В детском доме тоже были негласные моральные правила. Нельзя не принести Сан Санычу водку и карамельки, если он пустил на кладбище, – плата за проход. Нельзя воровать у своих, за это жестоко бьют. Нельзя забирать еду у младших. Никогда. Хоть сдохни с голоду. Нельзя разлучать детей. Никогда. Для Ани этих правил не существовало. Она тратила «детские» деньги даже не на себя, а на любовника. Почему я не стал судиться с ней, раз имел право на полную опеку? У меня не было ни сил, ни желания. Я не хотел еще больше навредить детям и жене. Она была совсем нестабильна. От длительного суда пострадал бы Антон прежде всего. Еще я надеялся, что разумная, очень похожая на меня дочь выдернет мать из депрессии. Что она на нее хорошо повлияет. Да, я верил, что Аня одумается, у нее проявится хоть какой-то материнский инстинкт – тоска, волнение после разлуки с сыном. Я ошибался.
Да, я виноват перед Антоном в том, что не рассказал ему, как пытался построить нормальную семейную жизнь, но, возможно, у меня не было примера, какой она должна быть, эта самая нормальная жизнь. Возможно, мы с его матерью оказались слишком разными людьми. Я не смог объяснить сыну, что все мои идеи – записать его в хоккейную секцию, повесить в комнате боксерскую грушу – были лишь попыткой занять его мысли чем-то другим. Чтобы он не скатился в депрессию, болезнь, как произошло с его матерью, которая так и не нашла для себя выход. Ни в чем. Ей ничего не было интересно – ни книги, ни кулинария, ни дети, ни какое-то другое занятие. Я не заставлял ее бросить работу. Она сама захотела. И сама же решила стать домохозяйкой. Одно время ей нравился этот статус. Но у человека должно быть что-то еще, ради чего стоит жить – личное, внутреннее. Я жил ради денег, ради того, чтобы иметь возможность дать своим детям то, чего не было у меня, – образование, любые секции, увлечения, путешествия. Жизнь, о которой я даже не мечтал. А у Ани после замужества так получилось, что и нет ничего своего, личного. Только интересы мужа и детей. Некоторые женщины в это погружаются, но не моя жена.
Я не рассказал Антону, что никогда не был груб с его матерью. Только она так реагировала на мои взгляды и замечания. Любые. Что бы я ни сказал, Аня воспринимала в штыки. Сразу менялась в лице. Обижалась, начинала плакать, обвиняла бог знает в чем. Когда человек болен – а Аня действительно была больна и не желала лечиться, – у него меняется восприятие действительности. Я не мог объяснить, почему мы с женой так и не стали близкими людьми. Почему она видела во мне зло?
Теща
Георгий вроде умный мужик, а простого не видит. То, что под носом, не замечает. Да что там замечать-то? Все ведь на виду, Анька не скрывает. Любовь ее школьная, Толик. Так и не смогла его забыть. Ведь назло ему уехала в Москву, так чего ожидала? Ленка тут как тут нарисовалась. Толику-то отлично – жена под боком, любовница наездами, да еще и с бабками. Он что, дурак – от такого отказываться? А Анька моя как бесноватая стала. Никто ей не нужен, кроме Толика.
Георгий мне сразу же понравился – солидный, уверенный, щедрый. Хорошего мужика дочь отхватила, не пойму уж каким местом – внешностью она не особо вышла, умом тоже. Характером – вся в отца пошла. Лечь к стене и страдать, вместо того чтобы хоть что-то сделать. Я-то горбатилась всю жизнь, копейки высчитывала. Хочу не хочу, надо работать. Эта же и в детстве была лентяйкой, как ее отец. Тот тоже вечно был недоволен – там его не ценили, здесь не уважали. На другом месте мало платили, еще на одном – начальник дурак. Анька росла копией отца – то ей не то, там ей не так. Вечно недовольная. Чуть что не по ней – закрывалась в комнате, ложилась на кровать и таращилась в стену. Я и орала, и за волосы ее с кровати стягивала, и пощечины отвешивала – все без толку. Сколько раз ей твердила – цени, что имеешь, дорожи этим. Судьба тебе подарок подбросила – с Георгием свела. Он хороший, достойный человек. Только ты его недостойна. Как ни пыталась, не смогла научить дочь готовить. Руки из жопы. Что ни сделает – все не так. Хоть стой над ней, все равно испортит. Продуктов жалко.
