Как и предполагала Настя, Юлька сколотила банду из местных мальчишек, и они каждую ночь обносили соседские огороды. Сестра была счастлива. Местные хулиганы слушались ее во всем, не задавая вопросов. Антон видел, что сестра пребывала будто в угаре, в адреналиновом шоке, как под наркотиком, и ее организм требовал новую дозу. Юльке становилось мало огородов, садовых участков, она хотела большего – воровать куриц, гусей.
– Ты хоть понимаешь, что все в деревне знают, что это ты? – взывал к разуму сестры Антон.
– Ну и что? – не понимала Юлька упрек.
– А то, что это – преступление. Нельзя брать чужое! Нельзя воровать! – кричал Антон. – Представь, если бы кто-то из раздевалки украл твои кроссовки, куртку, телефон, вытащил из рюкзака деньги. Это то же самое!
– Не, тут другое, – пожала плечами Юлька, – тут все воруют. Мамин этот… который отец ее ребенка… в общем… он приходил и украл ее сережки, которые ей папа подарил на годовщину свадьбы. С бриллиантами. Мама поплакала, но ничего не сделала. А до этого он украл браслет. Мама обещала мне его подарить, когда стану взрослой. Здесь все воруют, нормально.
– Это не нормально, ты не должна красть, – твердил сестре Антон. – И всегда можешь вернуться в Москву, если захочешь. Папа мне обещал. Решишь учиться в Москве – поедем вместе.
– А чё напрягаться? Тут я отличницей буду, – заявила Юлька, – они тут вообще ничего не знают, дебилы. Зачем мне возвращаться? Там репетиторы, домашка, а тут – гуляй сколько хочешь, ничего делать не надо.
– А дальше что? Ты с этими знаниями никуда не сможешь поступить! Даже в нашу школу не вернешься. Не сможешь сдать экзамены, – убеждал сестру Антон.
– Ну и пофиг. Это ты ботан, а я нет, – ответила Юлька. – Мама же как-то выбралась отсюда. Значит, и я смогу.
– Очень тебя прошу, окончи школу в Москве, а потом уезжай, куда взбредет в голову. Хоть сюда, хоть на Северный полюс. Послушай меня. Я все-таки твой старший брат, – просил Антон сестру.
– Да ну. Надоело все там. Одно и то же: учеба, учеба. Тут хоть весело и всем пофиг на все, – ответила Юлька.
Это было правдой. Что будет завтра – никого не волновало. Женщины скандалили, мужики пили. Никакого режима, распорядка дня не существовало в принципе. Антон привык вставать рано и заниматься именно утром. После обеда любил почитать книжку или посмотреть интересную лекцию. Ложился тоже относительно рано. После десяти вечера голова не работала, так Антон был устроен. Но вечером в поселке начиналась самая движуха. Народ «гулеванил», как говорила бабушка, даже в рабочие дни. Юлька ложилась спать за полночь, вставала поздно, едва к одиннадцати утра выползала из комнаты. Ела что придется. Мама не готовила, бабушка тоже не убивалась у плиты, как в Москве. Варила суп на три дня в лучшем случае. Антон удивлялся – в Москве она от плиты не отходила – то пирожки, то мясо, то каши, то еще что. А здесь сказала, что «она не нанималась». Юльке только в радость было «кусочничать», отгрызая от батона хлеба, хватая колбасу. Антон мучился животом. Он по привычке просыпался рано, в девять утра хотел есть. Пытался что-то приготовить сам, раз мама и бабушка не готовили. Яичница сгорела. И в первый раз, и во второй, и в третий. Спросить у мамы, как сделать так, чтобы не подгорало, он не решался. У бабушки – тем более. Антон никак не мог осознать произошедшие с ней метаморфозы. У них дома, в Москве, бабушка готовила все вкусное, приносила, относила, подкладывала, спрашивала, что хотят на завтрак или ужин. А здесь они с Юлькой, ее внуки, могли умереть от голода, ей было бы наплевать. Получается, она тоже их не любила, а все было ради выгоды?
Когда Антон попросил маму сварить макароны для него и Юльки, она посоветовала обратиться с просьбой к бабушке. Мол, это ее кухня, она здесь хозяйка, пусть и готовит. Бабушка показала Антону кастрюлю и выдала пачку макарон – вари, если хочешь.
Антон застыл. Нет, он умел варить макароны, просто его потрясли изменения, случившиеся с бабушкой. Выходило, она не так сильно любила готовить, как заверяла зятя. Что, все ее старания тоже были напоказ, а не искренне? Забота о внуках, об их правильном питании – лишь спектакль? Для зятя? А когда его нет, когда он не видит, выходит, наплевать, едят внуки или ходят голодные?
Больше всего на свете Антон не терпел вранья и показухи. Когда делают не то, что хотят, а чтобы произвести впечатление, оправдать ожидания. Мама всегда так поступала, но от бабушки он подобного не ожидал. Если честно, его это потрясло больше, чем рассказы сестры про маминого любовника и прочее. Она тоже все делала не из любви, а ради выгоды? Лишней копейки, которую пришлет зять? На новое крыльцо, крышу, парник… На одной чаше весов, получается, внуки и любовь, на другой, например, крыша. Бабушка, выходит, всегда выбирала крышу? Антон услышал, как они с мамой ругаются и мама кричала и про парник, и про лишнюю копейку. Он отказывался в это верить. Просто бабушка постарела, ей тяжело готовить на всю семью, только и всего. Так Антон решил для себя. Антон написал отцу через четыре дня, попросив купить билет на поезд. Он хотел вернуться и поехать в олимпиадный лагерь. Отец прислал билет и написал, что оплатил лагерь. Антон собирал вещи, будто сбегал.
