то… это ты неправильно меня понял. Я, конечно, готов участвовать в боях, но мне лучше возглавлять общее административное руководство. У меня врожденный дар убеждать самых разных людей.
– У него врожденный дар убеждать самых разных людей, какой он болван, – со смехом открыл по секрету Йоссариану рядовой экс-первого класса Уинтергрин, прилетевший на Пьяносу, чтобы узнать, верны ли слухи про Мило Миндербиндера и египетский хлопок. – Если кто и заслуживает повышения, так это я. – Его, впрочем, уже и повысили – до экс-капрала, – потому что в штабе Двадцать седьмой воздушной армии он быстро сменил несколько званий, начав с почтальона и опять вскоре докатившись до рядового – за уничижительные, одна другой мерзее, характеристики штабных офицеров. Удачи вскружили ему голову, значительно укрепив его всегдашнюю тягу к нравственному совершенству и социальному преуспеянию. – Хочешь купить партию зажигалок? – спросил он Йоссариана. – Их сперли прямо у начальника снабжения.
– А Мило знает, что ты торгуешь зажигалками?
– При чем тут Мило? Разве он тоже ими торгует?
– Конечно, – ответил Йоссариан. – И притом не крадеными.
– Это ты так думаешь, – презрительно фыркнув, отозвался рядовой экс-первого класса Уинтергрин. – Я продаю свои по доллару штука. А он?
– На цент дороже.
– Вот-вот, я всегда его обставляю, – с победной ухмылкой похвастал Уинтергрин. – Ну а как насчет египетского хлопка, который ему некуда девать? Сколько он его купил?
– Весь.
– Вот это да! – Рядовой экс-первого класса Уинтергрин злорадно хихикнул. – Вот это балбес! А ведь в Каире-то он был с тобой. Почему ж ты его не отговорил?
– Я? – пожав плечами, переспросил Йоссариан. – Да разве он со мной советуется? А там все вышло из-за телетайпов, которые установлены у них в каждом приличном ресторане. Мило никогда раньше не видел биржевого телетайпа, и, когда метрдотель объяснял ему, что это такое, как раз передавали сведения про египетский хлопок. «Египетский хлопок?» – спросил Мило. Знаешь небось, какой у него бывает при этом вид. «И почем его здесь продают?» Короче, не успел я опомниться, а он уже скупил весь урожай. И не знает теперь, куда с ним сунуться.
– У него просто нет воображения. Я могу устроить ему крупную распродажу, если он возьмет меня в долю. На черном рынке.
– Мило не хуже тебя знает черный рынок. Нету там сейчас спроса на хлопок.
– На хлопок нет, а на медицинскую продукцию есть. Я мог бы заворачивать в хлопок деревянные зубочистки и сбывать их как стерилизованные ватные тампоны. Продаст мне Мило часть своего хлопка, если я предложу ему неплохие деньги?
– Тебе – ни за какие деньги, – сказал Йоссариан. – Ты же его конкурент, и он давно уже на тебя злится. А сейчас он злится на всех – за диарею, которая, дескать, подорвала репутацию его столовой… – Внезапно Йоссариан крепко ухватил Уинтергрина за рукав. – Слушай-ка, – воскликнул он, – а ведь ты можешь нас спасти! У тебя ж наверняка есть возможность изготовить на твоем мимеографе какой-нибудь липовый приказ, чтоб избавить наш полк от Болоньи.
Рядовой экс-первого класса и бывший капрал, неспешно отстранившись, окинул Йоссариана презрительным взглядом.
– Возможность-то у меня, конечно, есть, – горделиво признал он. – Но делать я этого даже под пистолетом не стану.
– Да почему?
– А потому, что это не мое дело. Каждый должен делать свое дело, понимаешь! Мое дело – продавать зажигалки, и по возможности с выгодой, или, к примеру, покупать хлопок у Мило. А ваше дело – бомбить врагов.
– Так ведь убьют меня над Болоньей, – жалобно сказал Йоссариан. – Нас всех там перебьют.
– Значит, такая у вас судьба, – отозвался рядовой экс-первого класса Уинтергрин. – Я вот, например, фаталист, спокойно гляжу в глаза судьбе – и тебе того же желаю. Если мне суждено выгодно продавать зажигалки или недорого покупать у Мило хлопок, значит, это моя судьба, и я буду с достоинством делать свое дело. А если тебе суждено быть убитым над Болоньей, то от судьбы ты все равно не уйдешь и должен с достоинством сделать свое дело; поэтому отправляйся, куда тебя посылают, и прими смерть как мужчина. Мне грустно это говорить, Йоссариан, но ты становишься хроническим нытиком.
Клевинджер согласился с Уинтергрином, тоже считая, что, если Йоссариана убьют над Болоньей, значит, такая уж у него судьба, и даже полиловел от праведного негодования, когда Йоссариан признался, что это он передвинул линию фронта, вызвав наутро отмену полета.
– И правильно сделал! – окрысился Йоссариан, ощущая в глубине души свою неправоту. – Почему, собственно, я должен подставлять задницу немецким зенитчикам, чтобы наш полковник стал генералом?
– А как насчет пехотинцев? – тоже злобно ярясь, наседал на него Клевинджер. – Почему они должны подставлять под пули головы, чтоб ты поберег свою задницу? Они имеют право на поддержку с воздуха.
– Так неужто на мне вся наша авиация клином сошлась? Им ведь неважно, кто разбомбит эти склады. А Кошкарт гонит нас туда, только чтоб выслужиться.
