– А у меня так не получается, – раздумчиво и дружелюбно сказал Йоссариан. – Я, может, и хотел бы жить, как вы, но стоит мне увидеть, что к идеалу присосались типы вроде Долбинга с Шайскопфом или Кошкарта с Корном, и он для меня сразу тускнеет.
– Не стоит обращать на них внимания, – с настойчивой симпатией посоветовал ему майор Дэнби. – И уж во всяком случае, нельзя пересматривать из-за них свою систему ценностей. Идеалы всегда прекрасны, а люди – далеко не всегда. Надо уметь возвыситься над мелочами, чтобы видеть главное.
– Куда бы я ни посмотрел, мне везде видна лишь погоня за наживой, – скептически покачав головой, сказал Йоссариан. – Где они, ваши горние высоты, ангелы и святые? А людям все равно: им любой благородный порыв, любая трагедия – только средства для наживы.
– Старайтесь об этом не думать, – упорно увещевал его майор Дэнби. – И уж во всяком случае, пусть это вас не угнетает.
– Да это-то меня и не угнетает. Меня угнетает, что я в их глазах глупый простофиля. Себя они считают мудрыми ловкачами, а всех остальных – убогими дураками. И знаете, Дэнби, сейчас мне вдруг первый раз стало ясно, что они, возможно, правы.
– Старайтесь не думать и об этом, – упрямо стоял на своем майор Дэнби. – Старайтесь думать только о процветании родины и человеческом достоинстве.
– Оно конечно.
– Я серьезно, Йоссариан. Это вам не Первая мировая война. Вы должны помнить, что мы воюем с агрессорами, которые всех нас уничтожат, если сумеют победить.
– Я помню! – отрубил Йоссариан, чувствуя, что в нем опять подымается волна сварливой враждебности. – А вы-то помните, что мне дали медаль, которую я честно заслужил, хотя Кошкарт с Корном наградили меня из своих шкурных соображений? Я семьдесят раз летал на бомбардировку, будь она проклята! И нечего мне толковать про спасение родины! Я долго дрался, чтоб ее спасти. А теперь намерен драться за спасение собственной жизни. Теперь не родине – теперь моей жизни угрожает смертельная опасность.
– Но война ведь еще не кончилась. Немцы подступили к Антверпену.
– Немцев разобьют через пару месяцев. А потом, еще через пару месяцев, разобьют и японцев. Так что если я пожертвую сейчас жизнью, то не ради родины, а ради Кошкарта с Корном. Хватит, пусть посидят у моего бомбового прицела другие. Отныне я буду думать только о себе!
– Послушайте, Йоссариан, – снисходительно и свысока улыбаясь, проговорил майор Дэнби, – а что, если бы каждый начал так рассуждать?
– Ну, тогда-то я был бы просто полным кретином, если б рассуждал иначе, разве нет? – Йоссариан сел попрямее и ухмыльнулся. – Вы знаете, у меня такое ощущение, что я уже с кем-то вел похожий разговор. Я сейчас чувствую себя вроде капеллана, которому часто чудится, что у него в жизни все повторяется дважды.
– Капеллан пытается убедить их, чтоб они отправили вас домой.
– Где уж ему!
– Н-да… – Майор Дэнби вздохнул и с опечаленным разочарованием покачал головой. – А он опасается, что повлиял на ваше решение.
– Куда ему! Кстати, знаете, что я могу сделать? Мне ничего не стоит укорениться на койке в госпитале до конца войны, чтобы вести растительную, так сказать, жизнь. Я буду лежать тут на боку вроде пузатой тыквы, а решения пусть принимают другие.
– Вам все равно придется принимать решения, – возразил майор Дэнби. – Человек не может вести растительную жизнь.
– Это почему?
Но глаза у майора Дэнби вдруг засветились мечтательной завистью.
– А чудесная это, наверно, штука – растительная жизнь, – сказал он.
– Особенно если в перегное из дерьма, – добавил Йоссариан.
– Нет, я серьезно, – сказал майор Дэнби. – До чего же хорошо, живи себе и живи, как огурчик, – без всяких сомнений и стрессов.
– Как горький огурчик или нормальный?
– Нет уж, лучше, пожалуй, как нормальный.
– Чтоб вас изрезали на салат?
Лицо майора Дэнби омрачилось.
– Ну, тогда как горький.
– А горький сорвали бы и сгноили, чтоб сделать из него перегной для нормальных.
– Что ж, придется, видно, отказаться от растительной жизни, – печально смирился майор Дэнби.
– Послушайте, Дэнби, – уже без всяких шуток спросил его Йоссариан, – так соглашаться мне, чтоб они отправили меня домой?
– Таким образом вы наверняка спасете свою жизнь, – пожав плечами, ответил тот.
– И потеряю себя. Вам-то это должно быть понятно.
– У вас будет много радостей.
– Не хочу я никаких радостей! – отрезал Йоссариан. А потом, с яростью и отчаянием долбанув кулаком по матрацу, воскликнул: – Будь оно все проклято, Дэнби! На этой дьявольской войне поубивали моих друзей. Не могу я вступать после их смерти в гнусную сделку!
– И вы согласились бы, чтоб вас упрятали за решетку?
– А вы согласились бы на их сделку?
– Конечно, согласился бы! – убежденно объявил майор Дэнби. – Да, скорей всего, согласился бы, – добавил он, уже менее убежденно, через несколько секунд. – В общем, наверно, согласился бы, – мучительно поколебавшись, заключил он, – если бы мне пришлось оказаться на вашем месте. – А потом с отвращением тряхнул головой, отвел взгляд в сторону и безнадежно сказал: – Разумеется, я согласился бы, чтоб они отправили меня домой! Но я такой позорный трус, что не мог бы оказаться на вашем месте.
