Вот и всё.
Мы возвращаемся к вопросу денег. Величайшему вопросу нашего времени. Еврей загадочен, он ведёт себя таинственно, он интернационалист, он прикидывается бедным, его деньги невидны, у него есть небольшой акцент, и, значит, обаяние, а вот Арсен, его молочный брат, который преуспел, работая басонщиком “Джерси, все виды макраме”, который родился на улице Безив, в трёх домах от Почты – вот он тот ещё мерзавец! который разъезжает на своей колымаге, у которого есть вилла у моря и горничная для двух детей, будь я проклят! как его земля носит ! сволота подрасстрельная! туда ему и дорога! Вы хотите коммунизм? Оп! Пёс! Подавайте горяченьким! Вы выдохнитесь раньше меня! Я не стану защищать этого Арсена, эту мордень, этого зловонного буржуя, нео-жида, тартюфа, этого низкого выскочку. Никогда! Сотрите с лица земли эту грязь! Его пример заражает других. Давно пора было это сделать. Ни Ариэль, ни Калибан, удобрение, на котором ничего не вырастет. Гнилой ариец стоит не больше, чем еврей, возможно, даже чуточку меньше.
Так мы далеко не уедем… что нам делать с этим богатырём? Никто больше не знает, как его оживить… Его хотели немножко взбодрить, вернуть ему немножко резвости, аппетит к великим делам, вкус к высоким чувствам… Он фыркает, ему не нужны ваши небылицы, всё, чего он хочет – это сожрать буржуазию, вот что ему нравится, что его возбуждает… Он становится мрачнее тучи, когда ему мешают завтракать… Ему не нужны ваши безделушки! ваша дохлая петрушка, ваш пузырь идей, он хочет парную тушу упитанного буржуа, кусок фаршированного рулета, жирную свиную шкурку… Ну что за сволочь!... Он готов сожрать даже норку и туфли из крокодиловой кожи – 1 225 франков за пару. Вот чего он хочет, он хочет всего, всё это обещают ещё с мая 36-го.
Никто так и не смог склонить его ни к войне, ни к миру. Он завистлив, он скрытен, он пускает слюни, он худший из клеточных зверей, он больше никого не уважает, на него больше нельзя смотреть без отвращения. Он превратился в омерзительное животное. Он хочет проглотить буржуазию. Ну так дайте же ему её, чёрт возьми! Всё это тянется вот уже 12 столетий! Сейчас или никогда! Вы хотите катастроф или нет? Еврей уже всё подготовил, тем хуже для вас, тем хуже для нас! Может статься, что, когда он наестся буржуазией, он обратит свой голод против простого народа… всё более и более ненасытный! И тогда он узнает, что такое счастье!
Это как в кондитерской, никто не запрещает молоденькой девушке, новой продавщице, пробовать свой товар. Напротив, их даже поощряют. “Возьмите вот эту! возьмите же её! Попробуйте из всех этих замечательных баночек! Угощайтесь на здоровье!...” Через неделю они их больше не хотят, они наелись ими до конца жизни. Теперь они знают, что такое конфеты.
Буржуазия, что бы она о себе ни мнила, далеко не Всемирная История, она лишь преходящий момент. Её следует съесть вместе со всем остальным, как только она созреет. Она не должна требовать невозможного – необоснованных отсрочек и неподобающих промедлений. Настала роковая минута, час пробил. В двадцатых годах их дочерей брали в жёны, в 1942-ом общество сожрёт свою буржуазию. После выдачи зарплаты ими унавозят почву. Их уже превратили в консервы. Вот такую им окажут услугу. Они будут страдать, если станут упрямиться. Скоро их не станет совсем.
*
Для народа коммунизм – это хитроумный способ пробиться в буржуазию немедленно, под шумок базарной драки. Нахапать себе привилегий и больше не чесаться.
Город будущего для черни – это его личный особнячок, 500 квадратных метров земли, тщательно обнесённых оградой с четырех сторон, по возможности с канализацией, и чтобы никто ему не докучал. И чтобы всё это было заверено у нотариуса. Это мечта домашней хозяйки, мечта декадента, мечта женщины. Когда женщины доминируют до такой степени, что мужчины начинают мечтать подобно им, тогда можно смело сказать, что песенка спета, что благородство мертво, что страна превратилась в подстилку, как в военное, так и в мирное время, и может защищать себя только жалкими приёмами, что мужчины годятся только на роль взломщиков, которые потеряли проницательность и приобрели слащавость.
Кто в нём будет жить? жёлтые? белые? чёрные? чистые? смешанные? Может быть, мы все сдохнем во время пьянки-гулянки? Скорее всего, так оно и будет.
Словом, всегда будут и мужчины, и самодуры, подавляющее большинство, которым хоть кол на голове теши – их хата всегда с краю.
*
Ещё больший кретин, чем француз? Разве такое возможно? Особенно интеллектуал. Буквально одержимый всем, что связано с еврейской тарабарщиной. Сноб - мазохист. И расы не существует! И еврея не существует! А вот и я! Я знаю это! Я знаю то! И ого-го! И ого-га! Я настоящий скептик! Ах! Гобино – что за олух! А этот Монтандон – что за шут гороховый! И Мишле – что за продажная шкура! Я отправлю тебя плавать на потрясающей, сногсшибательной, пиздафонической пороховой бочке с сотней тысяч пушек, грохочущих туфтой на сотню тысяч ладов! и всегда против здравого смысла, против собственной крови, против самого себя, всегда во славу еврея, его апофеоза, его гения, его неоспоримого превосходства. И, как обычно, этот маленький еврей где-то там, за углом, притаился, ощерился, осторожничает… шпионит за очумевшим гоем… вот он, успокоился, уверился, приближается… видя, как всё горит синим пламенем… кладёт свою руку на этого недоумка!... поощряет его, подзуживает, ласкает, гладит его… по шерсти… против шерсти… ликует… Ах! старый добрый ариец, он никогда не меняется, всегда готов доставить радость своему еврею! Ах! он такой верный! Ах! он такой преданный! Ах, он такой сочный-пресочный! И вот он снова в деле, этот недоумок, исполненный подлинного, щемящего гуманитарного сознания.
