«Не он», — только и успела я подумать, как Ар, круто развернувшись, произнес:
— Тай, пошли. Нужно допросить еще одного стражника.
Вот так, без сантиментов. Четко и по-деловому. Передо мной был вновь тот ворон, которого я впервые увидела на погосте. Вот только теперь я знала, что это — маска. Почти сросшаяся с лицом, но маска.
Третий же подозреваемый на первый взгляд никаких личин не носил, да и вообще был легкоранимым человеком. Ну как легко… Средней степени тяжести ранимым. Он стоял с перебинтованной рукой напротив двери кабинета ворона. Причем как стоял: спина — точно натянутая струна. Меж нею и стеной — расстояние меньше пальца. И неизвестно, кто еще прямее — сведенные лопатки карателя или оштукатуренная каменная кладка.
Черномундирный был мне не то чтобы смутно знаком, но в его чертах сквозило что-то… словно мы встречались когда-то. Мимолетно. Наверное, в прошлой жизни. Сейчас он смотрел прямо перед собой. «Точно зомби или механическая кукла», — подумалось мне. Даже промелькнула надежда: вот он, пособник ренегатов. И искать больше не надо, и спрашивать. Ну не может невиновный ТАК… быть, существовать, находиться.?т этого же офицера прямо фонило напряжением, таким, от которого либо сдают нервы и развязывается язык, либо все внутри замирает до могильного окоченения.
— Стефан Бозли? — вместо приветствия на ходу бросил ворон ожидавшему его карателю.
Тот козырнул — правда, с перебинтованной рукой жест вышел странным — и отчеканил:
— Так точно.
— Тогда пройдемте.
И Ар открыл дверь, пропустив первой, как ни странно, меня.
Вроде бы простой жест, но он давал мне ощущение того, что я жива, что я все еще девушка, а не умертвие. Ведь с поднятым незачем этикетничать и пропускать его вперед.
Войдя, я тут же уселась на уже облюбованный мною диван. В самый темный и неприметный угол. Подумала: не поставить ли еще и фикус перед собой для маскировки? Дабы не отвлекать ворона и офицера? Но потом решила, что, если потащу по полу кадку, вес которой навскидку больше моего собственного раза в два, это привлечет куда больше внимания, чем просто тихо сидящее на диванчике зомби. Посему просто замерла и обратилась в слух. И узнала кое-что интересное.
Именно у Стефана Бозли — лейтенанта, несшего караул на нижнем этаже отдела ночью, — вервольф-полукровка и принял дежурство в шесть утра. А спустя несколько часов случился побег преступницы. А за время его смены камеру посетили двое: Майнок и Эйроу. И если с белобрысой я успела познакомиться, и весьма… горячо, я бы даже сказала — в тесном контакте — пообщаться, то имя второго не значило для меня ровным счетом ничего.
— Значит, офицер Эйроу пришел в камеру в пять утра?
— Так точно, — отчеканил офицер, лицо которого было даже не белым — серым. И сдается мне, не только от потери крови.
— И сколько времени он там провел? — меж тем продолжал допрос ворон.
— Три с половиной минуты.
— Заметили что-то необычное в поведении офицера Эйроу?
— Никак нет. — Раненый вытянулся во фрунт. — В пять ноль два он подошел к дверной решетке, что отделяет переход от ниши стражника и коридора с камерами заключенных. После чего офицер Эйроу вложил руку в «уста верности». Как только чары подтвердили метку карателя, запирающее заклинание отомкнулось. Решетка открылась, и офицер Эйроу вошел в коридор. При моем сопровождении проследовал до камеры номер двадцать шесть. Я открыл ему дверь.
Раненый говорил рублеными фразами. Выстреливал ими, будто очередью из многоствольного органа: равные, вымеренные промежутки.
— Бозли… — голос ворона стал вкрадчивым, словно он задавал вопрос ребенку или собаке, — а вы сами отлучались с поста?
— Никак нет. Это запрещено под страхом смертной казни.
— А вы сами входили в камеру к заключенной Рунур?
— Никак нет, — раздалось в ответ.
У меня от таких его ответов уже звенело в ушах. Тем удивительнее была прозвучавшая следом фраза:
— Разрешите обратиться, господин Верховый каратель? — И взгляд. Отчаянный, словно Бозли собрался сигануть с обрыва.
— Разрешаю, — отчеканил ворон.
— Я понимаю, что из всех подозреваемых я — главный.
— Поясните, — тоном «я все знаю, но хочу услышать это от вас» произнес Ар.
Я поняла: ворон не играл, он действительно был в курсе. Недаром внимательно читал отчеты, что лежали у него на столе. Верховный каратель, словно великий комбинатор, просчитал всю партию и, кажется, знал и все мотивы, и реплики наперед. Все, кроме ответа на один вопрос: кто из четырех подозреваемых помог заключенной бежать.
— Мой кузен… Его арестовали вчера ночью на пирсе. Он был среди напавших на вас заговорщиков. И Лим сейчас находится в одиночной камере в доме предварительного заключения.
При этих его словах мне вспомнился хлипкий пацан, что дрался с рыжим Патриком, так лихо вместе со мной гонявшим по ночному городу на кровати… Так вот кого мне напоминал этот Бозли! А я все гадала, где могла его увидеть.
