Анна понимала, что он ее использует, так же, как и Георгий. По-другому, конечно, но смысл тот же. Она оказывалась в подчинении, чувствовала себя виноватой во всем. Была не такой, как они ожидали. Толик оказался хуже Георгия. Мог быть нежным, ласковым в переписке, присылать ей смешные фото и вдруг пропасть на неделю, две, не отвечать на ее сообщения, звонки. Она не понимала, что происходит. Обижалась, волновалась, злилась. Но потом он выдавал какую-то вескую причину, по которой не писал – болел, болели дети, работал, попал в аварию. И опять Аня оказывалась виноватой, что не поняла, не догадалась. Думала только о себе. Толик стал мастером манипуляций. И, как сказали бы сейчас, классическим абьюзером. Анна, фактически содержавшая любовника, все равно оставалась жертвой. Недостаточно щедрой, недостаточно доброй, недостаточно красивой, молодой и так далее. И ей не приходило в голову поставить зарвавшегося альфонса на место и потребовать банальной сделки – если она оплачивает его услуги и он соглашается брать деньги, значит, она заказывает музыку. Пошлая присказка «кто девушку ужинает, тот ее и танцует» в отношениях Анны и Толика не работала. Он делал одолжение, Анна лебезила, готовая на все. Она его любила. Он ее, выходит, нет. И никого не любил. Даже Ленку и собственных детей. И себя не любил, лишь свое спокойствие, возможность тратить свалившиеся на голову незаработанные деньги. Любил пустить пыль в глаза. Не другим, самому себе. Ему было важно считать себя в собственных глазах успешным.
– Тебе не надоело? – спросила как-то мать. – Стелиться перед ним?
– Не надоело, – буркнула Анна.
– Не понимаю, зачем тебе? Ленке-то хоть выгода есть – бабки с мужа тянуть, а он – с тебя, поэтому и терпит. Она же все знает. А ты ради чего?
– Ради любви. Я его люблю. Больше никого никогда не любила, – вдруг искренне призналась Анна.
– Это не любовь, а дурость. Сама себе придумала. Не школьница, чтобы в кустах с Толиком зажиматься. Пора повзрослеть, – хмыкнула мать.
– Ты говоришь как Георгий. Тот тоже ждал, что я наконец повзрослею и начну вести себя прилично, – Анна повысила голос.
– Правильно говорил. Он надеялся, что ты станешь нормальной женой, – строго сказала мать.
– А если я не хочу быть нормальной? Если мне любовь нужна и по кустам зажиматься, как ты выражаешься? – закричала Анна. – Если ты никогда никого не любила – ни отца, ни меня, ни любовника? Ты не имеешь права меня судить!
– Да, наверное. Я не могла себе позволить любовь, – тихо ответила мать, – мы выживали, про любовь не думали. Ты можешь, пока… Но что будешь делать, когда деньги закончатся, а следом и твоя любовь? Об этом ты подумала? Или, считаешь, твой Толик будет любить тебя задарма?
– Будет! – закричала Анна.
– Ну да, конечно, – бросила мать и ушла.
Анна так и не смогла признаться самой себе, что мать оказалась права. После развода, когда Георгий требовал отчета о расходах и контролировал их, а Анна больше не могла отправлять Толику деньги по первому требованию, тот резко охладел. Перерывы в переписке становились все дольше. Он больше не просил ее приехать.
«Пришли мне десять косарей», – написал он.
«Не могу. Нет сейчас», – ответила Анна.
«Ок».
После этого Толик пропал на месяц. Анна ему писала, он не отвечал. Она спрашивала, приехать ей или нет? Отправляла голосовые сообщения, что теперь она не обязана скрываться от мужа, они смогут быть вместе, как и мечтали. Толик не отвечал. Анна следила за социальными сетями Ленки. И, судя по фотографиям, у них все было хорошо. Прекрасная счастливая семья. Ленка выставляла букет, подаренный мужем на годовщину свадьбы. Фото на берегу реки, где они с Толиком стоят, обнявшись. Рядом дети. И, наконец, фотография, подкосившая Анну, – Ленка держится за живот. Толик стоит рядом и смотрит на жену с любовью. Они ждут третьего. «Мы долго старались и наконец получилось», – написала Ленка. Долго старались? Толик говорил, что давно потерял к жене интерес, не прикасается к ней. Получалось, очень даже прикасался и приложил старания.
– Помирись с Георгием, он простит, – увещевала Анну мать.
– Зачем?
– Не думаешь о себе, подумай о детях.
– Им нормально, они привыкли.
Мать качала головой.
Антон
В этом мама была права. После той поездки в Карелию и начала учебного года я постепенно отвыкал от Юльки, а она от меня. Наши встречи в раздевалке становились все реже. У меня дополнительные занятия, восьмые уроки, у Юльки – свои дела, четвертый класс. Мы даже созванивались не каждый день. Отец нанял Юльке репетиторов по математике и по русскому. Она была загружена учебой, писала мне все реже. Я, как ни старался, не мог поддерживать близость на расстоянии.