Георгий хороший, понимающий. Очень терпеливый мужчина оказался. Только было в нем что-то, чего я не понимала. Больно ему будто все время. Я запеканку как-то сделала – самую обычную, картошка с мясом, – так зять мой чуть не расплакался. Пирожки с капустой и яйцами напекла, опять он застыл над тарелкой. Было у него что-то, с изъяном. С какой-то болячкой внутренней. Я не спрашивала, думала, Анька догадается узнать про родного мужа. Но чего от нее ждать? Опять начались ее странности. Антон родился слабеньким. Анька вдруг выкаблучиваться стала, свое «я» показывать, будто назло. Себе же хуже делала. Врач частный ей, видишь ли, не нужен. Лучше в поликлинике сидеть часами. Гулять не выходит, коляску на балкон выставляет. Готовить тоже не желает, видишь ли, сил у нее нет на готовку. Ничего не хочет. Опять легла стену разглядывать. Кому такая жена нужна? Георгий терпел. Я как могла крутилась. Котлетки ему готовила куриные, пюрешечку. Супчик молочный на утро, греночки, омлет в духовке. Видела, что ему вкусно, он благодарен. Ест с удовольствием. Врачица частная строгая, расписала все питание для Антоши. Так это счастье. Пришла, прививки все на дому сделала, все написала в тетради, только и живи по графику. Готовь сама, все понятно – сколько того положить, сколько этого. Нормальная еда, а не эти банки-склянки. Я за врачицу ту всей душой была – она ж нормальную еду велела готовить. Перетертую, перемолотую, так все равно мясо – оно и есть мясо, а не то, что они в банки накладывают. Каша и есть каша. Кому когда нормальная овсянка помешала? Чего сложного яблоко запечь? Ничего. Но моя Анька ж с придурью. Не нравилась ей врачица. А в поликлинику таскаться, после которой Антон еще две недели болел, подцепив вирус, нравилось. И готовить не хотела. Мол, зачем? Все банки и смеси едят, и ничего, вырастают. А то, что у Антона после этих смесей то сыпь по всему телу, то еще какая-то дрянь, – так ничего. Я ей говорила – другие времена сейчас. Не то, что в наше время, когда ничего не было. А сейчас – Георгий луну с неба для ребенка достанет.
Анька не любила мужа, я это видела. А откуда любовь возьмется, если она мечтала с Толиком вместо Ленки жить? Так опоздала вроде как. Раньше надо было думать. А то ведь вертанула задницей и уехала. Нет чтобы радоваться, хвастаться – такого мужика урвала, живет в Москве, так нет же. Опять все не так. Дочь приезжала домой под любым предлогом. И тут же неслась к Толику. Георгию я об этом не говорила. Думаю, он и без меня знал. Не дурак мужик. А что я должна была сделать? Дома ее запереть? Так она бы в окно выпрыгнула. Ленка тоже все знала, но терпела. Один раз я спросила дочь, чего ты хочешь – Толика или хорошей жизни с Георгием? Анька ответила, что может и совмещать. Толику она давала деньги из тех, что Георгий на детей оставлял. Ну не дура ли? Тратить «детские» на любовника! Это у меня в голове вообще не укладывается. Толик-то брал не смущаясь, ему все мало было. Часть отдавал Ленке – на детей, продукты, поэтому та и молчала. Все всех устраивало, пока Анька не выкинула финт с разводом. Георгий никогда бы на это не пошел – я его успела узнать. Он хотел сохранить семью любой ценой. Даже себе на глотку наступить, на достоинство свое наплевать, лишь бы семья была нормальная. Анька так и не поняла, с кем живет. Георгий пошел на все ее условия, хотя надо было поставить ее на место. Она бы быстро пошла на попятную. Но он сделал так, как она хотела. Это было ошибкой.
