– Посмотри-ка! – встревоженно воскликнул он. – Там вроде кого-то хоронят. Да это же, наверно, кладбище!
– Там хоронят парня, которого убили в моем самолете над Авиньоном, – безучастно и нарочито размеренно объявил Йоссариан. – Его фамилия Снегги.
– Что, ты говоришь, с ним сделали? – почти беззвучным от благоговейного ужаса голосом переспросил Мило.
– Убили, – сказал Йоссариан.
– Ужасно, – с горечью пробормотал Мило, и его большие карие глаза наполнились слезами. – Бедный парнишка. Это просто ужасно. – Он закусил дрожащие губы и на секунду умолк, а когда заговорил снова, в его голосе звонко звучало неподдельное волнение. – Но будет еще ужасней, если столовые откажутся покупать мой хлопок. Что с ними стряслось, Йоссариан? Неужели они не понимают, как это гибельно для нашего синдиката? Неужели забыли, что у каждого есть пай?
– А у мертвеца из моей палатки тоже есть пай? – желчно спросил Йоссариан.
– Разумеется, есть, – щедро откликнулся Мило. – У каждого в нашей эскадрилье есть пай.
– Его убили до зачисления в эскадрилью, – сказал Йоссариан.
– Прекратил бы уж ты меня травить этим проклятым мертвецом из твоей палатки, – обиженно нахмурившись, возмутился Мило. – Сколько раз тебе повторять, что я тут ни при чем? Мне бы вот выбраться из беды с огромным урожаем никому не нужного хлопка, который я закупил на корню. Ну откуда мне было знать, что рынок затоварится? Я и слова такого – затоварится – тогда не знал. А стать монополистом на международном рынке удается очень-очень редко, и меня следовало бы назвать круглым дураком, если б я упустил эту возможность. – Мило невольно проглотил сокрушенный стон, увидев, как шесть гробоносцев осторожно вытащили из машины «Скорой помощи» простой сосновый гроб и аккуратно поставили его на край глубокой, как узкая рана, ямы в красноватокаменистой земле. – А теперь я не могу продать его ни на грош, – простонал, чуть помедлив, он.
Йоссариан остался равнодушным и к утратам Мило, и к театрализованному ритуалу погребения. Голос капеллана, стоявшего у могилы, доносился до него будто невнятное, почти неслышное и даже словно бы призрачное бормотание. Йоссариан узнал долговязого майора Майора и, как ему показалось, майора Дэнби, который беспрестанно вытирал платком лоб. После стычки с генералом Дридлом его непрерывно трясло. Две шеренги безжизненных, будто деревянные чурбаки, солдат замерли полукругом вокруг троих офицеров, а четверо могильщиков в полосатых робах лениво отдыхали, опираясь на лопаты, возле отвратительной медно-красной кучи свежевырытого грунта. Йоссариану почудилось, что поднявший голову капеллан испуганно посмотрел ему прямо в глаза; потом капеллан скорбно прижал большой и указательный пальцы к провалам глазниц, провел по лицу пальцами до подбородка, опять мельком глянул на Йоссариана и, опустив голову, приступил к завершающему – самому патетическому, как понял Йоссариан, – этапу похоронного обряда. Когда он замолчал, четверо могильщиков осторожно опустили на канатах гроб в могилу. Мило трясла крупная дрожь.
– Я этого не вынесу! – страдальчески возопил он и отвернулся. – Я не могу спокойно наблюдать, как они губят мой синдикат. – Он возмущенно заскрежетал зубами и негодующе затряс головой. – Если б эти предательские столовые имели хоть каплю верности, они покупали бы у меня хлопок до посинения, до черноты в их бесстыжих зенках, чтобы спасти синдикат. Они развели бы костры и сожгли все солдатское белье, всю летнюю форму – лишь бы увеличить спрос. А им пальцем пошевелить лень. Йоссариан, умоляю тебя, доешь мой хлопок в шоколаде – может, он теперь покажется тебе на диво вкусным.
– Смирись, Мило, – небрежно оттолкнув его руку, сказал Йоссариан. – Люди не могут питаться хлопком.
Лицо у Мило хитрецки заострилось.
– Да это же вовсе не хлопок, – льстиво забормотал он. – Я просто пошутил. Это хлопковый шоколад. Попробуй, и ты убедишься, что так оно и есть.
– Ох и лгун!
– Я никогда не лгу, – с достоинством приосанился Мило.
– Сейчас, например, лжешь.
– Я никогда не лгу без крайней нужды, – отводя глаза и суетливо помаргивая, залебезил Мило. – Эта штука даже вкуснее, чем обычный хлопковый шоколад, честно тебе говорю. Она изготовлена из натуральнейшего продукта. Йоссариан, ты должен подать людям пример, чтобы они стали есть в столовых, что им дают. Ведь египетский хлопок – самый высококачественный хлопок на всей земле!
– Высококачественный, да несъедобный, – уперся Йоссариан. – Людям станет от него плохо. Почему ты сам-то не питаешься хлопком, если он у тебя такой качественный?
– Я пробовал, – уныло признался Мило. – И мне стало от него плохо.
Издали кладбище казалось желтовато-зеленым, словно вареная капуста. Через несколько минут капеллан отступил от могилы, и полукольцо солдат распалось, будто разъеденная ржавчиной цепь. Все неспешно и безмолвно двинулись к стоящим возле ухабистой дороги машинам. Капеллан, майор Дэнби и майор Майор шагали, опустив головы, словно отщепенцы, к своим джипам, причем каждый держался на расстоянии нескольких шагов даже от двух других офицеров, как бы охраняя свое добровольное одиночество.
