Алешка вскочил. Внутри у него дрожало сердце.
— Ну где же ты? — спросил он плачущим голосом и подбежал к окну, увидел в черном стекле свое отражение, окаймленное пятнами света от фонарей и домов. Улица длинная, темная, петляла внизу и медленно, как во сне, по ней ехали машины.
Алешка вспомнил увиденную недавно программу о криминале, в которой рассказывали про парней, проламывавших битой прохожим головы, и заметался по комнате.
На лестничной клетке раздались шаги, Алешка замер.
«Идет!» — вихрем пронеслось в голове. Захотелось лечь как ни в чем не бывало на диван и притвориться совершенно равнодушным.
Но шаги стихли, звонок в дверь не прозвучал.
«Зачем было спорить с этим дураком? Ну, вернись!»
Прошло еще полчаса, и Алешка понял, что умрет, если останется в квартире еще хоть на секунду. Вскочил и быстро принялся одеваться — ему даже стало весело, Алешка засмеялся. Конечно, он найдет брата, тот наверняка у Кости. Костя! Дурак, он же у Кости! Зачем куда-то идти, ведь есть телефон. Ха! Спрятался у Кости! Ну, пусть, сейчас узнать — и можно лечь спать.
Спать… Алешка почувствовал, что устал, слегка прикорнул головой на край дивана, глаза начали слипаться, но сердце, тревожное сердце, тут же разбудило его.
К телефону подошел сам Костя.
— Да? — голос заспанный, хриплый.
— Слушай, Костя, Алешка у вас?
— Нет, — удивился Костя, — А что, его нету?
— Нет, ушел куда-то, — голос Алешки предательски дрогнул.
— Здорово, — сиплым шепотом восхитился Костя.
— Ну, его точно у вас нет?
— Точно.
Алешка медленно положил трубку. С чего он решил, что брат может быть у Кости? Он и днем-то у него всего пару раз был, а тут вдруг его пустят ночевать. Глупо!
Алешка всхлипнул — звонить больше было не кому. Схватил шапку и, захлопнув дверь, побежал вниз по ступенькам.
Широкая улица была темна, лишь изредка, устало моргая, мимо проносились глазастые машины. Алешка никогда не выходил из дому в столь поздний час, прохладный воздух проникал под куртку, заставляя его вздрагивать и ускорять шаг.
«Куда иду?» — назойливо лезло в голову.
Он спустился в подземный переход — широкий, освещенный желтыми лампами. Ни души. Кое-где на бетоне собрались лужицы, и Алешке почему-то подумалось, какая, должно быть, в этих лужицах холодная вода. Он быстро прошел через переход и вынырнул на другой стороне улицы.
Прямо перед ним, украшенный разноцветными огнями, расселся магазин «Техника», где продавались газонокосилки, мопеды, автозапчасти и почему-то чебуреки. «Закрыто» — сказал Алешке магазин и отодвинул его от двери.
Обессилив, Алешка присел на холодную ступеньку.
«Буду здесь ночевать, — это решение показалось единственно возможным. — Пусть…»
Что «пусть», Алешка додумать не успел, потому что мысль, яркая, как хвост лисицы, промелькнула в голове: " Так ведь он уже, наверно, дома!»
Ну, конечно, он дома и в свою очередь волнуется за Алешку. Так и надо, пусть…
Улица была неприветливо-пустынна, ступенька холодная, но Алешка не вставал, глядя на радужные переливы на асфальте. Только когда начал накрапывать въедливый дождь, он поднялся и быстро спустился по ступенькам в переход.
— Гы! Сматри-ка!
Сердце Алешки быстро забилось, точно собралось выскочить из груди, а во рту откуда-то возникла наждачная бумага: там, в конце перехода, прямо под желтым плафоном, стояли трое.
Черные куртки, нелепые широкие штаны, в руках сигареты. Но особенно почему-то Алешку испугало то, что все трое были простоволосые, без шапок, и уши у них покраснели от холода.
— Иди сюда!
Алешка лихорадочно сообразил, что если попытается убежать, его тут же догонят. Что будет дальше, он не знал, боялся знать.
— Иди сюда, не бзди!
Алешка, словно подтягиваемый за веревочку, медленно пошел вперед по желтому тоннелю, чувствуя, как подкашиваются ноги.
Тот, что звал его, был похож на обритую обезьяну — выпуклый лоб, уродливо оттопыренная нижняя губа, маленький тупой подбородок. Глаза его были пусты.
Двух других Алешка сейчас не видел, они были тенями, призраками, на деле существовал лишь вот этот человек-обезьяна.
— Ты это видел?
Что-то чиркнуло Алешку по кончику носа, и перед его глазами вдруг возник длинный тонкий нож.
— Макак, забейся, — засмеявшись, сказал один из призраков, и тут же перестал для Алешки быть призраком: белые волосы, широкий, похожий на грушу, нос, красные, как у девушки, губы, — Пошел отсюда!
Всхлипывая, Алешка побежал вверх по ступенькам, ему вдогонку понесся хохот, отражающийся от стен тоннеля, и потому страшный, как в кино.
Из носа что-то закапало, и Алешка испуганно схватился — цел ли? Нос был цел, но слезы, стекая по щекам, добрались до него.
Дождь усилился, умыл Алешку, но душе легче не стало. В подъезде было темно, от сквозняка похлопывала дверь, из почтовых ящиков торчали не взятые жильцами рекламные листки.
