Десяток строк проекта решения не только отбирали чрезвычайные полномочия у градоначальника, но и передавали исполнительную власть в руки Собрания, фактически превращая мэра в ничего не решающую марионетку.
— Голосуем! Кто за? — решительным тоном, не давая опомнится опешившим депутатам, провозгласил глава мятежников и первый поднял руку. Обежал взглядом депутатов, двенадцать за, недостаточно для принятия решения. Романов сжал от досады руку в кулак и едва не ударил им по столу. Сегодняшний спектакль, все усилия по убеждению и даже подкупу депутатов оказались безуспешными. Стоящий за трибуной Соловьев от души рассмеялся, глядя на вытянувшиеся лица мятежных депутатов.
— Посмотрим, что скажет собравшийся там, — Романов ткнул рукой в сторону улицы, — народ и кто будет хохотать последним! Вскочив с места, он ни на кого не глядя вышел из помещения, напоследок громко стукнув дверью. За ним вереницей покинули помещение его приверженцы. Воцарилась тишина. Директор ГРЭС внутренне поаплодировал разворачивавшемуся у него на глазах хорошо отрепетированному спектаклю. Ну что же, теперь Соловьев будет гораздо осторожнее в отношениях с руководством города, а то слишком он возгордился, ни с кем не считается, подумал он.
Председатель Собрания Виктор Серебро неожиданно вскинувшись, постучал ручкой по столу и, растерянным голосом провозгласил:
— Заседание провозглашается закрытым.
Первым среагировал Соловьев, подхватив лежащие на трибуне листки бумаги он быстрым шагом вышел из зала. На ходу он гневно рванул ворот рубахи, грубо выругался и достал из кармана телефон. По экрану быстро промелькнул список абонентов, вот тот, что нужен — начальника ФСБ.
— Константин Васильевич, делай что хочешь, но копни мне Романова, до самых глубин его подлой душонки копни.
Романов не стал участвовать в митинге против Соловьева. Зачем, зная дальнейшее развитие событий нарываться на возможность получить случайную пулю? Это не его. Себя он любил и берег от опасностей. Его дело организовать полезных идиотов, а затем прийти на готовый результат и сорвать плоды победы! Подставить других а самому получить выгоду, стало стилем жизни удачливого предпринимателя. Как обычно, он устроился наблюдать за происходящими событиями в спокойном месте в противоположном конце площади напротив здания администрации, там, где под сенью густых деревьев его машина была почти незаметна.
Заполненная до отказа людьми центральная площадь старинного уральского города, родившегося в самом начале русской колонизации Южного Урала, кипела под летним, жарким солнцем необузданными страстями и искренним гневом. Людей не меньше чем месяц тому назад на традиционном майском параде. Потерявшие бизнес мелкие предприниматели, родственники тех, кому не досталось жизненно-важных лекарств, городские чудаки, кому до всего есть дело, да мало ли тех, кому городская власть за месяц после Переноса успела наступить на любимую мозоль? Порывистый ветер колыхал самодельные плакаты с самыми разными призывами к городской власти: от безоговорочных требований уйти в отставку, до справедливого распределения дефицитных лекарств и помощи малому предпринимательству. Тогда казалось, что белые барашки плакатов пробегают над входившей в азарт разношерстной толпой.
Очередной оратор, в котором можно было узнать одного из покинувших Собрание оппозиционных депутатов, стоял с мегафоном в руках в кузове подогнанного кем-то грузовика. Порывы теплого, летнего ветра доносили запах перегретой степной пыли и громкие лозунги, разогревающие толпу:
— Город в опасности, мэр предал его!
— У-у-у-у, — поддержала толпа оратора дружным и невнятным гулом, недолго гулявшего эхом среди окружающих площадь домов. Испуганная шумом стая голубей взлетела с крыш, закружилась в чистом небе над людским морем.
— Зажравшаяся клика Соловьева!
— А-а-а-а, — словно поддерживая оратора, отзывалось эхо.
— Продался казахам! — толпа вновь дружно взревела.
Федор Владиславович прикусил губу и досадливо поморщился. Что же пошло не так? Ведь он был очень убедителен, но все равно не хватило двух голосов, чтобы отобрать власть у Витьки.… А тут еще эти на митинге рассусоливают. Достали, подумал он, сколько можно разогревать толпу? Но раз решил положиться на других и открыто не вмешиваться в происходящее, необходимо ждать…
Тонкая линия защитников администрации из числа национальной гвардии сиротливо жались на тротуаре перед стенами здания. Впрочем, толпа пока не приближалась к ним, выдерживая дистанцию в пару метров пустого пространства до оцепления, а если демонстрант нарушал его, тут же следовал требовательный рык гвардейца отойти. Пока собравшиеся на митинг люди слушались гвардейцев, но, наверное, охрана молили всех святых чтобы возбужденная толпа не пошла на штурм ненавистной администрации. Остановить толпу гвардейцы могли, лишь применив судорожно сжатые в потных руках автоматы. И не факт, что это помогло бы сдержать толпу, а не раззадорило ее. Переделанного охотничьего оружия на руках у населения было несколько тысяч стволов и, хотя в толпе его никто не держал открыто, но и поручиться, что демонстранты безоружны, никто не мог. Толпа как большой ребенок руководствуется не разумом, а страстями и своими, особыми законами. Понимали это и сотрудники администрации, с испуганными лицами прильнувшие к окнам.