— И? — всего один звук, но он был из тех, которые способны разрушить весь мир, проникнуть под кожу, разбить душу.
— Я должен был сразу же доложить об этом своему капитану.
— Но вы не сделали этого, — вместо Бозли закончил ворон.
Бозли вскинулся. Впервые за все время допроса его взгляд был живым. В нем плескалось отчаяние, готовность принять наказание и… надежда.
— Мой кузен — дурак. Мальчишка, который связался не с теми…
Для меня все стало ясно: как каратель, Бозли мог бы попытаться ему помочь, но если бы его отстранили…
«Разве вы бы поступили иначе?» — этого раненый офицер не сказал, но фраза отчетливо читалась в его взгляде, устремленном на верховного.? еще я знала ответ ворона: нет, не так. И подтверждением тому был череп брата. Для Арнсгара долг перед родиной был превыше братской привязанности.
— Принесите кровную клятву, что вы не причастны к побегу заключенной Рунур, — отчеканил Ар. — А после этого — пройдите к штатному магу, чтобы запечатать метку карателя и ваш дар. На время расследования побега вы отстраняетесь от службы.
— Слушаюсь! — сказал, словно резанул ножом по живому, Бозли.
Прозвучали слова клятвы, окутавшие его тело сиянием.
А я поняла: не виновен. Оставался лишь этот офицер… как его? Густав Эйроу, кажется. Неужели он?
Меж тем раненый страж покинул кабинет.
— Что с ним будет? — задала я вопрос ворону в наступившей тягостной тишине.
За окном догорал вечерний закат, погружая комнату в тягучие чернильные сумерки, пропитанные призраками шорохов опадающей листвы.
— С ним случится выбор, — огорошил меня ворон и пояснил: — Бозли придется решить, что для него важнее: семейные узы или долг офицера. Если он выберет первое — то сам подаст рапорт об увольнении. Если второе — то из него выйдет настоящий каратель.
— Не знающий жалости?
— Скорее, не имеющий слабостей, — поправил меня ворон.
«Как ты сам», — едва не сорвалось с моего языка. Я едва, на самом кончике этого рабочего органа всех сплетниц, сумела удержать первый, уже зародившийся в горле звук. И в попытке скрыть заминку встала, поправив черную куртку, которая была явно широка мне в плечах.
— Остался всего один, — глядя вдаль, на демоново колесо, которое в парке медленно вращало свои кабинки над городской суетой Эйлы, произнесла я. — Как думаешь, это он?
На улицах столицы багровела, золотилась осень. Пора, в которую особенно остро чувствуешь, что значит быть «здесь и сейчас». Сожалеть и… любить. Вопреки всему, всем законам, в том числе и законам природы.
— Это мы скоро узнаем. За тремя я уже установил наблюдение. Осталось допросить Густава, — мне почудилось, что в голосе ворона просквозила печать.
Я повернула голову, и оказалось, что ворон стоит прямо за моей спиной. Он подошел ко мне неслышно. И близко. Непростительно близко. Настолько, что между нами расстояние было не более двух ладоней.
— Это офицер, которого я знаю больше, чем служу карателем. Образцовый. Безупречный. Мальчишкой я равнялся на него… — он говорил, так же как и я глядя вдаль. Только что он там видел? Парковое колесо? Мосты через Кейшу или… кривую усмешку судьбы?
— Ты любишь осень? — Вопрос вырвался сам собой. От нестерпимо жгучего желания сменить тему. На какую-нибудь. Любую. Только чтобы выдернуть ворона из тьмы, которая будто окружила его плотным коконом.
— Да, — признание, короткое и неожиданное, произнесенное чуть хриплым голосом, от которого по спине у меня отчего-то пробежали мурашки. В нем звучали и страсть, и отчаяние, и сожаление. — Теперь, как ни странно, да. Я хочу запомнить ее. Именно эту осень. Ее вкус, запах, дыхание. Эту мятежную, печальную, зардевшуюся и объятую пламенем. А вместе с ней — тебя.
— Не стоит произносить подобные признания. Я могу и влюбиться. — Я обернулась и теперь смотрела прямо на него. А он — на меня. Хотелось признаться ему в ответ, что уже, кажется, и влюбилась. Но я, как и он, понимала: если нам с Аром что-то и светит, то только погребальный костер. Мой. Посему произнесла другое: — А что может быть хуже, чем влюбленное умертвие? Вот развеюсь прахом, превращусь в привидение и испорчу тебе всю личную жизнь. Стану являться призраком в спальню в самый неподходящий момент, когда ты будешь с дамой, и начну-таки давать советы.
На это мое воинственное заявление Ар… запрокинул голову, засмеявшись.
— Тай! Ты невероятна!
— Да у меня вообще много положительных черт, — подхватила я с охотой. — Например, я приятно пахну и элегантно одета. А кто будет утверждать иное — получит в глаз.
— Вообще-то я думал, что под «элегантно» дамы имеют в виду маленькое черное платье, — подтрунивая, включился в игру Арнсгар.
— А у меня большая черная униформа. Но черная же!
— Я не спорю. — Уголки губ ворона дрогнули в улыбке. — И она тебе очень даже идет. — А потом ехидно добавил: — Когда не съезжает. С плеч.
И он нарочито поправил свой бывший мундир, который я нагло отвоевала у его гардероба.