*
Само собой, нужны весы, вес, весомое, измерения, точные науки, алгебраические расчленения, маслобоечная-сноповязальная математика, сопутствующие громадины, ошеломляющие сотней тысяч поршней и обратимых вращений, синтезы землеройных машин с разбрызгивателями сока из чудотворных перегонных кубов в десять раз выше Эйфелевой башни, вертикальные идолы двадцати трестов с большими печами из эбонита, дымовые трубы через все Альпы, стиснутые металлом течения, высокопрочные сточные трубы, с которыми можно заменить тысячи людей на дне шахты на полторы доходяги, все это исключительно точно и политехнически остроумно.
Отлично! Превосходно! Мы довольны!
Как это похвально! Большое спасибо! Мы готовы заплатить за такой прогресс!
Однако всё это должно отойти на второй план… чинно и благородно… чтобы не компостировать мозги детям… иначе – катастрофа, ужасное кораблекрушение в Великом Потопе механических чудес… мы должны оставить ребёнка в покое, чтобы всё это не проглотило его мечту, весь этот всесильный электрический прогресс, потому что это столь дивно, драгоценно, драгоценно, как триста тысяч прогрессов, наша маленькая детская дудочка… как тысяча прогрессов триста тысяч раз и ещё тысячу раз десять тысяч лет, всё это не стоит маленького ригодона мечты, робкой музыки счастья, нашего крохотного детского припева…
Накройся политехническая школа медным тазом, мы не будем по ней горевать, когда все автобусы встанут, когда раз и навсегда закончится топливо, когда всему этому настанет каюк, мы прекрасно сможем ходить на своих двоих… мы вернёмся в те времена, когда пешая прогулка не была трагедией, когда это непременно не заканчивалось больничной койкой или тюремными нарами…
Я совершенно не против необходимого зла, в некоторых случаях механизмов, троллейбусов, циклических насосов, вычислительных машин, я соображаю в точных науках, все эти безжизненные понятия нужны для блага человечества, прогресса, идущего вперёд…Но я вижу, что человек становится всё более суматошным оттого, что он потерял вкус к мифам, сказкам, легендам, он суматошен настолько, что вот-вот взвоет от лести, от преклонения перед точностью, прозаичностью, хронометром, весами. Всё это противно его натуре. Он становится, он остаётся круглым дураком. Он даже создаёт себе химическую душу, употребляя в немереных количествах алкоголь, чтобы побороть тоску, разогреть сталь, залить себе мозги и забыть о монотонности, он изнашивается, барахлит, чахнет, сатанеет, его уносят, садят под замок, ремонтируют, ставят на ноги, он возвращается, и всё начинается сначала… его хватает ровно на неделю
такой перенасыщенной жизни, когда от спиртяги все сто тысяч бубенцов разом гремят в его голове.
Он всё больше и больше верит в сверление, в многофункциональные счётчики, в катастрофы, которые балансируют на верёвке толщиной в 2/3 волоска, в феноменальные смерчи, низвергающие в пучины, одержимый до мозга костей галлюцинациями пустоты, осмосом ничтожного дерьма, метафизикой идиотизма, загипнотизированный точностью, близорукий от науки, крот современной эпохи.
Он одурачен механикой точь-в-точь как наши отцы были одурачены ханжеством нечистоплотного монашества, стоит с ним только заговорить об атомах, рефракциях, квантах, как он тут же мнит себя современным до мозга костей, он свято верит, что всё это здорово и вечно. Он превозносит до небес учёных, как когда-то превозносил звездочётов, он пока ещё не отдаёт себе отчёта в том, что новое ничем не лучше старого, что оно не более хитроумное, не более совершенное и не требует от него больше мозгов.
Всё это грандиозное очковтирательство ещё больше отупляет нашего недотёпу, делает его ещё беднее и отвращает его от собственной души, от его маленькой песни, заставляет его стыдиться её, подрезает крылья его мечте, одурманивает бреднями в духе Месмера, пудрит ему мозги, превращает его в придаток машины, чтобы он отвернулся от собственного сердца, от своих собственных наклонностей, превратился в бессловесную заводскую деталь, продукт производства,
в единственное на свете животное, которое больше не осмеливается прыгать от радости, в своё удовольствие, от нахлынувшего на него безудержного веселья, подчиняясь едва уловимому ритму естества и необоримому желанию пошалить.
Вот как черномазый разделается с нами! Он придёт и уничтожит всё! всё это зловещее сумасбродство! Он! Воплощение Анти-машины! которое всё гробит! и ничего не чинит! Анти-разумная сила природы! Уж он-то перетопчет всю эту одуревшую челядь, всех этих собак, ползающих под станинами!
*
По течению может плыть и дохлая рыба, но для того, чтобы развернуться и идти против него, необходимы отвага и нехилый запас сил.
Давайте ещё раз посмотрим на этих бедолаг, на этих вечных страдальцев, которые уже не знают, за что им схватиться, как мы можем вернуть им душу? немного музыки, ритма? чтобы они перестали быть такими, какие они есть – до такой степени пошлыми, суматошливыми, тупоголовыми и пристыженными до последнего головастика, что на них тошно смотреть, их тошно слушать. Они ещё и кичатся этим! тем, что они дошли до ручки, эти бесстрашные холопы ещё беднее вьючного осла на пустом рынке.