– Разве ты не хочешь узнать, кто родится – брат или сестра? – Мама была обижена.
– Мне Юлька напишет, – ответил Антон.
– Ну, конечно, не побегали за ним с тарелками, вот ему у нас и не понравилось. Подумаешь, какая цаца. Привык, конечно, что все вокруг прыгают – принесут, унесут. Расскажи папочке, как бабушка о тебе не заботилась и голодом морила, – сказала зло бабушка. Антон не ответил. Бабушка была пьяна.
Он не собирался с ней спорить. А еще надеялся, что бабушкина злоба – от расстройства, переживаний, что внук решил уехать раньше времени. Или она и вправду боялась, что Антон пожалуется отцу и тот не пришлет денег на хозяйственные нужды?
– Пожалуйста, подумай еще раз, возвращайся, – попросил он сестру, когда они прощались. – Ты всегда сможешь приезжать сюда на каникулы, но учиться нужно в Москве. Там, в конце концов, я. И очень по тебе скучаю. Пиши мне, пожалуйста, обо всем, ладно? Хоть о курах, которых вы своровали, и твоей банде.
Сообщение от Юльки он получил, когда был в лагере. Они писали коды, занимались целыми днями, забыв обо всем. Антон был счастлив. Вечером он увидел несколько пропущенных звонков от Юльки и несколько непрочитанных сообщений во всех мессенджерах. Подумал, что мама родила ребенка и Юлька хотела сообщить ему новость. Перезвонил сестре.
– Поздравлять? Кто? Мальчик или девочка? – спросил Антон, стараясь изобразить радость.
– Молли. – Юлька рыдала так, будто произошло самое страшное.
– Что с ней? – ахнул Антон. Он подготовил себя внутренне и морально к рождению брата или сестры, но о собаке даже не подумал. Поэтому замер, замолк и не знал, что сказать. Юлька горько всхлипывала в трубку, явно давно плакала, он молчал, не зная, как спросить, что спросить. Надеялся, что сестра сама расскажет. Боялся, что произошло самое страшное – Молли попала под машину, умерла, наевшись на улице какой-то гадости.
– Мама избавилась от нее, – прошептала со стоном ужаса и отчаяния в голосе Юлька.
К этому Антон точно не был готов. Сердце оборвалось. Что значит – «избавилась»? Отравила, что ли? Нет, мама не могла так поступить. Хотя почему нет? Он слышал разговоры с отцом, когда мама говорила, что надо было «избавиться» от Юльки. Тогда он не понимал, о чем речь, сейчас уже да. Мама хотела сделать аборт, не рожать Юльку. Может, для нее «избавиться» и не звучало так ужасно, как для него и сестры? Если можно «избавиться» от ребенка, почему нельзя от собаки? Собака вроде как не важнее человека? Хотя попробуй объясни это Юльке – Молли для нее была самым важным существом на свете.
– Как это избавилась? – прохрипел в трубку Антон.
– Она отвезла ее в приют для животных. Сказала, когда родится ребенок, собака будет мешать. От нее только глисты и шерсть. – Юлька безутешно плакала. – Попроси папу поговорить с мамой. Пусть она вернет мне Молли. Я без нее умру. Скажи папе, что я на все согласна – учиться в московской школе, жить с вами, только пусть вернет Молли. Она не сможет в приюте. Ее там никто не будет любить. Как я без нее? Она же моя собака! Моя!
– Юлька, успокойся, я сейчас же позвоню папе. Он все решит. Не волнуйся. Но тебе придется уехать. Если мама сдала Молли в приют, где гарантия, что она не сделает это снова? – жестко сказал Антон. Он был потрясен, раздавлен. Думал, был уверен, что поймет маму, бабушку, что бы они ни сделали, найдет им оправдание, никогда не станет винить. Но как можно объяснить такое? Как мама могла избавиться от Молли? Как она с Юлькой после такого собиралась общаться? Юлька ее никогда не простит. Антон знал – сестра не забывала несправедливость, нанесенные незаслуженные обиды, подлые поступки.
– Да, а меня сдаст в интернат или в детский дом. Она уже грозилась. Если я опять буду плохо себя вести, – призналась Юлька и заплакала так, как плачут от горя и чувства несправедливости маленькие дети. Горько и безутешно. Так, что пробирает в самое сердце и добирается до нутра. Антон задохнулся и почувствовал, как в висках стучат молотки. Нет, Юльке что-то причудилось, она не так все услышала. Мама не могла грозить дочери сдать ее в детдом или куда-то еще. Не имела права произносить такое.
– Ты что там, дом подожгла? – Антон едва держался, чтобы сохранять спокойствие, и хотел хоть немного рассмешить сестру, которая рыдала, уже заходясь в истерике. Юлька, в отличие от него, вообще никогда не плакала. Даже в детстве. Терпела. Врезалась макушкой в книжную полку. У Антона, который это видел, звездочки перед глазами начинали мелькать, а сестра только терла место ушиба, но терпела. Или подпрыгивала в прихожей и больно обдирала кожу на ноге, зацепившись за тумбочку. Но опять сдерживалась, хотя ей точно было больно. Даже когда Антон прикладывал на ее ободранную ногу ватку, смоченную перекисью водорода, Юлька только морщилась. В школе медсестра говорила, что у Юльки или адское терпение, или очень высокий болевой порог. Другая бы девочка от перелома руки давно в обморок упала, а Юльке хоть бы что, до конца урока физры дотерпела. И залепила мячом в голову мальчика, который и был виновен в переломе. Тот в отключке от Юлькиного удара, хотя никакого перелома и в помине нет, а она стоит и ухмыляется.