— Но замуж я так и не вышла, — заканчиваю за мадам фразу я.
— Да, — мадам Агнес кивнула. — Когда ты закончишь обучение, то можешь попроситься к мадам Беатрис в услужение. Будешь здесь работать, если, конечно, она возьмет тебя, — уже значительно тише добавила женщина.
— Не возьмет, и вы это лучше меня знаете, — я усмехнулась. — Она меня терпеть не может.
— Но после того случая на реке ты очень изменилась. Из покладистой девочки превратилась в … — женщина замялась, чтобы выбрать выражение, а я закончила за нее фразу.
— В саму себя, — ответила с вызовом.
— Вот и придется тебе самой себе на хлеб зарабатывать, — мадам Агнес не понравился тон моего ответа.
— Простите, — мне стало неловко. Ведь я слышала их разговор и знала, что старшая воспитательница пыталась заступиться за меня.
Времени на то, чтобы придумать какой-нибудь план побега из этого мрачного заведения, у меня не было. Да и куда бежать? Как мне рассказала сердобольная старшая воспитательница, женщинам везде двери закрыты. Естественно, я могу пойти куда-то в богатый дом служанкой. Но вопрос: кто меня возьмет? Документов у меня нет, и взять их неоткуда. В общем, мироустройство было таково, что всем правили мужчины. Абсолютно всем. Но при этом женщины работали ничуть не меньше мужчин, а порой и больше. Однако прав у них было не больше, чем у редиски, что растет в огороде. Паши и рот не открывай. Бедные семьи, а тут таких было полно, отдавали своих дочерей в услужение. При этом получали пятьдесят процентов от зарплаты, что им платили. А у служанки и так плата за работу была не велика, а тут еще и половину в семейный бюджет отдай. Если же девушка провинилась, то ее могли оштрафовать и вовсе ничего не выплатить. Это рассказывала одна из девушек. Она хвастливо вещала, что таким образом ее батюшка и скопил денег, чтобы отдать ее в этот воспитательный дом. Правда, она проговорилась, что потом одна служанка повесилась из-за того, что дома кто-то умер с голоду: то ли ее младший братишка, то ли сестренка. Рассказчицу это не волновало. Она говорила о происшествии как о досадном недоразумении, из-за которого ее отец был вынужден прекратить штрафовать прислугу. Правда, ненадолго, лишь на время королевской проверки. А как только дознаватели укатили из их поместья, а они там проводили дознание по всей строгости закона аж целых три месяца, продолжил периодически лишать жалования девушек. Но не так часто, как раньше. И потому ей пришлось отказаться от довольно хороших платьев, которые она заказала из расчета на деньги, которые пришлет батюшка.
Эта девушка попала в воспитательный дом уже в сознательном возрасте, но большинство из воспитанниц были сданы своими семьями сюда в детском возрасте. Что это за практика такая, при которой принято избавляться от дочерей и сдавать их черт-те куда, я не знала. Но так повелось, что именно в таких домах воспитывали настоящих леди, которых не стыдно было вывести в свет. Когда девочки обсуждали это и на полном серьезе ждали представления королю и своего дебютного бала, я кипела внутри. Их же как собачек на поводке на выгул выводят. Показать экстерьер, чтобы они там по команде сели, встали, потанцевали. Не удивлюсь, что им еще там и зубы, как у лошадей, проверят.
Именно после первого бала представители знатных домов выделяли понравившихся кандидатур. И уже приезжали в воспитательный дом говорить, что называется, предметно. Узнавать цену контракта на конкретную жену. Могли даже поторговаться, если нашли в девушке какой- то изъян, будь то физический недостаток или какая оплошность во время бала.
Как оказалось, хозяйка этого тела уже побывала на таком балу и вызвала к себе большой интерес. Яркая внешность, при этом идеальные манеры вкупе с кротким нравом сделали свое дело. А потом произошел конфуз, и в ее теле оказалась я. А в мои планы не входило выходить замуж за первого встречного и рожать детей до посинения. Что произошло на реке, я не знаю, но подозреваю, что и юную Марлен такая участь не порадовала, и девка с горя решила утопиться. Но тут в ее теле оказалась я, а она сгинула к праотцам. Точную инструкцию по заселению пустующих тел я дать не могу. Ибо все произошло без моего какого-то осознанного участия. Я просто пошла купаться на реку, ногу свело судорогой и все. Здрасьте, новый мир и я в теле Марлен. Не исключено, что душа юной девы оказалась в моем теле, и теперь она — тридцатипятилетняя Мария Ивановна Шлома. Учитель истории, обществознания, а в период декрета Татьяны Ивановны, которых у нее было уже три и четвертый на подходе, так еще и учитель биологии с химией.
К моему величайшему разочарованию, способа по возврату в свое родненькое, пусть и не такое молодое и красивое тело я нигде не нашла. В библиотеке было все, что могло заинтересовать юную кандидатку в идеальные жены. То есть ни одной мало-мальски нормальной книги. Зато настольное пособие: сто и один способ, как развлечь супруга разговорами о погоде, там имелось.
Потому, узнав о том, что я стану ученицей лекаря, я сперва расстроилась. Но затем решила, что буду решать проблемы по мере их поступления и актуальности. И потом, не исключено, что через лекаря мне все же удастся попасть в более основательные книгохранилища или библиотеки, где я могла почерпнуть нужные мне знания. Да и к тому же лекарь по определению должен быть человеком образованным. Может, что и у него дельного узнаю. Так я рассуждала, когда покидала воспитательный дом со своими скромными пожитками на открытой старенькой телеге. Тогда я не знала, чем все это обернется. А если б знала, то уж лучше бы сбежала и вела нелегальный образ жизни, поселившись где-нибудь в лесу в старой избушке.
