– Если бы было?! – взъярилась жена. – Он же на ней хочет жениться!
– На ком?.. – Поперека удивленно воззрился на сына. Тот заметался глазами. – Это вот на той... что я в автобусе видел? – добавил он совершенно лживую фразу, но имея в вижу, конечно, ту, что была с сыном на его квартире.
Жена ахнула, всплеснула руками.
– В автобусе? Как же может зэчка покидать колонию? – И накинулась на сына. – Ты использовал служебное положение?! Тебя, сынок, просто посадят! Вместе с ней на десять лет!
Постепенно до Попереки дошло, что сын женится на молодой женщине, отбывающей срок в колонии, где он служит воспитателем.
Поперека не знал, как к этому отнестись. Он ее в глаза не видел, не слышал ее голоса, только помнит оставшийся после нее в постели горьковатый запах истомившегося без любви женского тела. Наверное, по этой причине он и не выгнал сразу Люсю домой – его возбудил, как зверя, этот чужой запах.
Сын сидел, надув губы, и упрямо молчал.
Чтобы помочь ему, отец спросил:
– Как хоть зовут? Сколько ей лет?
– Таня... – шмыгнул носом сын. – Аникеева. Ей двадцать два, она хорошо поет.
– И за что она туда...залетела?
– Статья сто двенадцатая, часть вторая... “д”...
Мать вскочила, отошла к окну, оттуда посмотрела на сына.
– Ты может по человечески? Убила кого? Или ограбила?
– Ну... из ревности... побила подругу... Вообще, должны были ей дать сто тринадцатую... в состоянии аффекта... но она пришла к ней домой через два часа... врачи говорят... – Кирилл махнул рукой и замолчал.
– Представляешь?! – Наталья уже обращалась к Петру Платоновичу. – Ты где-то бегаешь, ну, ладно тебе плевать на свое здоровье... тебе плевать на семью, а эта халда через неделю выходит на волю и будет тут жить. Я так понимаю, не выгонять же!.. – И Наталья навзрыд заплакала.
Поперека сел рядом с сыном и положил руку ему на могучее плечо.
– Ну, я же тебе сказал – иди на мамину квартиру... а я в твоей комнате поживу.
– Поживу! – взвилась Наталья. – Тут не проходной двор! Он поживет! У меня могут и свои планы!
– Пожалуйста! – улыбнулся Поперека. Уже свободой запахло. Хотя жаль, конечно, Наталью, если и сын уйдет, и муж. И дочь далеко в Москве. Замуж Наталья вряд ли соберется...
Петр Платонович помнит, как обычно сдержанная Наталья рыдала, когда они вновь сошлись: “Я эту твою Люську, идиотку, никогда не прощу... она же блядь... она же тут, в Академе, со всеми спала...”
Да, стоило ехать из Новосибирска в другой город, чтобы встретиться со школьной любовью. С постаревшей, конечно, блеклой, смешной... но любовью! Было!
– Наташенька... – мягко молвил Петр Платонович, переходя в наступление – только так можно успокоить женщину. – Ну что ты такое говоришь? Ловишь на каждом слове, как мент. Я просто ему предлагаю пойти жить на ту квартиру. Если у тебя планы, я поживу в другом месте.
– В каком? – напряглась Наталья. – Где ты собираешься жить?
– Ну я же ночевал, и не раз, в лаборатории? Там диван. Там все удобства. – И он вновь обернулся к сыну. – Я тебе дал ключ? Флаг в руки и вперед.
Кирилл хмуро молчал, толстый, жаркий, с облупленным до сих пор с лета носом.
– Не надо нам ничё, – ответил он, наконец. – Мы к ее матери поедем жить. Это на Байкале. А тут жить мне западло. Про тебя все говорят – крутишься волчком... ни нашим, ни вашим... Я человек определенный во всем – вот решился. И я ей буду верен.
Стиснув зубы, Поперека смолчал.
– Ладно, сын... – молвила, смягчившись жена. – Иди спать. Мне еще с ним поговорить надо.
“Интересно, о чем еще она собирается со мной говорить? – подумал Поперека и вновь ощутил тоскливый холодок на сердце. – Неужто Киря все-таки наябедничал?”
Насупленно склонив бритую усатую голову (тоже казак нашелся!) и не глядя на родителей, сын прошастал в свою комнату. А Наталья тихо, но резко прошептала:
– Посмотри мне в глаза? Ты опять с ней встречаешься?
– С кем?
– Соседка видели. Ты забыл, мы у Анны Михайловны мед покупали, когда еще мама твоя была жива... Позор! Стыд! – снова заплакала Наталья. – К нему женщины ходят!
“Ходят? Женщины ходят?” К Попереке только одна “приходила” на рассвете – Соня. Но и уходила одна на рассвете – Люся. Какая мерзость. Ведь и вправду, Петр Платонович вполне мог без них обойтись. Рассказать про Соню... что она приходила его предупредить об опасности? Но ведь она осталась у Петра Платоновича... ну и что? Дело-то было днем.
Жена что-то продолжала бормотать, подбородок ее покраснел, на нем сверкали слезки:
– Ты или разводись, или веди себя достойно...
Дело было днем. Но оправдываться все равно стыдно. Да еще гадать, кого из этих женщин видела милейшая тишайшая метр с седой косичкой бабушка.
– Да ладно, – дернув шеей, скривился Поперека. – Приходила одна и уходила. Им нужен не я, им нужна моя слава... что вот со мной встречаются, а на меня гонения...
