– Ты знал, что у Юльки появилась собака, а мама беременна?
Отец молчал.
– Скажи, ты знал?
Антон хотел закричать, завопить, но он, казалось, лишился дара речи. Говорил шепотом, заикаясь.
– Да, знал, – ответил отец.
– Почему мне не сказал? – спросил Антон.
Отец опять промолчал.
– Почему ты мне не сказал? – Антон наконец заорал, выплескивая все, что накопилось внутри: собственное одиночество и ненужность, предательство матери и теперь, получается, сестры, бессилие отца. Кто запустил механизм, разрушивший семью?
– Это их дело. Личное, – спокойно ответил отец.
– Нет! Это не их дело! Это наше дело! – орал Антон, а отец не призывал его говорить тише или вести себя как положено мужчине – то есть сдержанно, без истерических воплей.
– Это их дело, – повторил отец тихо. – Их решение и выбор. Мы на него повлиять не можем.
– Можем! – Антона начало трясти от ярости, обиды, негодования. Хотя он вряд ли мог объяснить себе, почему испытывает эти чувства. Просто знал, что так не должно быть. – Ты можешь! Запретить!
– Я не могу запретить твоей маме стать счастливой и начать новую жизнь. Родить еще одного ребенка. И не могу запретить твоей сестре быть счастливой, если для этого ей нужна собака, – ответил отец.
– А мы? Ты и я? Мы им больше не нужны? От нас что, только беды? – кричал Антон.
– Мы для них просто другая жизнь. Прошлая. Так бывает. – Отец отвернулся к окну.
Антон не видел его лица. Но в голосе почувствовал горе, которое тот тоже испытывал, только не мог его выкрикнуть, как сын.
– Не бывает! Не должно так быть! Мы же… Она – моя мама… А Юлька – родная сестра… – Антон расплакался.
Отец не стал больше ничего говорить, просто ушел.
Анна
– Ну и что будешь делать? – спросила мать.
– Рожать, – ответила Анна.
– Сделай аборт, пока не поздно. Отец-то – Толик?
– Толик.
– Ну да, сдалась ты ему без денег, да еще с дитем. Щас он бросит свою Ленку и к тебе прибежит. – Мать чистила картошку и варила холодец. Анну всегда мутило от запаха варящихся костей, а сейчас просто выворачивало наизнанку. Она выбежала в коридор, где ее вырвало в старое помойное цинковое ведро, стоявшее там, сколько Анна себя помнила. Всегда на одном и том же месте. Мать могла покрасить стены в коридоре, постелить линолеум, но это старое ведро, место которому давно было на помойке, по-прежнему занимало дальний угол.
– Ленка тоже беременная ходит, ты, поди, знаешь? – продолжила мать как ни в чем не бывало. Анна, вернувшись на кухню, жадно пила воду, надеясь, что ее не вывернет снова. – В одном роддоме рожать будете или как? Толику два раза встречать с выписки? Сначала законную жену, потом любовницу? Или наоборот? Чем ты себе думала? Что не жилось спокойно? Георгий обещал мне дать денег на парник – дал. Попросила на шифер – крышу подлатать – в тот же день прислал. Поливалку новую – пожалуйста. А Толик твой что? Толк от него какой? Ну какая выгода? А я тебе скажу. Альфонс твой Толик, лентяй и дебил. Детей заделать может, это да. Хоть жене, хоть любовнице. А содержать? Какой из него отец? Ленка, что ли, больно счастливая ходит? Нет.
– Я его люблю, и он меня тоже, – процедила Анна, будто произносила заученную мантру.
– Ну да, люблю не могу, трамвай куплю. Только где его трамвай? Так тебя любит, что жене ребенка сделал? Ну хоть не в один месяц, а в разные – и на том спасибо. Зачем ты приехала? На звонки и сообщения твой ненаглядный Толик не отвечает? Так ему некогда. Вокруг Ленки скачет. Мальчик у них будет. Решили Богданом назвать – мол, им этот ребенок богом послан. Ленка уже всему городу сообщила. А у тебя кто? Мальчик, девочка?