Глава 2.
Дом лекаря, как и сама лекарская лавка, находящаяся в нем, была печальным зрелищем. Домик держался на честном слове. Он не рухнул только лишь потому, что его с двух сторон подпирали другие домишки. Одноэтажный, покосившийся. Лавка была самой большой комнатой и самой приличной. Эта комната хоть иногда, но видела тряпку, которая смахивала в ней пыль и мыла пол. Хотя по поводу второго я не уверена. Позади нее располагалась кухня, где лекарь готовил еду себе и лекарства на продажу. Впечатлилась я сильно, если честно. Грязь и ветхость. Полы там не мылись наверно лет сто. И можно было как на спиле дереве посчитать кольца, так и рассмотреть слоистость грязи на полу, потому что там еще были протоптаны тропинки, где грязь стерлась с течением времени и оттого, что старик лекарь перемещался по кухне по одному и тому же маршруту.
Дальше была комнатушка, которую старик гордо именовал спальней, и еще более убогий закуток выделили мне. В моей комнате была деревянная постель с мешком соломы вместо матраса. Как, впрочем, и вместо подушки. И старая шуба, которой нужно было укрываться в период холодов.
Душ? Ванна? Туалет? Нееее, тут такого не водилось. Вода из колодца. Мыться на реке, что была буквально в ста метрах ниже, за огородом. На мой вопрос, а как мыться зимой? Старик ответил, что у них зима всего три месяца. Можно и потерпеть, как говорится. Туалет представлял собой еще более убогое и покосившееся здание в другом конце двора. Его я смотреть не пошла.
Сам старик-лекарь представлял собой не менее печальное зрелище. Сухой, он словно задержался в этом мире по ошибке. Боженька отпустил пописать, а он дверью ошибся и теперь обратно возвращаться не хочет. Но я думаю, у него просто не было денег на похороны. А помереть под забором самомнение не позволяло. Вот чего-чего у этого старика было вдоволь, так это именно мнения о себе и том, что он недооценен и недопонят. В общем, гений, живущий в трущобах.
Брал он немного за свои труды, так как за дорого его никто нанимать не будет. Взглянув на меня, старик закатил глаза к небу и что-то буркнул себе под нос. Это точно было ругательство, я уверена в этом, но слов разобрать не могла. Зря я ожидала, что попаду к образованному человеку. Зря я ожидала разжиться здесь какой-то литературой, чтобы понять, как вернуться в свой мир и вообще, возможно ли в него вернуться.
— Вещи свои оставь в комнате, — и это старик там мою каморку назвал. Даже у мальчика, живущего под лестницей, и то было больше места под этой самой лестницей, чем у меня. Из вещей, к слову, у меня была смена белья, да то платье, что было надето на мне, и все. А еще кое-какие документы, которые были при мне при попадании в воспитательный дом. Я еще не смотрела, что было в том конверте, так что не знала. А еще у меня был свой экземпляр контракта, по которому меня отдавали в рабство этому старику на два года. По истечении этого срока я должна буду или оставить ученичество, или …. В общем, о втором “или” я не думала, потому что даже не представляла, что мне делать и как зарабатывать себе на жизнь.
Старик оставил меня сидеть на кровати в комнате и ушел со словами: “обживайся”. Что? Было бы смешно, если б не было так грустно. Отложила в сторону узелок с вещами, да мне даже чемодана не выделили. А дали то детское одеялко, в котором я была завернута. В смысле, не я, а Марлен. Но это в принципе не важно.
Оказывается, из документов у меня была деревянная дощечка прямоугольной формы. Марлен Уорк и дата рождения. Ни фото, ни каких-то средств защиты, титула. Ниже имени была сухая информация, что с младенчества до восемнадцати лет находилась в воспитательном доме. И только я хотела отложить эту дощечку, как на ней начала выгравировываться надпись. Была указана сегодняшняя дата и информация о том, что поступила в ученицы к почтенному лекарю Полю Комнене сроком на два года с удержанием из жалования восьмидесяти процентов в пользу воспитательного дома в связи с имеющимися неоплаченными долгами. Сколько? Они че там, ошалели? Шок оттого, что на досточке сама появилась надпись, отошел на второй план. Я судорожно, дрожащими пальцами разворачивала свой экземпляр контракта. Как я могла проглядеть такое? Я же точно видела, что было пятьдесят процентов. Откуда еще тридцать-то накапали?
Аааааааааааа. Матушке Беатрис, чтоб у нее одна нога стала короче другой, надо в банке в кредитном отделе работать. Может, она там и работала, конечно, в прошлый жизни. Как же я не обратила внимания на приписку мелким шрифтом? Пятьдесят — это стандартный процент, так как воспитательный дом выступил в роли моей семьи. А эти самые тридцать процентов — это как раз и будут идти на покрытие тех трех лет жизни, что я жила на халяву. Если прикинуть стоимость проживания, то я, видимо, жила на широкую ногу. На очень широкую, размера этак сорок седьмого. Ела из золотой посуды, пила из хрусталя и разбивала бокал каждый раз, как из него выпивала минеральную воду, добытую где-нибудь из колодца Санта Клауса.