л капеллан. Эта помеха доводила его до бешенства, потому что он видел вокруг безграничные возможности для улучшений. Именно из-за таких людей, как капеллан, думал капрал Уиткум, религия пользуется столь дурной репутацией, и они оба живут на положении отверженных. В отличие от капеллана, капрал Уиткум ненавидел их затворническую жизнь. Заместив капеллана, он собирался первым делом перебраться на жительство обратно в штаб, чтобы оказаться среди людей и в гуще событий.
Когда капеллан вернулся после вызова полковника Кошкарта на свою поляну, капрал Уиткум, стоя возле палатки в душновато-прозрачном мареве знойного дня, беседовал нарочито приглушенным голосом со странным пухлощеким человеком в бордовом вельветовом халате и серой фланелевой пижаме. Капеллан сразу понял, что это форменная госпитальная одежда. А оба собеседника сделали вид, что не поняли, кого они видят. Десны у пришельца были лиловые, на халате сзади красовался бомбардировщик «Б-25» среди оранжевых зенитных разрывов, а спереди виднелись шесть рядков бомб, означавших, что владелец халата совершил шестьдесят боевых вылетов. Капеллана так поразил его облик, что он сразу же отвел глаза. Собеседники оборвали разговор и напоказ молчали. Капеллан поспешно юркнул к себе в палатку. Повернувшись к ним спиной, он услышал – или вообразил, что услышал, – их ехидные смешки.
Следом за капелланом в его палатку вошел капрал Уиткум.
– Что нового? – требовательно спросил он.
– Да все по-старому, – глядя в сторону, ответил капеллан. – А ко мне никто не приходил?
– Притаскивался опять этот чокнутый – Йоссариан. Вот уж вредоносный тип, верно?
– Мне кажется, он вовсе не чокнутый, – возразил капеллан.
– Правильно, выгораживайте его, – оскорбленно сказал капрал Уиткум и, чеканя шаг, удалился.
Капеллану не верилось, что он опять оскорбил капрала Уиткума и тот действительно ушел. Едва он об этом подумал, капрал Уиткум вошел снова.
– Вы всегда защищаете чужаков, – осудил он капеллана. – А своих не поддерживаете. Вот в чем ваша беда.
– Я его вовсе не защищаю, – попытался оправдаться капеллан. – Просто высказал свое мнение.
– Ну а зачем вас вызывал полковник Кошкарт?
– Так, ничего важного. Он хотел поговорить со мной насчет молебнов перед боевыми вылетами, – сказал капеллан.
– Правильно, мне ничего не полагается знать, – пробурчал капрал Уиткум и вышел из палатки.
Капеллан пал духом. Он всегда старался вести себя как можно тактичней, но всегда, похоже, обижал капрала Уиткума. Он покаянно опустил голову и заметил, что навязанный ему подполковником Корном ординарец – навязанный, чтобы убирать у него в палатке и следить за чистотой одежды, – опять не вычистил ему башмаки.
Капрал Уиткум снова вошел в палатку.
– Ничего-то вы мне не рассказываете, – настырно прохныкал он. – У вас нет никакого доверия к своим. Вот в чем ваша беда.
– Совсем наоборот, – виновато возразил капеллан. – Я полностью вам доверяю.
– А как будет с письмами? – тотчас же спросил капрал Уиткум.
– Ох, не надо! – раболепно взмолился капеллан. – Я не могу сейчас говорить про письма. Прошу вас, не навязывайте мне этот разговор. Я обязательно скажу вам, если переменю решение.
– Вот, значит, как? – взъярился капрал Уиткум. – Правильно, сидите тут, утопайте в сомнениях, пока я делаю всю работу. А видали вы парня с картинками на халате?
– Он хочет со мной поговорить? – спросил капеллан.
– Нет, – сказал капрал Уиткум и ушел.
В палатке сгущалась душная жара, и капеллан почувствовал, что покрывается испариной. Он обессиленно сидел за шатким складным столиком, который служил ему письменным столом, и, не желая подслушивать, все же слышал конспиративно приглушенные голоса. Губы у него были плотно сжаты, взгляд ничего не выражал, а желтовато-коричневое, с неглубокими крапинками давних прыщей лицо напоминало по фактуре и цвету скорлупу недозревшего миндаля. Он мучительно пытался отыскать глубинные корни того угрюмого ожесточения, с которым относился к нему капрал Уиткум, но, так и не отыскав, снова решил, что когда-то непростительно его уязвил. Нельзя же было поверить, что тот навеки ожесточился из-за отвергнутых капелланом писем, которые он предлагал посылать родственникам убитых, или отказа капеллана развлекать по воскресеньям молящихся игрой в лото. Капеллан горько проклинал свое неумение ладить с людьми. Он давно уже собирался по-дружески расспросить капрала Уиткума, чем не угодил ему, но заранее стыдился того, что мог узнать.