“Ах! Чёрт возьми! Расы нет! Еврея тоже нет, едри вашу мать! Какой ещё еврей! Что за вздор! Что за гнусная мерзость! Что за фашистская дребедень! Разве это не позор для нашей эпохи – видеть подобных динозавров? а кровь невинных жертв! что течёт из сердец апостолов! толоча, растаптывая, разрывая на части саму субстанцию истины! её сияющую плоть и музыку!”
Маленький еврей упивается! Его охватывает неистовый экстаз! глядя на такого храбреца, говорящего такие прекрасные вещи! исполненного такого похвального энтузиазма! влюблённого! воодушевлённого до неузнаваемости! пускай это преобразит его! опьянит его до синих чёртиков! чтобы он был уверен, что рас больше не существует! Без ума и памяти от своего слюнявого триумфа! от того, что он может сколько влезет, хоть до потери чувств пороть свою ахинею…
“Я! поглядите! я! я! я! я сказал, что! что! что! и тыры-пыры! Раса то!... раса это! расы нету! нету! нету! нету!...” да и вообще он сам себе раса, раса “меня! меня! меня! меня! меня!”… Восемнадцать миллионов мудозвонов в одном флаконе.
*
Ну, конечно, само собой, я вас понимаю, это так прекрасно, так тонко, это такая редкость, такое изящество – искать и найти свою расу, выставить напоказ своё потомство, свой дух, благородство своего этноса. Эге! Вот что спасёт нас от вульгарности! заставит вас благоухать! Мы выведем самую роскошную породу! отборную! элитную! что будет дальше?... Это избавит нас от всех бед…
Раз так, то что, по-вашему, такого ценного во “французе”, что стоило бы сохранить? Оскудеет ли хоть немного мир, если он вдруг возьмёт и исчезнет? Самым настоящим образом потонув в грязи афро-азиатских совокуплений? Возможно…
Увы, но я вынужден признаться… Что я вижу?... Что я слышу?... Ни единого повода хорохориться и подзадоривать народ… ничегошеньки… только всё та же маленькая улыбочка, позвякивающая, как родниковая струйка, таящаяся, резвящаяся во мху…
О, как счастлив тот, кто её слышит, наслаждается ею и затыкается! не омрачая свою радость тем, что боится показаться смешным, фантастическим и хрупким, как само детство, бесконечное и фееричное до мозга костей…Это бесценная магия, которая поднимается от земли и от людей, рождённых на ней…
Подойдите сюда…Подойдите туда… послушайте это…
Сотрите в порошок этот каркающий маразм! эту базарную, лживую Фурию! эту зловонную, мужеподобную марамойку!
Идите сюда… прислушайтесь к этому… жаворонок, исчезающий в небе… Ну же! Ну же! ещё выше! прямо в синеве! быстрый как стрела! такой восхитительный… свободный храбрый радостный хрупкий… исполненный восторга… мелькающий в вышине средь звёзд… тускнеющих на рассвете… Ах, какая прелесть, какая радость!... чисто наша, французская… вот это мне по душе… ничуть не вынужденная… оглушительная, как итальянцы… радость прежде всего! Радость – это всё!... Я хочу петь и танцевать…Для чего мне здравый смысл… Зачем мне рассудок? обоснованность? замысел? они мне не нужны! И весь мир тоже… Огорчённый Цезарь нисколько не задевает меня своими словами, говоря о нас: “Они обещают, они смеются, вот и всё”. Тем хуже!
В гробу я видал мистера Бена Монтэня, этого краснобая, этого ушлого раввина…В нём нет ни толики того невинного, плутовского, шаловливого, трогательного веселья, которого я ищу… Мне ближе “Кукушка” Куперена… вирелэ Кристины… бранли Жервеза!… Я хочу умереть от смеха, но легко… два-три стишка Белле мне дороже, чем весь Расин… Я хочу немного прослезиться, но танцуя… Я ветрогон… Стенания Ифигении меня утомляют… Гермиона непристойна и своевольна…
Тёмные делишки заднего прохода.
Мистер Монтэнь ни капли не лиричен, и, на мой взгляд, это настоящее преступление, он плетёт свои невнятные талмуды, свои учебники для “Идеальных Жидов”, апатично бздит и испускает софизмы… Ужас!
Огромная потребность быть растроганным… чудеснейшим образом избавленным…от своего паралича, своей серости, своей обузы!… вознестись прямо к облакам, которые так переменчивы!... Довольно!
Что мне за прок от ваших нравоучений, я хочу легкомысленной свободы… жизнь ничтожна без причуд… лёгких и сумасбродных…К чёрту всех, кто нас стыдит! Мы хотим танцевать! Нам чужд здравый смысл… зато мы мило улыбаемся и танцуем… под музыку нашего взлёта…Как мало нужно для энтузиазма… всего лишь полёт жаворонка в небе… и та небольшая радость, которую он испытывает, паря над нами… там вверху, вверху… радость упорхнула, вспугнутая внезапным стыдом и мучительной тоской…