– Ну а если б вы не были трусом? – допытывался Йоссариан. – Если б у вас хватило храбрости не подчиняться их приказам?
– Тогда я не согласился бы, чтобы они отправили меня домой! – клятвенно воскликнул майор Дэнби. – Но и не допустил бы, чтоб отдали под суд.
– Короче, стали бы летать?
– Ни в коем случае! Это же была бы полная капитуляция. И ведь меня могли бы убить.
– Так, значит, удрали бы?
Майор Дэнби разинул рот, собираясь провозгласить что-то гневно величественное, но сразу же немо сомкнул челюсти и только лязгнул зубами. А потом устало распустил губы и сказал:
– Похоже, что тогда мне пришлось бы отказаться от надежды выжить, верно?
У него опять увлажнился лоб и нервически заблестели чуть выпученные глаза. Он скрестил на коленях тонкие запястья и, едва дыша – Йоссариан не слышал его дыхания, – уставился в пол с видом человека, поневоле признавшего свое полное поражение. Темные тени оконных переплетов чуть вкось перечеркивали стену напротив окна. Йоссариан не отводил хмурого взгляда от собеседника, и оба они даже не пошевелились, когда возле госпиталя послышался скрип тормозов, щелкнула дверца машины и лестница загудела от дробота торопливых шагов.
– Да нет, пожалуй, все-таки не пришлось бы, – медленно стряхивая уныние, решил Йоссариан. – Мило Миндербиндер вполне мог бы вам помочь. Он гораздо могущественней полковника Кошкарта и многим мне обязан.
– Мило Миндербиндер и полковник Кошкарт стали теперь близкими приятелями, – безучастно покачав головой, сказал майор Дэнби. – Мило сделал полковника Кошкарта своим заместителем по управлению трестом и пообещал предоставить ему после войны весьма высокую должность.
– Тогда нам поможет Уинтергрин, – все еще не теряя надежды, объявил Йоссариан. – Он их обоих люто ненавидит и зверски разозлится, когда обо всем узнает.
– Мило и Уинтергрин объединили на прошлой неделе свои торговые дела, – еще раз мрачно покачав головой, сказал майор Дэнби. – Они теперь неразлучные партнеры.
– Значит, никакой надежды у нас нет?
– Значит, нет.
– Совсем-совсем никакой?
– Совсем никакой. – Майор Дэнби поднял на Йоссариана взгляд и сокрушенно пожелал: – Эх, исчезли бы они нас, как многих других, чтоб мы избавились наконец от наших тяжких забот, правда, Йоссариан?
Йоссариан не захотел, чтоб его исчезли. Майор Дэнби, не настаивая, снова понурил голову, и они сидели вдвоем без всякой надежды, пока их радостно не обнадежил счастливый капеллан, который сначала возвестил о своем приближении торопливым топотом в коридоре, а ворвавшись к ним, заорал так взволнованно и восторженно, что понять его первые несколько минут было совершенно невозможно. На глазах у капеллана блестели счастливые слезы, а на губах звонко дрожала фамилия Oppa, и, когда Йоссариан понял, в чем дело, его словно ветром сдунуло с кровати.
– В Швеции? – заорал он.
– Орр! – гаркнул капеллан.
– Орр? – вскричал Йоссариан.
– В Швеции! – завопил капеллан, по-лошажьи мотая вниз-вверх головой и прыгая вокруг Йоссариана, как ошалевший жеребец. – Это чудо! Понимаете? Чудо! Я опять уверовал в Бога! Уверовал, клянусь вам! Нет, вы только представьте себе! Его выбросило – живого! – на шведское побережье! После стольких дней в море! Это истинное чудо!
– Черта лысого – выбросило! – радостно заорал Йоссариан, а потом, ликующе хохоча, исступленно топоча и восторженно крича, пояснил – стенам, полу, потолку, капеллану и майору Дэнби: – Черта с два его выбросило! Он сам туда выгребся! Сам выгребся! Сам!
– Выгребся?
– Он все запланировал! Он намеренно уплыл в Швецию!
– Ну и слава богу! – еще восторженней завопил капеллан. – Это чудо – чудо человеческого разума и воли! – Он с размаху сжал обеими руками голову и перегнулся от хохота напополам. – Нет, вы только представьте его себе! – изумленно воскликнул он. – Представьте себе, как он сидит на этом желтом плоту и гребет в ночной темноте к Гибралтару крохотным, как чайная ложечка, голубым веслом…
– А за ним тянется леска с наживкой, и он жует сырую треску и готовит к обеду чай…
– Я его прямо вижу! – снова начал свои славословия капеллан, умолкший на минуту, чтобы перевести дух. – Это же чудо человеческой стойкости! Ну нет, отныне и меня больше не свалишь! Я выстою, непременно выстою! Слышите?
– Он с самого начала прекрасно знал, что делает! – радостно надрывался Йоссариан, вскинув руки вверх и победно сжав кулаки, будто хотел выжать из воздуха всеобъемлющую истину. Он повернулся к Дэнби и на мгновение замер. – Дэнби, олух царя небесного, у нас, оказывается, есть-таки надежда! Понимаете? Есть! Может, даже и Клевинджер таится где-нибудь в своем облачке, поджидая безопасного момента, чтоб явиться на свет…