Под утро Обжоре Джо приснилось, что кошка Хьюпла спит у него на лице, не давая ему дышать, и, проснувшись, он обнаружил, что она в самом деле спит у него на лице, не давая ему дышать. Он издал душераздирающий полузадушенный вопль, который перекатывался несколько секунд в гулкой ночной тьме над притихшей эскадрильей, как отголоски зловещего, всесокрушающего грома. А когда стихло многократное эхо, в палатке началась бешеная, с хриплыми подвываниями возня.
Йоссариан подоспел туда одним из первых. Ввалившись в палатку, он увидел, что Обжора Джо неистово отбивается от Хьюпла, пытаясь высвободить руку с пистолетом, на которой тот повис, как въедливый клещ, чтобы Обжора Джо не пристрелил кошку, а кошка, утробно шипя, старается выдрать Обжоре Джо глаза, чтобы он не пристрелил Хьюпла. Оба были в солдатском нижнем белье. Голая, даже не матовая лампочка, висящая на электрическом шнуре, беспорядочно дрыгалась, и по палатке метались черные тени, создавая безумную иллюзию, что сама палатка скачет вокруг расхристанной потасовки. Йоссариан инстинктивно отпрянул, чтобы его не сбили с ног, а потом стремительно бросился вперед и подмял под себя всех троих. Спустя минуту он встал, держа за шкирку в каждой руке по одному воителю – кошку Хьюпла и Обжору Джо. Враги ненавистно вытаращились друг на друга, и кошка Хьюпла с диким шипом оплевала Обжоре Джо физиономию, а он попытался ее нокаутировать.
– Поединок будет честный, – объявил Йоссариан, и сбежавшаяся на шум испуганная толпа разразилась в радостном облегчении приветственными криками. – Поединок будет честный, – повторил, выбравшись из палатки, Йоссариан, все еще держа за шкирку и кошку Хьюпла, и Обжору Джо, которые явно хотели разодрать друг друга в клочья. – Только когти, клыки и кулаки. Без всяких пистолетов, – предупредил он Обжору Джо. – И чтоб больше у меня не плеваться! – строго наказал он кошке. – Когда я отпущу вас, начинайте. Из клинча выходить без удара и снова сходиться без команды. Бой!
Вокруг бойцов собралась толпа измученных тревогой людей, жаждущих хотя бы на минутку отвлечься от своих забот, но кошка позорно струсила и задала стрекача, едва Йоссариан ее отпустил. Обжора Джо был объявлен победителем. Он удалился в свою палатку, как увенчанный лаврами чемпион, гордо подняв голову со сморщенным лицом и выпятив тощую грудь. Победно улыбнувшись, он уснул, и ему приснилось, что кошка Хьюпла спит у него на лице, мешая ему дышать.
Глава тринадцатаяМайор… де Каверли
Передвинутая линия фронта не сбила немцев с позиций, но зато сбила с толку майора… де Каверли, который собрал вещмешок, получил в свое распоряжение самолет и, решив, что Флоренция тоже взята союзниками, отправился туда нанимать квартиры – одну для офицеров, другую для нижних чинов, – чтобы люди могли проводить в них краткосрочные отпуска. Он еще не вернулся, когда Йоссариан выпрыгнул через окно из палатки майора Майора, решительно не представляя себе, к кому же теперь обратиться за помощью.
Майор… де Каверли был величественным старцем с массивной головой и львиной гривой седых волос, обрамлявших его суровое патриаршее лицо словно метельная заверть. Следя за его деятельностью, майор Майор и доктор Дейника пришли порознь к одинаковому выводу, что начальник штаба в военно-воздушной эскадрилье обязан только нанимать туземных рабочих да арендовать квартиры, если не считать должностной обязанностью метание подков, в чем он добился такого же совершенства, как в найме квартир и рабочих.
Всякий раз, когда становилось очевидно, что какой-нибудь крупный город вроде Рима, Неаполя или Флоренции будет вскоре занят союзниками, майор… де Каверли собирал вещмешок, получал в свое распоряжение самолет – причем получал, не сказав ни слова, а лишь указав на него морщинистым пальцем, но указав с такой повелительной непреклонностью, что никто не смел его ослушаться, – и улетал выполнять свои должностные обязанности. Дня через два после захвата города он возвращался в эскадрилью с документами на аренду двух роскошных квартир – для офицеров и нижних чинов, – в которых отпускники неизменно обнаруживали расторопно-приветливых служанок и поварих. А еще дня через два в крупнейших газетах мира появлялись фотографии американских воинов, штурмующих объятый дымным пламенем полуразрушенный город, и среди них всегда оказывался майор… де Каверли: он сидел, прямой, как шомпол, в неизвестно где добытой машине, глядя прямо вперед и не обращая внимания на взрывы снарядов, а справа и слева от него бежали вдоль пылающих домов или падали сраженные вражескими пулями гибкие пехотинцы с карабинами наперевес. Он казался абсолютно неуязвимым, этот всемирно известный и глубоко почитаемый в эскадрилье Йоссариана суровый старец с обликом праведного властителя.
