сказуемого самодура. «Война – дьявольская мерзость», – частенько говаривал он и пьяный, и трезвый, да так в самом деле и думал, что не мешало ему умело обделывать прибыльные дела вместе со своим зятем, хотя они постоянно поносили друг друга.
– Видели вы недоноска? – с презрительным, похожим на хрюканье смешком вопрошал присутствующих генерал Дридл, расположившись в офицерском клубе за стойкой бара. – Я поставил его на ноги, этого недоношенного сукина кота. Он всем обязан мне. У него нет мозгов, чтобы жить по собственному разумению.
– Видели вы всезнайку? – мрачно вопрошал у другого конца стойки полковник Мудис. – Слова не скажи ему поперек, он просто не способен услышать разумный совет.
– Все, на что он способен, – это давать дурацкие советы, – со скрипучим фырканьем продолжал генерал Дридл. – Ему бы и до капрала не дослужиться, если б не я.
Генерала Дридла всегда сопровождали зять и медсестра, усладительнейшая, на взгляд всех, кто ее видел, девица. Это была невысокая полненькая блондинка с аккуратно завитыми локонами, неизменно счастливыми глазами и круглыми ямочками на пухлых щеках. Она всех одаривала лучезарной улыбкой и, пока к ней не обращались, молчала. У нее была свежая кожа и пышный бюст. Короче, она была неотразимой, и люди предпочитали держаться от нее подальше. Хорошенькая, сочная, смиренная и молчаливая, она всех, кроме генерала Дридла, мгновенно сводила с ума.
– Вы бы посмотрели на нее голую, – хрипел, весело фыркая, генерал Дридл, а она, с гордостью улыбаясь, молча стояла рядом. – У меня в штабной квартире хранится ее униформа из пурпурного шелка – такая облегающая, что все, как говорится, наружу. Под нее даже бюстгальтер не подденешь. А шелк добыл Мило Миндербиндер. И я, стало быть, иногда обряжаю ее по вечерам в эту униформу, чтобы Мудис лишился последнего ума. – Генерал Дридл хрипато хохотал. – Вы бы посмотрели, что у нее делается под блузкой, когда она переступает с ноги на ногу! Мудис, можно сказать, просто теряет башку. А я, стало быть, жду, и, как только этот кобель прикоснется к ней – или к любой другой бабе, – разжалую его в солдаты и сошлю на год в кухонную обслугу.
– Он держит ее при себе, чтобы сводить меня с ума, – страдальчески обвинял у другого конца стойки полковник Мудис генерала Дридла. – Он хранит в своей штабной квартире ее униформу из пурпурного шелка – такую облегающую, что все, как говорится, наружу. Под нее даже бюстгальтер не подденешь. Вы бы послушали, как шуршит этот проклятый шелк, когда она переступает с ноги на ногу. Я просто теряю голову. А он, стало быть, ждет, и, стоит мне прикоснуться к ней – или к любой другой женщине, – разжалует меня в солдаты и сошлет на год в кухонную обслугу.
– Он только облизывается на баб с тех пор, как мы отчалили из Штатов, – конфиденциально сообщал генерал Дридл, и его серовато-седая квадратная голова злорадно тряслась от садистского хохота. – Я же никуда его не отпускаю. Представляете, каково приходится этому несчастному сукину коту?
– У меня не было ни одной женщины с тех пор, как мы отчалили из Штатов, – слезливо хныкал полковник Мудис. – Представляете, каково мне приходится под начальством этого садиста?
Раздражаясь, генерал Дридл свирепо мордовал не только полковника Мудиса. Сдержанности, тактичности и терпимости он решительно не признавал, а его взгляд на воинскую субординацию был универсально лаконичен и прост: он твердо верил, что молодые люди, которые ему подчиняются, должны с готовностью отдавать жизнь за идеалы, симпатии и антипатии тех стариков, которым подчиняется он сам. Офицеры и солдаты были для него не личностями, а единицами воинского контингента. Он требовал от них только выполнения приказов, а помимо этого они были вольны делать все, что им угодно. Они были вольны, как полковник Кошкарт, наваливать на подчиненных по шестьдесят боевых вылетов, и они были вольны, как Йоссариан, становиться в строй голыми, хотя, увидев это зрелище, генерал Дридл невольно разинул рот и, четко печатая шаг, источая необоримую властность, но с отвисшей челюстью, подошел к Йоссариану вплотную, а подойдя, бесповоротно удостоверился, что перед ним для получения от него медали замер по стойке «смирно» человек в одних тапочках. Генерал Дридл онемел. Полковника Кошкарта шатнуло, и подполковник Корн, сделав шаг вперед, крепко ухватил его сзади за локоть, чтобы он не рухнул без сознания на землю. Воцарилась чудовищная тишина. С моря бесшумно подувал теплый ветерок; через несколько секунд зацокали копыта осла, который тащил по шоссе громыхающую телегу; в телеге на грязной соломе сидел местный фермер в буром выгоревшем комбинезоне и старой шляпе с обвислыми полями; он проехал мимо, даже не глянув на маленькую прямоугольную поляну справа от шоссе, где выстроилась парадная шеренга.
Наконец генерал Дридл заговорил.
– Ступай в машину, – приказал он через плечо своей медсестре, которая подошла вместе с ним к голому Йоссариану. Медсестра, не спеша и улыбаясь, удалилась на край поляны, где генерала Дридла поджидал штабной джип – в двадцати примерно футах от застывших по стойке «смирно» летчиков. Генерал Дридл сурово безмолвствовал, пока не захлопнулась дверца джипа, а потом грозно вопросил: – Это кто же такой?