А тогда… Антошу еле выходили, но ведь справились! Вон какой парень вырос – сильный, высокий, красивый. Не скажешь, что не жилец был. Если бы не частный врач, не знаю, что могло быть. Я без конца готовила, перемалывала в блендере. Анька не хотела кормить грудью, ей было больно. Не сцеживалась, тоже от боли. Начался мастит. Врач предлагала ей физиотерапию, другие средства, но дочь отказалась. Просто не хотела кормить. Ей было проще перевести Антошу на смеси. Потом все-таки выпила таблетки, прекращавшие лактацию, грудь перетянула. Я об этом знала, но Георгию ничего не сказала. Не мое дело. Зачем лезть в чужую жизнь? Анька моя – дура дурой. Кормила бы, так, может, и мозги бы на место встали. Да и зятя я не хотела расстраивать. Кто виноват? Тот, кто принес плохую весть. Вот я и молчала, когда Анька таблетки глотала, а Антон ревел белугой. Себе валокордин накапаю – и иду Антону смесь делать, которую врач прописала. Позже легче стало – с прикормом. Сготовить всегда проще.
Георгий был мне благодарен, я это чувствовала. Он радовался моим оладушкам на завтрак, супу на обед. Я готовила с удовольствием. Он не был избалован едой. Никто и никогда не подкладывал ему лучший кусок с тарелки, не сидел и не смотрел, как он ест. Такое всегда видно. Он заглатывал еду не жуя. Так делают дети, лишенные матери. Да и в остальном зять казался осиротевшим, что ли. В чем это проявлялось? Как-то я погладила ему носки. Он долго сидел и смотрел на них. Аньке я всегда, даже если возвращалась с ночной смены, гладила колготки – иначе в детском саду воспитательницы заклюют. Позор, если девочка в неглаженых колготках. Георгию никто никогда не гладил носки. Я тогда начала подозревать, что он вырос не в семье. Пыталась спросить, но он всегда уходил от ответа. Говорил, семья много переезжала. Родители уже умерли. Но, может, они умерли раньше, когда он был ребенком? Георгий никогда не оставлял еду на тарелке. Мою еду. Анькину да, выбрасывал, как она рассказывала, но я не могла в это поверить. Мою еду Георгий никогда не выбрасывал – до последнего кусочка доедал. Из старого хлеба я как-то сделала сухари – думала промолоть и пустить на панировку. Георгий ел эти сухари с таким наслаждением. Потом купил для меня кольцо и сережки. Сказал, в знак благодарности за заботу. Ане я об этом не сказала. Спрятала комплект. Георгий любил мои пирожки – с капустой и яйцом. Самые простые. И с яблоками. Это сейчас он был успешным бизнесменом, деньги, возможности, но вырос точно в бедности. Даже большей, чем наша. В этом я уверена. До Аньки так и не дошло, как надо было с мужем. Дура дурой. Если бы она у него спросила, поговорила, постаралась понять… у них бы была другая жизнь. Георгию много и не требовалось – сготовь да поставь на стол. Позаботься хоть немного, он и рад. Доброе слово скажи, поблагодари за денежку – вот и все, что нужно. Плохо я дочь воспитала, раз даже «спасибо» не научила ее говорить. Не было в ней благодарности ни на каплю. Эгоистка. А мне Георгия было жалко. Хотелось сделать ему приятно. Кто знает, что он пережил в детстве, раз наесться никак не может. Бедный он. Я не из-за денег или подарков старалась, как Анька думала. Просто по-человечески хотела с Георгием.