…