Из карельского лагеря Юлька вернулась совершенно счастливая, я же понял, что теряю младшую сестру. Впрочем, с виду все было как всегда. Я – вечно страдающий, нервный, замкнутый. Юлька – радостная, если удалась проказа, шалость, приключение. Она подружилась со всеми главными хулиганами школы, перестав с ними драться. Я же хорошо себя чувствовал в новом классе, где мог спокойно учиться, не подвергаясь каждодневным издевательствам. Юльке больше не требовалась моя защита как старшего брата. Она сама могла за себя постоять и стала диктовать условия маме, как делал папа – жестко и категорично. Мама попросила поехать к бабушке – на юбилей, хотя бы на пять дней. Юлька ответила, что у нее другие планы. Позвонила папе, и тот на зимние каникулы отправил ее в лагерь – лыжные походы, хоккей, управление собачьими упряжками. Для Юльки был важен экстрим. Я же не хотел ничего. Папа предлагал. Мне хотелось закрыться в комнате, читать и не выходить на улицу. Даже с Настей, которая оставалась в Москве, не было желания встречаться. Она обиделась, когда я в очередной раз ей отказал.
Папа понял, что я могу часами лежать и читать, спокойно оставлял меня одного. Не переживал. Я был отличником, а на каникулах смотрел курсы по олимпиадной математике или информатике онлайн-школ, которые папа оплачивал без всяких возражений. Если бы он заглянул в мой ноутбук, понял бы, что там не только задания, домашние работы и лекции. Я начал читать про семьи, в которых детей разделили. Если честно, думал, что мы одни такие. Оказалось, нет. Я читал на форумах истории матерей, отцов, взрослых, которые решили, что имеют право ломать семью пополам. С одной стороны, я чувствовал близость с этими людьми, а с другой – совсем нет. У нас была своя история.
Одна женщина на форуме писала, что ее сын на суде сказал, что хочет жить с отцом, и суд принял к сведению его мнение. Ему уже исполнилось двенадцать, если бы меньше, мальчик остался бы с матерью. Но в нашей семье все было не так: у меня никто не спрашивал, с кем я хочу жить. Я даже не знал, что бы ответил в подобной ситуации. Сказал бы, что хочу жить с Юлькой, сестрой. Но в суде такой выбор не предлагался. Или мать, или отец.
И тут же попалась еще одна история – тоже от женщины. Мальчик, мой ровесник, решил, что будет жить с отцом. Потому что отец болен – рассеянный склероз, официальный диагноз. И о нем должен кто-то заботиться и поддерживать его. Мальчик решил, что папу нельзя оставлять одного. Женщина писала, что сын не хотел с ней видеться, винил во всем, что произошло, включая болезнь отца. Женщина спрашивала, что ей делать. Как объяснить сыну, что «на разводе настоял муж, у которого были дети от предыдущего брака, и он не хотел, чтобы нынешняя жена претендовала на имущество после его смерти».
Во всех этих историях говорилось о выборе – папа или мама. Комментаторы писали, что обычно дочери встают на сторону отцов, а сыновья защищают мать. Что мальчики ближе маме, а дочки – папе. Полная чушь. Это я точно знаю. Да, маму я жалею, не понимаю, но люблю. Папу не жалею, не понимаю, но тоже люблю. Как можно выбирать между родителями? Вот это точно до меня никогда не дойдет. Мама оказалась слабой, безвольной, зависимой. Или наоборот? Может, в этом проявился ее характер и сила, раз она смогла разорвать отношения? Папа – сильный и властный. Или, наоборот, слабый, ранимый, уязвимый, чего мама так и не поняла? Но кто их заставлял жить вместе, рожать детей? Никто. Это их выбор. Мы, дети, при чем? Почему нами нужно манипулировать, что они и делали, каждый со своей стороны? И мама, и папа. Отец не перетаскивал на свою сторону Юльку, как считала мама. Мама знала, что я ее жалею и всегда поддержу. Потому что она моя мама, а не потому, что действую против отца, чего она так хотела.
Никто из этих взрослых не спросил у детей – что чувствуют они. Чего хотят? С кем жить или не жить? Никто на этих форумах не написал историю со слов собственного ребенка. Или родители считают, что мы ничего не чувствуем, не понимаем, со всем готовы смириться? Когда взрослые выясняют отношения, о детях они думают в последнюю очередь, хотя должны думать в первую. Кем вырастем мы с Юлькой, разделенные пополам? Я смогу построить личную жизнь, любить жену, детей? А Юлька? Она сможет доверять мужчинам? Сможет поверить в любовь? Родители об этом думали? Конечно же, нет. Никто не думает. Им бы друг с другом разобраться, дети лишь придаток. Как аппендицит. Вроде есть, но можно и вырезать. Как меня или Юльку. Избавиться и забыть. Вспоминать, когда увидишь шрам в зеркале. Так и с детьми – увидел, вспомнил. Не видишь и не думаешь.
Я пытался сохранить связь с сестрой, сколько мог. Старался, честно. Но и этих усилий оказалось недостаточно. Юлька отдалялась, взрослела, отвыкала от меня. Я скопил деньги и подарил ей боксерскую грушу и перчатки. Юлька вежливо поблагодарила. Она больше не мечтала заниматься в секции бокса. У детей увлечения и интересы часто меняются. Если честно, это было больно. Я купил лучшие перчатки и лучшую грушу, какие продавались. Мне хотелось порадовать сестру. Увидеть, как она скачет по школьной раздевалке, почувствовать, как она меня обнимает. Но Юлька уже переросла детское увлечение и мечтала о собаке. Мама обещала ей подарить. Я знал, что никакой собаки не будет. Но решил не расстраивать сестру, которая уже представляла, как гуляет с псом в парке.