Между тем разговор на поляне оборвался, и капрал Уиткум хихикнул. Пришелец прыснул приглушенным смешком. Несколько тревожных секунд капеллан с дрожью ощущал необъяснимую, ничем не обоснованную уверенность, что однажды он уже это пережил – в нынешней или прошлой жизни. Он попытался удержать, не упустить мимолетное ощущение, чтобы предугадать или даже предопределить дальнейшие события, но оно, как он и предчувствовал, бесследно истаяло. Déjà vu[23]. Почти неуловимое, чреватое повторами смешение иллюзорного с реальным издавна преследовало капеллана, и он уже кое-что об этом знал. Знал, к примеру, что так проявляется парамнезия, и его очень занимали оптические следствия этого явления: jamais vu – никогда не виденное, и presque vu – почти увиденное. Иногда он вдруг пугливо замечал, что усвоенные им с детства представления, окружающие предметы или даже люди, которых он прекрасно знал, неузнаваемо изменяются, приобретая на мгновение чуждый, совершенно незнакомый для него облик – jamais vu. А порой ему почти открывалась в мгновенных прозрениях почти абсолютная истина, которую он почти видел – presque vu. Однако эпизод при захоронении Снегги, когда капеллан увидел на дереве голого человека, полностью сбивал его с толку. Déjà vu тут не подходило, поскольку у капеллана не было ощущения, что он уже видел голого человека на дереве при захоронении Снегги. Не подходило и jamais vu, поскольку нельзя было сказать, что капеллану привиделось нечто знакомое в незнакомом обличье. А поскольку он явственно видел голого человека, то presque vu не подходило тоже.
Где-то поблизости заурчал и с рокотом укатил джип. Так что же – галлюцинацией был голый человек на похоронах Снегги? Или он сподобился истинного откровения? От такой мысли его бросило в дрожь. Ему отчаянно хотелось открыться Йоссариану, но, начиная думать об этом происшествии, он всякий раз решал больше никогда о нем не думать, хотя сейчас, когда он все же подумал о нем, он не мог с уверенностью сказать, что когда-нибудь действительно о нем думал.
В палатку, как-то по-новому мстительно сияя, вошел капрал Уиткум и картинно оперся локтем на центральный столб.
– Знаете, кто этот парень в красном халате и с перебитым носом? – самодовольно спросил он. – Агент ОБП, вот он кто. Его прислали сюда с официальным заданием. Он приехал из госпиталя, чтобы провести расследование.
– Надеюсь, вам ничто не угрожает? – услужливо забеспокоился капеллан. – Или, может, нужна моя помощь?
– Мне-то не угрожает, – с ухмылкой сказал капрал Уиткум. – А вот вам угрожает. Они собираются взгреть вас за подпись «Вашингтон Ирвинг» на всех тех письмах, где вы подписывались как Вашингтон Ирвинг. Что вы на это скажете?
– Я никогда не подписывался как Вашингтон Ирвинг, – сказал капеллан.
– Со мной вы можете не темнить, – разрешил ему капрал Уиткум. – Вам не меня надо убеждать.
– Мне незачем темнить.
– Мое-то дело сторона. А они собираются уконтрапупить вас еще и за перехват корреспонденции майора Майора. Она же почти вся секретная.
– Да я-то тут при чем? – с горестным озлоблением удивился капеллан. – Ну как, скажите на милость, попадет ко мне его корреспонденция?
– Со мной вы можете не темнить, – повторил капрал Уиткум. – Вам не меня надо убеждать.
– Мне незачем темнить! – запротестовал капеллан.
– Ну а кричать-то на меня зачем? – оскорбленно окрысился капрал Уиткум. Он подошел к капеллану и с укоризной погрозил ему пальцем. – Я вас, можно сказать, спас, никто за всю вашу жизнь не оказал вам такой великой услуги, а вы не желаете это понять. Каждый раз, когда он пытался письменно доложить о вас своему начальству, какой-то цензор в госпитале вымарывал из его доклада все подробности. Он чуть не свихнулся, строча свои доклады. А я даже читать его письмо не стал – просто поставил на нем подпись цензора, и дело с концом. Вы только выиграете от этого во мнении его начальства из ОБГТ. Они сразу поймут, что нам незачем скрывать про вас правду.
– Но вы же вроде не имеете права досматривать письма, – в замешательстве пробормотал капеллан.
– Правильно, – подтвердил капрал Уиткум. – Досматривать письма имеют право только офицеры. Поэтому я расписался от вашего лица.
– Да ведь и у меня, по-моему, нет такого права.
– Все предусмотрено, – успокоил капеллана капрал Уиткум. – Я расписался от вашего лица, но не вашей фамилией.
– А разве это не подлог?
– И тут все предусмотрено, не волнуйтесь. Единственный, кто может обжаловать подделку подписи, – это тот, чью подпись подделали, так что я ради вашей безопасности выбрал имя умершего – подписался как Вашингтон Ирвинг. – Капрал Уиткум внимательно посмотрел на капеллана, будто в ожидании буйного протеста, а потом доверительно, со скрытой насмешкой сказал: – Мне пришлось быстро соображать, вы согласны?
– Ох, не знаю, – дрожащим полушепотом жалобно отозвался капеллан, искоса глядя в мучительном недоумении на своего ординарца. – Мне что-то непонятен ход ваших мыслей. Ну как я могу выиграть в чьем-нибудь мнении, если вы подписались за меня именем Вашингтона Ирвинга?
– Так они же уверены, что вы и есть Вашингтон Ирвинг. Неужели вам не ясно? А теперь они окончательно убедятся, что это вы.
– Да ведь именно в этом их и надо вроде бы разубедить, – неуверенно пролепетал капеллан. – А вы дали им в руки доказательство моей мнимой вины. Разве нет?
– Если б я знал, что вы такой злостный формалист, то даже не подумал бы вам помогать, – с негодованием заявил капрал Уиткум и вышел из палатки. Через несколько секунд он вошел снова. – Я вас, можно сказать, спас, никто за всю вашу жизнь не оказал вам такой великой услуги, а вы не желаете это усвоить. Вы не желаете усвоить, как надо выражать признательность. Вот в чем ваша беда.