А для немецкой разведки он был досадной загадкой, ибо американские военнопленные недоуменно умолкали, когда их начинали допрашивать про этого престарелого седовласого офицера с грозным бугристым челом и царственно пронзительным взглядом, бесстрашно и успешно возглавлявшего, как представлялось немцам, любое крупное наступление союзнических войск. Американскому командованию его личность тоже казалась весьма загадочной, и целый полк матерых обэпэшников рыскал по передовой, пытаясь разузнать, кто он такой, а целый батальон искуснейших офицеров из отдела социальной рекламы всегда был в боевой готовности, чтобы прославить его на весь мир, как только он будет обнаружен и опознан.
В Риме майор… де Каверли превзошел самого себя. Офицеры, летавшие отдыхать небольшими группами из четырех или пяти человек, получили громадную квартиру с тремя просторными ваннами, стены которых были выложены переливчато-аквамариновой плиткой, и с отдельной комнатой о двух кроватях на каждого отпускника; а худенькая смешливая горничная по имени Микаэла, нанятая для них майором… де Каверли, содержала всю квартиру в идеальном порядке. Этажом ниже жили подобострастные хозяева, а этажом выше – две очаровательные богатые брюнетки с графским титулом, сноха и свекровь, желавшие только Нетли, который был слишком застенчив, чтобы этим воспользоваться, да Аафрея, который отказывался из пуританства, постоянно уговаривая их хранить верность мужьям, решившим остаться на севере, чтобы блюсти деловые интересы семьи.
– Они славные малютки, – с достоинством поведал Аафрей Йоссариану, который распаленно мечтал уложить этих славных богатых черноволосых малюток с молочно-белой кожей в свою постель обеих одновременно.
Унтер-офицеры и солдаты прибывали в Рим ненасытными бандами по двенадцать, а то и больше человек, запасшись тяжелыми коробками консервированной еды, чтобы служанки готовили ее огромными порциями на всех и подавали им в столовой той квартиры, которую снял для них майор… де Каверли на верхнем этаже шестиэтажного кирпичного дома с вечно громыхающим лифтом. Их квартира была гораздо оживленнее офицерской. Туда наезжало больше народу, и поэтому там хлопотало больше женщин, нанятых обслуживать ораву отпускников, да к тому же у них всегда толклись туповато веселые, охотно готовые на все девицы, которых приводил к ним Йоссариан, и шлюхи, подхваченные самими солдатами, а потом оставленные там для всеобщего пользования, когда после изнурительного семидневного разгула солдаты отправлялись обратно на Пьяносу. Всем этим девкам предоставлялся в солдатской квартире стол и кров, пока им самим не надоедало. А взамен они должны были ублажать вновь прибывающих отпускников, что казалось им вполне естественным и справедливым.
Порой, завершив очередной раз боевые вылеты, туда начинал врываться каждые три-четыре дня Обжора Джо – измученный, одичавший, осипший, – прилетая в Рим на связном самолете. Он почти всегда ночевал в солдатской квартире. Никто не знал, сколько комнат снял для солдат майор… де Каверли, – даже дородная, с утра до вечера затянутая в корсет хозяйка квартиры, живущая на первом этаже, – но они занимали весь шестой этаж и часть пятого, как выяснил однажды Йоссариан, потому что обнаружил служанку в желтовато-зеленых трусиках и с вечной шваброй в руках именно на пятом этаже, в комнате Снегги, завернув туда в день бомбардировки Болоньи, после того как Обжора Джо наткнулся на него поутру в одной из комнат офицерской квартиры, где он проводил время с Лючаной, и поспешно сбежал, когда Обжора Джо ворвался к ним, онемело глянул на Лючану и помчался сломя голову за своим фотоаппаратом.
Служанка в желтовато-зеленых трусиках была жизнерадостной и на диво покладистой толстухой лет тридцати пяти, которая уступала каждому, кто этого хотел. Широколицая и невзрачная, она не имела решительно никаких предрассудков, а потому уступала каждому, кто этого хотел, невзирая на расу, цвет кожи, мировоззрение или место рождения, и даровала себя с радушным гостеприимством там и тогда, где и когда ее находили, причем не заставляла людей ждать, даже чтобы раздеться и отложить швабру или тряпку. Ее главная прелесть заключалась в ее абсолютной доступности: подобно какой-нибудь знаменитой горной вершине, она всегда была наготове, если на нее хотели залезть. Йоссариан любил ее, потому что она была единственной женщиной в мире, с которой он мог спать, не страшась взбудоражить собственную чувствительность. Даже лысая девка из Сицилии пробудила в нем довольно сильное чувство – чувство сожаления и стыда.
Несмотря на бесчисленные опасности, угрожавшие майору… де Каверли при найме квартир, он был ранен лишь раз, когда возглавлял триумфальное шествие союзных войск на улицах открытого города Рима, где ему чуть не выбил глаз жалкий пьяный старикашка, который сначала метнул в него с близкого расстояния розу, а потом запрыгнул, словно облезлый черт, к нему в машину и, злонамеренно хихикая, ухватил без всякого почтения обеими руками его царственно седую голову, притянул ее к своему зловонному рту, обдал винно-чесночно-сырным перегаром, шутовски чмокнул в обе щеки, проворно спрыгнул на мостовую и скрылся среди ликующих горожан, рассыпая вокруг себя отрывистые, словно хриплое тявканье, смешки. Майор… де Каверли не дрогнув выдержал это страшное испытание. И обратился за врачебной помощью, только вернувшись на Пьяносу, после завершения своих дел в Риме.