– Правда? – доверчиво спросила остроносая гусыня Наталья. Милая моя, гениальная моя танцорка.
– Конечно. – Поперека вскочил, быстро завел ладонь за ее некогда осиную, а ныне пчелиную, как он шутит, талию и, напевая вальсовый ритм, закружил. – Пам-па-па... пам-па-па... Особенно после того, как мы с Толей Рабиным эту “бомбу” подложили под забор хранилища.
– Но ведь тебя могут посадить! – вспомнила жена. – Ты зачем, дурень, все на пленку снял и на телевидение отдал?
– А без этого наш поход в зону не имел смысла...
Наталья отстранилась и утерла глаза ладонью. Кивнула в сторону комнаты сына.
– И он по твоим путям. Они сожгли портрет президента. Так говорят. Его со службы погонят. Собственно поэтому он про Байкал... Ой, какие вы оба неосторожные!.. – И вдруг прильнув к Петру Платоновичу, обвила его за шею. И родной медицинский запах словно опьянил Попереку, он сам заволновался, поцеловал жену в ушко...
И в эту минуту сын из комнаты громовым своим баском произнес:
– Не погонят со службы... наши недовольны президентом... боится олигархов... разворовали Россию... – И помедлив. – Мы ему срок даем... год... Если не возьмет их за ухо, не быть ему паханом новой России.
Вмиг покраснев до удушья, Поперека отстранился от жены и заорал:
– Прекрати этим языком говорить! Ты сын интеллигентов!
– Он нарочно, нарочно... – пыталась успокоить его жена. – Он же всю жизнь играет.
– И доиграется!
“Он как ты...” – хотела сказать Наталья, но ничего не сказала.
– Черные рубахи, понимаешь ли, – сердился Поперека, наливая себе остывший чай. – Сабли... клятвы... Пошел бы лучше на физмат, я сколько раз говорил... был бы ученый. С твоей-то головой.
Но сын молчал. Да и что такое сегодня в России ученый? Достаточно образованный нищий человечек. Если, конечно, у него не такой сильный характер, как у Попереки. “Ни нашим, ни вашим, говорите? А именно так! Я сам по себе!”
– В ванную пойду... – заторопилась Наталья. – В двенадцать горячую отключают. У тебя там на третьем этаже ничего? А тут... То Лазо, то Карбышев... – Она говорила свои привычные слова, имея в виду, что вода идет то горячая, то ледяная.
И слушая эти слова, словно после долгой разлуки, Поперека остался на старой квартире и жил долго – четыре дня. На пятый из лаборатории домой не вернулся – пошел на день рождения к Васе Братушкину и после застолья не смог вернуться к Наталье. Нет, не по причине опьянения.
Раскрылись истины яркие...
18.
Впрочем, он не собирался идти к Василию Матвеевичу – недавно виделись, о чем еще говорить? Но случились два события, омрачившие жизнь, после чего захотелось посидеть в шумной компании, чтобы ни о чем не думать.
Во-первых, наконец пришел ответ из США от Жоры Гурьянова, которому Поперека написал письмо с почтамта, с официального компьютера – уж тут-то не может быть “троянцев”.
Ответ на лабораторный компьютер прилетел к утру и был вновь невообразимым: “Да, Петр, это я, я! И я с тобой не хочу больше иметь дел. Ты работаешь против интересов России. Гур”.
“Может быть, мне это снится?” – скрипел зубами Петр Платонович, читая на экране слова надменного Гурьянова. После чего вновь проехал в город и запросил Жору ответить на компьютер почтамта – и на компьютер почтамта грохнулся точно такой же ответ. И еще добавлено три слова: “Ты всем надоел”. На раздраженный вопрос Попереки, нет ли в сети почтамта вирусов, “троянских коней” и прочей нечисти, оператор-девушка за стеклом обиделась и молвила:
– У нас всё чисто. А вот у вас... – И показала лакированным ногтем мизинца на висок. – Поищите.
Беззвучно матерясь, Поперека бросился в Академгородок. И только вбежал в лабораторию, случилась новая неприятность: снова позвонил Говоров, тот самый, что просил присмотреть за его женой в Испании. Он с тревогой кричал в трубку:
– Я не мог найти вас ни вчера, ни позавчера! Ваша сестра пропала! Мне позвонила жена – ее до сих пор нет в пансионате!
– Не может быть! – пробормотал Поперека. “Почему же Инна так долго добирается? Задержала таможня? В Праге или в Цюрихе? Или в швейцарской лаборатории ее попросили что-то объяснить? Немецкий язык она знает хорошо”.
– И я вынужден был сообщить в Дюла-тур... – продолжал Угаров. – Видимо, вашу сестру объявят в розыск.
– Да кто просил!.. – вспылил Петр Платонович. – Какое их дело?.. – И смиряя себя, уже спокойней добавил. – Благодарю. Наверное, она у наших знакомых... есть там, в Праге. Спасибо.
Настроение испортилось вдрызг. В самом деле, что происходит? Конечно, Инна Сатарова не пропадёт – деньги у нее есть, в паспорте шенгенская виза. А если понадобилась виза чешская... наверное, ей не отказали. В конце концов, заплатит, в маленьких государствах визы продают. Но почему до сих пор Инна не в Барселоне? Ах, надо было спросить у беспокойного мужчины номер телефона отеля, где остановилась его больная жена. А если и позвонишь, что в “reception” скажут? Нет человека. Пора бы, кстати, черт побери, ей самой аукнуться. Неужто образцы не дошли по назначению? Не при