– Не знаю, попросила врача не говорить, кто будет, тот и будет, – буркнула Анна. Слова матери ее задели. Она не станет привирать, всегда говорит в лоб и правду. Толик, получается, вокруг жены… Богдан… Что за дурацкое имя. Ленка ничего поумнее не могла придумать, конечно. Богом ей дан ребенок? А ей, Ане, тогда кем? Почему-то именно имя так зацепило Аню, живот вдруг стал каменным. Наверное, опять тонус. Аня села и попыталась успокоиться.
– Дура ты, вот что я тебе скажу. Толик твой никогда Ленку не бросит. Она ж тут, под боком, а ты там, в столице. Чужая ты для него. Думаешь, если ребенок, так он за тобой поедет? Толик-то? Жди-пожди. Такой лентяй, что до города доехать не может. Все уезжают на заработки, а он, видишь ли, страдает. Один раз съездил, потом еще месяц причитал, как ему там было плохо. Так на работу же ездил, не на курорт, чего хотел-то? Кому на работе легко и хорошо? Ленка его оправдывает, ты тоже будешь? Хочешь, договорюсь, сделают тебе аборт, вычистят, хотя сроки прошли? Если заплатить, можно. Двое у тебя уже есть. Ну, не родишь больше… Так и не надо. Тем более от Толика. У тебя ж не хватило мозгов забеременеть от кого получше. Да хоть от Георгия своего. Никуда бы он не делся, если бы трое у вас было.
– А если бы делся? – спросила Анна.
– Так потерпела бы. Первая, что ли? Или последняя? Ну погулял бы – и что? Говорят, жена не стенка, можно подвинуть, так это от жены зависит. Иногда такая несущая стена, что фига с два сдвинешь. А ты так – картонная перегородка оказалась, тебя даже двигать не пришлось. Сама отвалилась. Дура ты. Чего тебе не хватало, не пойму?
– А если это твоему любимому зятю не хватало? Если он первый мне изменил, и я терпела, как ты учила, глаза закрывала, тогда что? – Анна не хотела спорить с матерью, бесполезно, но все равно не сдержалась.
– Тогда сама виновата, что он на сторону посмотрел. Значит, плохо мужем занималась, заботилась. Или в личном у вас были проблемы, и нашлась такая, которая их решила. Хотя я не верю, что это он. Георгий не такой. Ему даром любовницы не нужны. Не опустился бы он до такого, одноразового. А вот ты да, наломала дров. Хоть бы скрывала, когда к своему Толику приезжала. Так нет же. Решила, что Георгий идиот? Не надо было с ним так. Он тебе не измену не простил, а унижение, – пожала плечами мать.
– То есть его измена и предательство, если бы вдруг это случилось, – это нормально, а моя – ужас и конец жизни?
– Конечно. Разве нет? Ну, посуди, у тебя была огромная квартира в Москве, деньги любые, дети в лучшей школе, маникюры-педикюры, никаких забот. А сейчас что? Сидишь в доме, из которого сбегала с тринадцати лет, беременная от любовника, которому ты на хрен не сдалась. Сына не видишь, живешь на квартире, которую снимает бывший муж, от которого ты зависишь с потрохами. Детей разделила, тоже ведь ума хватило. Дура дурой. Воспитывала бы двоих, так и выгоды больше было. И алиментов. Просрала ты свою судьбу, вот что я тебе скажу. Хочешь – рожай. Не мне тебе указывать, что делать.
– Ну хоть на этом спасибо. – Слова матери не стали для Анны откровением, она ждала, что та именно так и рассудит, но все равно оказалось больно такое слышать. Разве мама не могла ее хоть немного пожалеть, посочувствовать, быть хотя бы не столь категоричной? Судить не по-женски, а по-матерински. Или не судить вовсе, а принять, что бы ни случилось, какой бы глупой ни оказалась дочь.