Поднимаясь по лестнице, он вдруг в тишине услышал хохот, похожий на тот, в переходе. Хохот шел из дверей его квартиры…
Но деваться было некуда и Алешка, решительно толкнув дверь, вошел. Брат лежал на диване и не повернул голову. Перед ним в телевизоре хохотало отвратительное существо — шло кино.
Алешка молча прошел в свою комнату, не раздеваясь упал на кровать и довольно долго лежал совершенно неподвижно, потом вдруг плечи его тихонько затряслись и, пошарив рукой по постели, он накрылся с головой углом одеяла.
Валуи
У моего отца странное хобби для военного человека — он страстный грибник. Наверное, бравому морскому офицеру, хоть и в отставке, каковым является мой отец, больше пристало, например, коллекционировать кортики, или вставлять непостижимым образом в бутылки макеты кораблей, или, на худой конец, собирать марки. Но вы бы послушали, как он рассказывает обо всех этих волнушках, свинушках, подосиновиках и боровиках, как мягко и даже нежно он произносит эти названия, и как при этом светятся его слегка прищуренные от соленого морского ветра глаза. Этот огромный, веселый и очень смелый человек совершенно точно считает грибы если не мыслящими, то, во всяком случае, живыми существами. Может быть, поэтому отец ест грибы редко, и все больше под водку.
Я не грибник, и в лесу бываю редко, но память о тех удивительных тихих охотах, на которые меня, мальчишку, брал отец, останется со мной до конца. Даже о той, на которой я впервые понял, что папа — не всесильное бесстрашное существо, а простой человек.
Мне было лет пять, а может быть, семь, и лес, без всяких оговорок, был для меня тем самым, в котором живет Баба Яга, бродит Леший, а где-то над озерцом плачет Аленушка. И что с того, что кое-где встречались кострища с разбросанным вокруг мусором — детское воображение не замечало их.
Мы шли неподалеку от опушки леса. Отец в своей соломенной широкополой шляпе, высоких сапогах, с корзиной и суковатой палкой в руках был похож на сказочного богатыря.
Я бежал впереди, заглядывая под каждый кустик. Мне хотелось скорее найти грибы и посмотреть, как обрадуется отец. И вот я выскочил на небольшую полянку, заросшую высокой травой, и обомлел:
— Папа! Грибы! Грибы! Грибы!
Вся полянка была сплошь усеяна огромными грибами с красивыми коричневыми шляпами и толстыми мясистыми ножками. Словно рать на поле брани, они стояли плечом к плечу и мужественно глядели на меня.
— Володька, ведь это валуи, — смеясь, сказал отец, и подковырнул один гриб палкой. Тот заскрипел, но с места не сдвинулся.
— Кто? — удивился я.
— Валуи. Они горькие, как касторка.
Для меня это был аргумент и железный приговор валуям — я-то любил съедобные грибы.
— Красавцы, — улыбнувшись, сказал отец, и мы пошли дальше. Я, слегка обескураженный, не забегал больше вперед.
Пели птицы, и в воздухе разливалась сладость. Я срывал пахучие цветы и старался высосать мед, но меда в них не было.
Валуи теперь встречались часто, я поддавал их ногами, как футбольные мячи.
Вдруг из-за деревьев раздались те слова, которые мне почему-то всегда было стыдно слышать, и на поляну вышли двое. Разбойники — в майках, на руках надписи и рисунки, а в глазах словно поселились чертики из книжки.
— Дай закурить, — хрипло сказал один из разбойников, тот, у которого чертики были побольше.
— Не курю, — глухо ответил отец.
— А что ж так?
— Не курю я, ребята, — повторил отец, как-то странно посмотрев на меня.
— А мы видели грибы, — вспомнил тот, у которого чертики в глазах были поменьше. — Тут, неподалеку. Пойдем, покажем.
— Ну что вы, парни, не стоит. Мы как-нибудь сами.
— Да здесь два шага всего!
Отец пожал плечами, и мы пошли следом за разбойниками.
— Вот!
Это были валуи.
Разбойник, у которого в глазах были маленькие чертики, принялся резво наполнять нашу корзину валуями, выдирая их из земли прямо с черными корешками, и я с изумлением увидел, как отец наклонился и тоже стал срезать валуи своим особенным самодельным ножичком.
— Вот и все, — сказал отец, с улыбкой приподнимая корзинку. — У, и не унесем. Спасибо, вам, ребятки!
Он пожал разбойникам руки и те ушли, растворились в лесу, словно их и не было никогда.
Отец поставил корзинку и, прислонившись к дереву, задумался. По его лицу бежали влажные капельки пота.
— Ну что, Володя, пойдем потихоньку, — встрепенулся отец, когда я уже собирался поторопить его. Он поднял корзину и вытряхнул валуи в траву.
— Папа, они на большую дорогу пошли?
— Что?
— Но ведь это были разбойники?
Отец не ответил, лишь улыбнулся, но совсем не весело.
Мы подходили к дому, когда сумерки уже влили в воздух прохладу, я нес букет полевых цветов, а в руках у отца была пустая корзинка.
Смысл его улыбки
В Т… мне случилось поработать в так называемой «комиссии по конкурсу» при областной администрации.
Конкурс был, если можно так выразиться, творческим, а потому интересным для меня, и я почти не замечал зноя, придавившего провинциальный Т… в то лето. Комиссия состояла из меня, окончившего три курса мехмата П… ского университета, да Сашки Войлокова, окончившего архитектурный институт в Москве.