– Ох, да знаю я это все! – воскликнул Клевинджер, и его честные карие глаза на изможденном от вечной праведности лице взволнованно увлажнились. – Но беда-то в том, что склады до сих пор никто не разбомбил. Тебе прекрасно известно, что я тоже не одобряю полковника Кошкарта. – Губы у Клевинджера задрожали, и он на секунду умолк, а потом, словно бы подчеркивая свои слова, начал хлопать ладонью по спальному мешку. – Пойми, Йоссариан, не нам с тобой решать, какие объекты должны быть уничтожены, или кто это должен сделать, или…
– Или кого убьют, пока он это делает. И ради чего он будет убит.
– Да-да, не нам! У нас нет права спрашивать…
– Ты сумасшедший!
– … решительно никакого права…
– Значит, по-твоему, полковник Кошкарт может решать, как и ради чего отправить меня на тот свет, а я не имею права вмешаться? Ты что – серьезно так считаешь?
– Совершенно серьезно, – теряя уверенность, отозвался Клевинджер. – Существуют люди, которым доверено вести нас к победе, и они лучше нашего видят, куда нанести удар.
– Мы толкуем о разных вещах, – устало сказал Йоссариан, как бы вконец измученный тупостью Клевинджера. – Ты говоришь про взаимодействие воздушных и наземных войск, а я – про мои отношения с полковником Кошкартом. Ты хочешь, чтоб мы победили любой ценой, а я хочу победить и остаться живым.
– Вот именно! – с возрожденной самоуверенностью подтвердил Клевинджер. – И что же, по твоему, важнее?
– Для кого? – осадил Клевинджера Йоссариан. – Да открой же наконец глаза! Мертвец останется мертвецом, кто бы ни победил, ему твоя победа – что припарка дохлому псу.
Клевинджер умолк, словно от оплеухи. А когда опомнился и заговорил, его побелевшие, горестно поджатые губы напоминали тонкое стальное кольцо.
– Дорассуждался! – возмущенно воскликнул он. – Лучшей помощи врагу, чем твои рассуждения, даже и представить себе нельзя!
– Врагом, – с тяжкой непреклонностью сказал Йоссариан, – следует считать всякого, кто добивается твоей смерти, на чьей бы стороне он ни оказался, значит, и Кошкарта. Не забывай об этом, Клевинджер, потому что чем тверже ты это запомнишь, тем дольше, быть может, проживешь.
Однако Клевинджер пропустил его слова мимо ушей – и отправился на тот свет. А разговаривая перед смертью с Йоссарианом, он так разволновался, что тот скрыл от него свою причастность к массовой диарее, которая вызвала очередную бессмысленную отсрочку. Мило Миндербиндер разволновался еще сильней – из-за предположения, что кто-то опять отравил всю эскадрилью, – и прибежал к Йоссариану просить помощи.
– Узнай, пожалуйста, у капрала Снарка, не добавил ли он снова какой-нибудь гадости в еду, – тайно поручил Мило Миндербиндер Йоссариану. – Капрал Снарк тебе доверяет и скажет правду, если ты пообещаешь никому об этом не говорить. А когда он тебе скажет, ты скажешь мне. Договорились?
– Конечно, добавил, – признался Йоссариану капрал Снарк. – Хозяйственного мыла в сладкий картофель. Я же всегда готов тебе удружить. А хозяйственное мыло – самое надежное средство.
– Он божится, что он тут ни при чем, – сообщил Мило Миндербиндеру Йоссариан.
Мило с сомнением оттопырил нижнюю губу.
– Дэнбар говорит, что Бога нет, – сказал он.
И надежды у них тоже не было. К середине второй недели все они стали походить на Обжору Джо, который был освобожден от боевых полетов и орал по ночам во сне, будто его режут. Спать мог только он один. Все остальные бродили до утра между палатками, словно немые призраки с сигаретами в зубах. Днем они собирались унылыми группками возле карты и мрачно разглядывали неподвижную линию фронта или угрюмо посматривали на доктора Дейнику, который безучастно сидел перед закрытой дверью медпалатки под шуточным, бросающим в дрожь объявлением капитана Гнуса. Да и собственные шутки получались у него отнюдь не веселыми, а слухи, которые они изобретали про Болонью, не оставляли им ни малейшей надежды.
Однажды вечером изрядно нагрузившийся Йоссариан нетвердо придвинулся в офицерском клубе к подполковнику Корну и сообщил ему, что у немцев появилась зенитная новинка.
– Какая новинка? – с любопытством спросил подполковник Корн.
– Скорострельный трехсотсорокачетырехмиллиметровый клеемет Лепажа, – ответил ему Йоссариан. – Он склеивает на лету звено самолетов в одну вонючую кучу.
– А ну отойди от меня, дегенерат! – злобно взвизгнул подполковник Корн, с испугом выдернув свой локоть из цепких пальцев Йоссариана. Нетли бросился сзади к Йоссариану и оттащил его, обхватив за шею, прочь, а подполковник Корн, одобрительно глянув на своего спасителя и немного отдышавшись, спросил: – Кто он, собственно, такой, этот психопат?
– Да это же пилот, которого мы наградили, по твоему представлению, медалью, – весело рассмеявшись, объяснил ему полковник Кошкарт. – За бомбардировку Феррары. И произвели, по твоему настоянию, в капитаны. Ну и он, видно, решил выразить тебе свою благодарность.