Уэйн: Красивый домик, ничего не скажешь. В таких домах тут только настоящие короли этого города живут. Хозяин тут, наверное, такой же знаменитый, как и мы с тобой!
Скаут: Да, классно тут. Смотри — подушечки меховые, журнальный столик из стекла, да и все остальное тоже класс.
Уэйн: А ты знаешь, сладенькая моя, для чего у них такие прозрачные столики, а? Хочешь я тебе объясню, зачем они?
Скаут: А чего тут непонятного — чтобы ставить кофе и…
Уэйн: Не-е-е, лапонька. Не для этого. А для того, чтобы один на столе, а другой под столом. Один мочится, а другой смотрит, во, поняла, киска? Вот для чего, я читал про это.
Скаут: Да ты что, Уэйн! Нет, не может быть! Не может такого быть, и я не хочу даже слушать такие гадости. Здесь все так приятно, а ты хочешь все испортить своими рассказами про то, как люди делают пи-пи на журнальных столиках.
Уэйн: Что поделать, таков реальный мир, моя милая. Мы живем в странном мире. И люди в нем тоже странные. Вот мы с тобой нормальные, правда? Но не все же такие нормальные, понимаешь. Эх, хорошо тут все-таки. Тебе хорошо, моя малышка?
Скаут: Да, мне отлично, Уэйн.
Уэйн: У меня тоже всегда отличное настроение после того, как я шлепну пару-другую всяких говнюков. Знаешь, зайка, что сказал доктор Киссинджер по этому поводу?
Скаут: Ты мне не говорил, что ходил к доктору.
Уэйн садится на диван и кладет ноги на подушки.
Уэйн: Это не тот доктор, который лечит, это был такой Госсекретарь в правительстве. Большой был человек, огромную власть имел, убил столько народу, сколько нам с тобой за всю жизнь не убить. В общем, он сказал, что власть — это как сексуальный возбудитель, то есть, от одной только мысли, что ты обладаешь властью можно достичь оргазма.
Скаут: Я знаю, дорогой, что такое сексуальный возбудитель.
Уэйн: Так вот, самую большую власть над человеком ты имеешь, когда убиваешь его. Поэтому, я думаю, что убийство — тоже вроде как возбудитель.
Скаут: Может и так, мой милый. Только убери, пожалуйста, свои грязные ботинки с дивана, и не пачкай его кровью, которая у тебя на штанах. Это все-таки приличный дом, и мне кажется, что люди, которые здесь живут, тоже, наверное, приличные, поэтому не надо пачкать кровью их диван.
Уэйн: С чего это ты взяла, крошка, что они обязательно должны быть приличными. А кровь, кстати, уже высохла. Кровь быстро высыхает, потому как она свертывается. Ты знаешь, зайка, что если бы у тебя кровь не сворачивалась, ты бы могла умереть от одного укола пальчика.
Скаут: Знаю.
Уэйн: И такая болезнь, кстати, называется гомофобия.
Скаут: Дорогой мой, гомофобия — это когда человек не выносит интимных отношений между мужчинами. Мне кажется, что ты имеешь в виду гемофилию.
Уэйн встает. Неожиданно выражение его лица меняется — оно становится мрачным и злым.
Уэйн: Это правда?
Скаут: Да, мой милый, правда.
Уэйн: Нет, правда?
Скаут: Ну да, конечно, дорогой.
Уэйн в ярости хватает ее за руку и сжимает кулак, угрожая ударить.
Уэйн: А как называется девка, которая любит умно говорить, не знаешь? Она называется сучка с длинным языком, понятно?
Валит ее на пол. Скаут вскрикивает.
Скаут: Не надо! Уэйн, ну, пожалуйста, не надо!
Уэйн падает на колени, распластывается на ней, хватает Скаут за горло и заносит над ней кулак.
Уэйн: Ты думаешь, я дурак что ли? Думаешь, я козел? А может, посмотрим, как у тебя кровь сворачивается!
Скаут издает крики ужаса. В течение нескольких секунд кажется, что он готов ударить ее. Но вместо этого он начинает страстно целовать ее. Через некоторое время Скаут отвечает на его поцелуи и обнимает Уэйна.
Скаут: Ой, милый, как ты напугал меня.
Уэйн: Знаю, что напугал, пусечка ты моя. Мне нравится пугать тебя, ты сразу становишься похожа на маленькую птичку, когда боишься.
Лежат на полу некоторое время. Уэйн целует Скаут, продвигаясь вниз по ее телу.
Ты бы хотела жить в таком домике, моя сладенькая?
Скаут: Конечно, еще бы. Только выпадет ли мне когда-нибудь такое счастье?
Уэйн: А мы и так здесь сейчас живем, правда? Гадом буду, у них тут наверняка должна быть отличная двуспальная кровать наверху. Вверх по лестнице, ведущей в рай. Ты как насчет этого, а, мой пупсик? Не пойти ли нам туда и не пошуметь ли там немного?
Скаут: Уэйн, я не собираюсь заниматься всякой ерундой в чужих постелях. Еще не хватало нам подхватить СПИД или еще чего-нибудь.
Уэйн: Да ты что, как это можно подхватить СПИД от простыней…
Скаут: А если они грязные, тогда что? А если на них пятна?