Нужно быть настоящим героем, чтобы вправить всем этим молодцам мозги – сначала гражданам на моторах, затем гражданам на велосипедах, затем гражданам без штанов, без ботинок, с головами набекрень, всем этим треклятым кули, – чем мы можем им помочь? Немногим. Школьное обучение? Возможно… Перед заводом, перед бюро, перед пресловутой профессиональной ориентацией… Перед тем, как их согнут в бараний рог?... Возможно… Исподволь… Изящными искусствами… Только не на манер Мэнтенона или Расина, этих великих проходимцев. Увы, но времена уже не те. Нет былой роскоши… былой щедрости … когда душа купалась в изобилии… развлекалась вволю… люди пели, танцевали, веселились кто во что горазд…Увы, но времена уже не те. Мы стали скупердяями, тлёй, в нас не осталось ни жизненной силы, ни сердца. Давайте осознаем свой позор. Нужно начать всё заново со школы, с азов, с букваря унижения, вытравления эмоций. Увы! чем помочь этому бесчувственному чурбану без ритма, без вкуса, без вдохновения, которого сегодня на нашу голову выпускает школа с её принудительными и утомительными занятиями? Абсолютно ничем. Зажатый, скованный, полудохлый, раздражительный, пугливый, упрямый, плутоватый, скрытный, он обнюхивает всё, но не любит ничего, бахвалится всем, но не понимает ничего, ах! маленькое ничтожное стерильное явление! болезненный отход омерзительной драмы, той, что выхолащивает души, делая их покорными указке прогнившего педантизма!
На нём можно ставить крест, он превратился в одни кости, которые будут вечно греметь в чудовищных механизмах машин, ему не остаётся ничего, кроме как ждать своей очереди на войне, где наступающие танки измельчат эти кости до консистенции удобрения, или они достанутся мине, или тротил разнесёт эти жалкие косточки в щепки.
Взрослому уже ничем не поможешь… Никакой революцией!... слова… слова… и больше ничего… Дети – наше единственное спасение. Школа. Но отправляться следует не от точных наук, не от гражданского кодекса, не от безучастной морали, но от Изящных Искусств, энтузиазма, эмоций, от живого дара творения, от обаяния собственной расы, от всех тех прекрасных вещей, которые мы отвергаем, которые мы травим, которые мы подавляем, которые мы растаптываем. Чего хочет это общество? кроме молока в местной лавке, караваев, холодильника?
Члены общества, способные понимать друг друга, восприимчивые, открытые друг другу, не угрюмые дикари… которые видят смысл в том, чтобы собраться всем в месте, добровольно, не затем, чтобы самодовольно поразглагольствовать о своих ебенях, своих 35 лошадях, “кваквакваква”, своих изящных тележках и прочих смердящих провинцией прелестях, но поговорить о вещах, которые не покупаются, которые делаются сами собой от внезапного прилива вдохновения, хорошего настроения, жизненных сил, энтузиазма, как по волшебству, от безграничной радости…
Никакое прочное общество немыслимо без непрестанного творения, без художественного самовыражения, всех и каждого, особенно сейчас, в наше время, когда нас окружают одни механизмы, агрессивные и омерзительные.
*
Неужели быть художником – это нечто сложное, исключительное, сверхъестественное? Всё как раз наоборот! Сложно, противоестественно и странно им не быть!
Нашим учителям, вооружённым школьной программой, требуется долгое и чудовищное усилие, чтобы убить в ребёнке художника. Это не происходит само собой. Наши школы только этим и заняты, это места, где подвергают пыткам кристально чистую невинность и весёлую непосредственность, душат птиц и изготавливают скорбь, которая уже сочится изо всех щелей, как незамысловатая социальная пропитка, которая проникает повсюду, хватает за горло и уничтожает на корню всю радость жизни.
Каждый человек, сердце которого ещё бьётся, слышит свою песню, свою маленькую личную мелодию, свой чарующий ритм в глубине своих 36°8, в противном случае – он труп. Природа в свою очередь тоже тиранична, она принуждает нас есть, добывать себе жратву целыми телегами, тоннами, и уж конечно она может вложить какую-нибудь изюминку в этот чёртов каркас. Эта роскошь оплачена.
В каждом животном есть художник, у них всегда найдётся время для развлечений, баловства, для своего ригодона, для своего маленького праздника, самая жалкая, несуразная, невзрачная зверушка, самый свирепый хищник, даже такой отвратительный тарантул – все они танцуют! резвятся! смеются! час настал!
Слепые ящерицы, лобковые вши, сердитые и ядовитые гремучие змеи
– у всех есть свои спонтанные периоды импровизации и восторга, – почему только мы можем быть такими недоразумениями, самыми большими говнюками во всём мире?
Мы постоянно говорим о малышах, а они смеются, они вертятся, они счастливы весь день. А мы забиты и затравлены, мы провалили всё.