– Это Йоссариан, папа, – торопливо пробежав глазами свой список, ответил ему полковник Мудис. – Он награжден медалью «Боевой летный крест».
– Ну, чтоб меня… – пробормотал генерал Дридл, и его красное глыбовидное лицо смягчилось от веселого изумления. – Почему вы ходите голый, Йоссариан? – спросил он.
– Потому что хочу.
– Что значит «хочу»? Как это вы так хотите, черт бы его расподрал?
– Хочу, и все, сэр.
– Почему он ходит голый? – спросил через плечо у полковника Кошкарта генерал Дридл.
– Он тебя спрашивает, – шепнул сзади полковнику Кошкарту подполковник Корн и ткнул его локтем в спину.
– Почему он ходит голый? – спросил через плечо у подполковника Корна полковник Кошкарт и со страдальческим видом осторожно погладил то место, куда его ткнули локтем.
– Почему он ходит голый? – спросил подполковник Корн у капитана Птичкарда и капитана Краббса.
– В его самолете при бомбардировке Авиньона убили на прошлой неделе стрелка, и ему забрызгало кровью всю одежду, – ответил капитан Краббс. – Он утверждает, что никогда больше не наденет военную форму.
– В его самолете при бомбардировке Авиньона убили на прошлой неделе стрелка, и ему забрызгало кровью всю одежду, – отрапортовал генералу Дридлу через голову полковника Кошкарта подполковник Корн. – Его форма еще не пришла из прачечной, сэр.
– А куда он дел другие комплекты?
– Они тоже в прачечной, сэр.
– Ну а белье? – спросил генерал Дридл.
– Все его белье тоже в прачечной, сэр, – отрапортовал подполковник Корн.
– Ох и бредовая же трепотня, – проворчал генерал Дридл.
– Именно бредовая, сэр, – подтвердил Йоссариан.
– Не беспокойтесь, сэр, – угрожающе посмотрев на Йоссариана, сказал полковник Кошкарт. – Я даю вам слово, что этот человек будет сурово наказан.
– Да на кой мне черт, чтоб его наказывали? – раздраженно удивился генерал Дридл. – Он заслужил медаль. И если ему хочется получить ее в голом виде, вам-то какое, к дьяволу, дело?
– Решительно никакого, сэр! – с энтузиазмом подхватил полковник Кошкарт и промокнул лоб влажным платком. – Однако можем ли мы так считать в свете последней инструкции генерала Долбинга о мерах по обеспечению строгого соблюдения военной формы в районе боевых действий, сэр?
– Долбинга? – с потемневшим лицом спросил генерал Дридл.
– Так точно, сэр, – подобострастно подтвердил полковник Кошкарт. – Генерал Долбинг распорядился, чтобы экипажи самолетов вылетали на боевые задания в полной летной форме с целью произведения достойного впечатления на неприятеля, если самолет будет сбит.
– Долбинг? – недоуменно хмурясь, переспросил генерал Дридл. – А при чем тут Долбинг?
Подполковник Корн снова ткнул полковника Кошкарта локтем в спину.
– Решительно ни при чем, сэр! – браво отчеканил полковник Кошкарт, сморщившись от боли и бережно потирая то место на спине, куда его ткнули локтем. – Поэтому-то я и не предпринимал никаких действий, считая, что предварительно должен проконсультироваться с вами, сэр. Так вы рекомендуете не обращать на него внимания?
Не обращая на него внимания, генерал Дридл пренебрежительно отвернулся, чтобы вручить Йоссариану медаль.
– Вызовите из машины мою девочку, – брюзгливо приказал он полковнику Мудису и, стоя на месте, хмуро смотрел в землю, пока не явилась его медсестра.
– Срочно передай в штаб, чтоб они уничтожили мою последнюю директиву с приказом надевать галстук при вылете на бомбардировку, – шепнул, стараясь не шевелить губами, полковник Кошкарт подполковнику Корну.
– Я же говорил тебе, чтоб ты ее не издавал, – насмешливо ухмыляясь, прошептал ему в ответ подполковник Корн. – Никогда-то ты меня не слушаешь.
– Тсссс! – предостерег его полковник Кошкарт. – И послушай, Корн, какого дьявола ты истыкал мне всю спину?
Подполковник Корн молча ухмыльнулся.
Медсестра генерала Дридла следовала за генералом Дридлом, куда бы он ни пошел, она явилась даже в инструктажную перед полетом на Авиньон и, стоя с бессмысленной улыбкой возле генерала Дридла, светилась в унылом бараке, словно розовато-зеленый оазис. Йоссариан посмотрел на нее и влюбился до полного отчаяния. Его душа казалась ему немой и опустошенной. Плотоядно глядя на ее полные алые губы и пухлые, с ямочками щеки, он вполуха слушал басовитую, монотонно многозначительную трепотню майора Дэнби, который толковал о плотном заградительном огне в районе Авиньона, и вдруг, неожиданно для самого себя, тоскливо застонал, подумав, что рискует навеки потерять эту очаровательную, мучительно желанную для него женщину, с которой ему не удалось перекинуться даже парой слов. Он пожирал ее глазами, трепеща от вожделения, ужаса и горя, – она была так прекрасна! Он боготворил пол, на котором она стояла. Он облизал шершавым языком свои запекшиеся, жаждущие губы и застонал в отчаянии опять – на этот раз достаточно громко, чтобы привлечь к себе испуганно вопрошающие взгляды летчиков, сидевших вокруг него на грубых деревянных скамьях в коричневых комбинезонах и парашютной сбруе из простроченных суровыми нитками белых ремней.