На обоих выходах с площади замерли патрульные машины, гаишники с полосатыми жезлами в руках не впускали внутрь никого и разворачивали назад подъезжающие автомобили. Позади многозначительно стояли здоровенные автобусы, из окон которых изредка выглядывали полицейские и две красные автоцистерны, еще чуть дальше белый кузов машины скорой помощи. Возле них неторопливо прохаживались, разглядывая митинг и о чем-то неслышимом разговаривая, полицейские чины. Похоже, что в происходящие события силовики решили не вмешиваться.
Очередной оратор закончил пламенную речь. Паузой воспользовались защитники администрации. Усиленный громкоговорителем голос, уведомлял собравшихся что митинг незаконен и требовал разойтись, толпа уже привычно проигнорировала эти призывы. В кузов залез новый оратор. Записной бузотер, обиженный на власть ждал любого удобного повода, чтобы вывести людей на улицы, а если за это еще заплатят…
«Наконец-то, — подумал Романов, глаза его разгорелись. — Долго Иван Алексеевич телится!» Федор Владиславович не глядя нащупал в бардачке пачку сигарет, закурил. Оратор на площади сходу начал обвинять власть и градоначальника. Ветер переменился и что он выкрикивал толпе невнятным, словно во рту каша, голосом, стало хорошо слышно.
«Город в опасности, — словно мантру настойчиво вдалбливал в головы митингующих человек в кузове. — Соловьев член партии жуликов и воров и сейчас грабит народ, а после Переноса его никто по-новому не выбирал, поэтому он не имеет права руководить городом. И если мы не выгоним его он погубит и город и нас всех. Вместе мы сила! Так победим!» Людское море вспыхнуло, на площади заштормило. Толпа под руководством нового оратора вновь начала громко и дружно скандировать:
— Соловей-разбойник — уходи!
— Уходи, уходи, уходи, — тревожно отозвалось эхо, новые стаи голубей взлетели в чистое, безоблачное небо и закружились над переполненной площадью.
Федор Владиславович внезапно почувствовал себя страшно одиноким. Жаль, что нельзя подписать под переворот военных или ментов, не пришлось бы ломать комедию с народными протестами. Отношения с военными уволенного с позором в звании капитана Романова не сложились, многих из силовиков он подставлял перед начальством, а память у людей в погонах хорошая. С милиционерами отношения тоже не сложились. Скользкого как налим Романова, не чуравшегося в девяностые откровенного криминала, они на дух не переносили, но считались с ним, как с одним из крупнейших предпринимателей города.
Дверь администрации распахнулась, на оцепленный гвардейцами тротуар в сопровождении телохранителя вышел глава города. Вначале протестующие не заметили мэра. Лишь когда усиленный громкоговорителями хорошо узнаваемый голос Соловьева раздался над площадью, толпа замерла. Первым опомнился оратор в кузове автомобиля.
— Бей тирана! — истошно заорал он в мегафон, откликаясь, толпа остервенело, подобно грозовому морю, взревела. В мэра, национальных гвардейцев частым градом полетели предусмотрительно прихваченные демонстрантами тухлые яйца, камни, всё, что попалось под руку. Телохранитель выскочил вперед, но недостаточно проворно, желто-склизкие пятна успели расплыться на белоснежно-белой рубашке и лице градоначальника. Мелькнуло растерянное лицо Соловьева. Прикрывая собственным телом градоначальника, телохранитель затащил его в дверь, в нее немедленно застучал град увесистых камней. Словно приливная волна грозно и неумолимо накатывающаяся на обреченный берег, демонстранты ринулись на тонкую цепочку оцепления и в один миг прорвали ее, разбросав гвардейцев, словно мелкие брызги по сторонам. Дверь то ли не закрыли, то ли штурмующие сумели с ходу ее выбить, но уже через десяток секунд разгневанная толпа ворвалась внутрь здания. Через минуту оттуда часто забухали звуки выстрелов.
С торжествующей улыбкой Романов ударил кулаком в раскрытую ладонь. «Пипец тебе Соловьев», — самодовольно подумал он, продолжая прищуренными глазами наблюдать за бушующим на площади людским морем.
— Внимание! Ваша демонстрация незаконна, — донесся от входа на площадь усиленный мегафоном голос, — Немедленно разойдитесь и прекратите нарушать общественный порядок! В противном случае мы будем вынуждены применить силу. Повторяю, немедленно разойдитесь!
Из открытых дверей автобусов непрерывно вываливались полицейские в черных шлемах, с большими, блестящими на солнце металлическими щитами и резиновыми дубинками в руках. Пробегая мимо стоявшего с мегафоном полицейского чина, они торопливо выстраивалась в длинную и тонкую шеренгу. Короткая линия солдат-контрактников с автоматами в руках, встала позади них. Обе пожарные машины подъехали к границе площади, из открытого люка за кабиной, показались одетые в боевую одежду бойцы, короткие лафетные стволы в их руках угрожающе зашевелились, обещая хол