– Спасибо тебе потом Антон с Юлькой скажут за свое детство. Или не скажут. Вот ты мне не сказала, и я знаю почему. Не была я тебе матерью ни одного дня. Работала сутками как проклятая, лишь бы прокормить. Не давала тебе то, что должна дать мать. Заботилась, да, голодной и раздетой ты не ходила. Имеешь полное право меня не любить, я тебе недодала любви. Не умела я, не знала как, да и сил не оставалось. Но Антон тебя любит, и Юлька тоже. Только ты их нет. Потому что они от Георгия. А живот сейчас наглаживаешь, потому что дите – от Толика твоего сокровенного, чтоб он сдох уже. Что-то ты не наглаживала пузо, когда ходила беременная Антоном и Юлькой. Только истерики устраивала и страдала. Но дети-то при чем? Почему их не любить-то? Как ты могла отдать Антона Георгию? Он жесткий человек, да, но не жестокий. Не стал бы он с тобой спорить, воевать. Надо было в ногах у него валяться, но ребенка при себе держать. А ты вот так просто, легко… отказалась от сына. Не удивляйся, если Антон будет тебя ненавидеть всю оставшуюся жизнь.
– Георгий изменил мне первым. Всегда изменял, – твердила, будто заведенная, Анна.
– Ой, ну что ты заладила? Себя хочешь в этом убедить и оправдать? Так на здоровье. Только тебе от этого легче? Или Антону с Юлькой? Да любой бы мужик от такой жены, как ты, загулял. А то я не помню, как ты стену целыми днями гипнотизировала! Депрессия у нее. В наше время не было никаких депрессий. Вкалывать приходилось и детей поднимать. Не до валяния на кровати было. Георгий, я тебе скажу честно, долго терпел. Мирился с твоей придурью. Грудью кормить не хочешь, так пожалуйста – смеси. Мужу сготовить не можешь и в квартире прибрать, так мать приедет по вызову и все сделает. Домработница квартиру отдраит. Ребенка ни искупать, ни накормить у тебя сил, видишь ли, нет. Так на́ тебе няню, мать, опять же, на подхвате. Знаешь, что я тебе скажу? От безделья ты страдала. Лучше бы лишний раз полы помыла, полегчало бы. Вот сейчас родишь, покрутишься с ребенком сама, без всякой помощи, так, может, мозги на место и встанут. Начнешь ценить, что потеряла.
Этого малыша, который был никому не нужен, кроме нее, Анна ждала так, как не ждала Антона и Юльку. В этом мать была права. Гладя живот, она хотела передать еще нерожденному ребенку всю любовь, которую не высказала Толику и не получила от него. Она рассказывала малышу, пусть и мысленно, как они с его отцом учились в одном классе, как целовались за кустом шиповника на школьном дворе, как убежали в разгар выпускного. И тот раз был первым и самым счастливым в ее жизни. Она забеременела, призналась маме, та отвела ее на аборт. Ради новой счастливой жизни. Анна верила, что мама знает, как лучше, испугалась, поэтому не спорила. Но все эти годы думала: а как бы сложилась жизнь, если бы она не сделала аборт, осталась с Толиком, родила ребенка? Все было бы по-другому? Или нет? Но тогда бы она не бежала столько лет от самой себя, не хотела вернуть все назад, в прошлое, к Толику. Если бы вышла за него замуж, они бы устроили традиционную свадьбу с салатами и разбавленным спиртом, она бы родила, Толик забухал на радостях. Потом они жили бы от зарплаты до зарплаты, ругались, мирились, она гуляла бы с коляской по местному парку, и ей все знакомые докладывали, с кем и когда видели Толика… У нее была бы та жизнь, которая сейчас есть у Ленки. Но, в отличие от Ленки, Анна бы развелась – с криками, воплями, скандалами, мордобоем, все как положено. Потому что не стала бы терпеть любовницу – бывшую одноклассницу. Анна иногда думала – неужели Толику с Ленкой так же хорошо, как с ней? А Ленке так же хорошо, как ей с Толиком? Нет, не может быть. У них была настоящая любовь, страсть. Не может быть повторения такого. У нее же не случилось. Значит, и у Толика не должно. А какими мыслями она еще должна была себя утешать?