Уэйн: Ласточка моя, здесь живут миллионеры, понимаешь. Даже не миллионеры, а миллиардеры. Ну, как у них могут быть пятна на простынях, сама подумай? Да даже если бы и были, все равно ты не можешь просто так подхватить СПИД. Для этого надо растворить эти простыни, а потом впрыснуть этот раствор прямо в твое тело. А кроме того, я готов с тобой поспорить, что у них там белье из шелка и атласа. Когда мне еще представится такой шанс — трахнуть мою маленькую девочку на шелковых простынях.
Скаут: Мы не… (старается сдержать себя) ТРАХАЕМСЯ, а занимаемся любовью, понял. Неважно, где мы этим занимаемся — пусть даже в сортире, где приходится стоять раком на грязном полу. Все равно, мы занимаемся любовью, а не трахаемся, как ты говоришь, или я больше никогда не буду с тобой…
Уэйн: Ты права, дорогая моя, правильно ты меня поправила. В общем, я готов прямо сейчас заняться с тобой любовью до полного изнеможения, пока из тебя мозги не полезут. Пошли, птичка моя, устроим себе праздник. Увидишь — у них там наверняка водяной матрас, зеркала на потолке и тому подобное. Куколка моя, ты знаешь, когда я держу тебя за задницу, я просто не могу оторваться, даже если мне предложат сто долларов или ящик холодного пива.
Скаут: Уэйн, ты знаешь, что я не могу устоять, когда ты так сладко говоришь.
Уэйн: А ты не сопротивляйся, моя милая. Давай-давай, двигай своими аппетитными булочками, вперед.
Скаут: Пожалуйста, не называй это булочками… (импровизация)
Идут вверх по лестнице. Уэйн берет с собой сумку. Гостиная остается освещенной. Наступает долгая пауза, после которой —
Входят Брюс и Брук. Они в вечерних костюмах, только что с церемонии вручения Оскара. У Брук в руках сумка, у Брюса статуэтка Оскара, которую он ставит на столик.
Брюс: Мне все еще не верится. Это ж надо, чтобы в один день и такое везение — и Оскара получил и с самой Брук Дэниэлс познакомился.
Брук: Да ладно тебе, Брюс, будь проще.
Брюс: Нет, правда. Я ведь твой поклонник. Я давно хотел с тобой встретиться, фактически с того момента, когда увидел тебя на вкладке в «Плэйбое». Потрясающее фото.
Брюс: Еще раз спасибо за комплимент. Хотя мне, наверное, никогда, не избавиться от этого имиджа. Я ведь еще, знаешь, и актриса, кроме всего прочего.
Брюс(как бы в рассеянности, по привычке не реагируя на подобные заявления): Да-да, ты говорила. Так что тебе налить? Еще шампанского? Будем считать, что вечеринка продолжается.
Брук: Ты, я вижу, любитель таких вечеринок. Ты знаешь, что уже почти 7 часов утра?
Брюс: Что! О, господи! Моя жена будет здесь в десять.
Брук: Жена? А я думала, что вы уже развелись.
Брюс: Практически да. Именно поэтому она и должна прийти, обсудить кое-какие дела.
Брук: Вечером тебе вручают Оскара, а утром требуют алименты. Да, в Голливуде действительно все очень быстро происходит.
Брюс: Она получает истинное удовлетворение от того, что создает мне всякие проблемы.
Брук: А, понятно…, ну ладно, кажется, у нас есть часок-другой…
Наступает многозначительная пауза.
Брюс: Я вообще-то не собирался идти в постель, то есть, я имею в виду, не собирался спать.
Брук: Классный столик.
Брюс: Мне нравится.
Брук: Мне кажется, я знаю, для чего его можно использовать.
Брюс: Пожалуйста.
Брук достает кокаин из сумочки и насыпает несколько горстей порошка на столик, рядом со знаменитой статуэткой.
Брук: Это чтобы тебе было веселее со мной, особенно перед приходом твоей жены. Первый раз в жизни принимаю наркотики под зорким взглядом самого Оскара. Надеюсь, он не очень сердится.
Брюс: Теперь это неважно. Теперь этот евнух мой, он принадлежит мне.
Брук: Это точно. (втягивает в нос большую дозу кокаина)
Брюс: Ну что, давай отметим что ли. (закрывает жалюзи и включает музыку) Сейчас принесу бокалы.
Брук: Знаешь, что мне не понравилось в твоем фильме, в «Простых американцах»?
Брюс: Что именно?
Брук: Сцена, где они занимаются любовью.
Брюс: Ты что, целомудренная монашка? Это же самый сексуальный эпизод из всех, какие я снимал. У меня стоял всю дорогу пока я монтировал его.
Брук: Нет, конечно, это сексуально, я не отрицаю, но… эта сцена какая-то неестественная, особенно по сравнению с остальными кадрами. Стрельба, кровь, отношения между персонажами — это все выглядит очень натурально, но почему секс не может быть таким же естественным? Почему режиссерам так нравится какая-то наигранность в любовных сценах? Ты видел «Девять с половиной недель»? Там эту героиню достаточно было только похлопать по плечу, как у нее тут же был оргазм. Почему секс в кино не выглядит натуральным, таким как в жизни? Естественность уже сексуальна сама по себе. Все женщины, например, носят колготки, а не чулки. И когда мужчина ложится на женщину для того, чтобы заняться любовью, она, естественно, должна снять колготки. Я же не видела ни одного фильма, где женщина бы снимала колготки, ни одного. У всех режиссеров только чулки.