– Все кончено, – объявил Йоссариан.
– Кончено, – с горечью согласился Мило. – Не осталось никакой надежды. А все потому, что я дал им право свободного выбора. Это послужит мне хорошим уроком на будущее.
– А почему бы тебе не продать хлопок правительству? – равнодушно поинтересовался Йоссариан, наблюдая, как могильщики ссыпают на гроб полные лопаты красноватой земли.
– Из принципа, – твердо отверг подобную возможность Мило Миндербиндер. – Правительству нет никакого дела до моего торгового дела, и я ни за что не дам ему вмешиваться в мои дела. Хотя… дело правительства – это ведь тоже своего рода коммерческое дело, – вдруг оживленно припомнил он. – Так говорил Кэлвин Кулидж, а Кэлвин Кулидж был президентом и прекрасно знал свое дело. У правительства есть твердые обязанности по отношению к подданным, и оно обязано купить у меня весь египетский хлопок, который никто другой не желает покупать, – разве нет? – Однако лицо Мило помрачнело так же внезапно, как за минуту до этого просветлело, и он грустно сказал: – Только вот каким образом заставлю я правительство это сделать?
– Подкупом, – тотчас же нашелся Йоссариан.
– Подкупом? – гневно переспросил Мило Миндербиндер и едва не свалился от возмущения с дерева. – Стыдись, Йоссариан! – бранчливо выкрикнул он, мертвой хваткой вцепившись в ветку над своей головой и задыхаясь в клубах праведного пламени, которое почти зримо полыхало между его трепещущими ноздрями и бурыми усами. – Подкуп, или взятка, карается законом, и ты прекрасно это знаешь, – наставительно сказал он. – Но ведь получение прибыли – вполне законное деяние, верно? А значит, подкуп ради получения честной прибыли не может караться законом. Разумеется, не может, – окончательно утвердил он и тут же скорбно, чуть ли не со слезами на глазах задумался снова. – Но как я определю, кого надо подкупить?
– О, это не должно тебя беспокоить, – успокоительно ухмыльнувшись, заверил его Йоссариан, глядя, как машина «Скорой помощи» и джипы выезжают, вспугнув сонную тишину, задним ходом на дорогу. – Если взятка будет достаточно солидной, тебе не придется никого искать. Только делай все совершенно открыто. Говори, не таясь, чего ты хочешь и сколько собираешься за это заплатить. Но учти: как только тебя начнет одолевать совесть или чувство вины, ты сразу пойдешь ко дну.
– А может, мы обстряпаем это вместе? – с надеждой спросил Мило Миндербиндер. – Я боюсь растеряться среди взяточников. Они ведь сродни самым обычным жуликам.
– Не растеряешься, – снова успокоил его Йоссариан. – Если тебя прижмут, объяви во всеуслышание, что безопасность страны требует режима строжайшей правительственной скупки египетского хлопка.
– Да ведь так оно и есть, – веско сообщил ему Мило Миндербиндер. – Монопольная правительственная скупка египетского хлопка значительно укрепит обороноспособность Америки.
– Разумеется, укрепит. А если этого окажется недостаточно, добавь, что доход огромного большинства американских семей зависит от правительственной скупки египетского хлопка.
– А как же иначе? Именно от этого их доход и зависит.
– Вот видишь? – сказал Йоссариан. – Ты же плаваешь в таких делах как рыба в воде – и, уж конечно, гораздо ловчее, чем я. У тебя все это звучит истинной правдой.
– Так это и есть истинная правда, – с возрожденной надменностью указал Йоссариану Мило Миндербиндер.
– Вот-вот, – сказал Йоссариан. – Ты даже сам веришь в то, что говоришь.
– А все-таки, может, мы состряпаем это на пару? – вопросительно предложил Мило.
Йоссариан покачал головой.
А Мило уже охватила деловая лихорадка. Он сунул остатки хлопковой конфеты в карман рубахи и осторожно пополз вдоль ветки к серовато-серебристому гладкому древесному стволу. Добравшись до ствола, он коряво сжал его в цепком объятии и боязливо поехал к земле, причем его ноги в башмаках с резиновыми подошвами то и дело не находили опоры, так что несколько раз он едва не ухнул вниз, рискуя свернуть себе шею. Одолев половину пути, он внезапно передумал и снова вскарабкался наверх. К его бурым усам прилипли кусочки серой коры, а изможденное лицо багрово налилось кровью.
– Ты все же надел бы форму, – доверительно попросил он, прежде чем окончательно спуститься и поспешно исчезнуть. – А то ведь, если с тебя начнут брать пример, я вовек не избавлюсь от этого распроклятого хлопка.
Глава двадцать пятаяКапеллан
С некоторых пор капеллан начал серьезно задумываться о жизни. Есть ли, к примеру, на свете Бог? Как ему в этом достоверно убедиться? Служба у священника-анабаптиста в американской армии и при самых благоприятных обстоятельствах нелегка, а когда теряется ортодоксальная вера, она превращается в пытку.
Громкоголосые люди внушали капеллану тихий страх. А предприимчивые и напористые вроде полковника Кошкарта вызывали у него чувство робкой беспомощности и полнейшего одиночества. Он всегда ощущал себя в армии чужаком. Мало того, что солдаты и офицеры относились к нему совсем не так, как ко всем другим солдатам и офицерам, – даже военные священники иных вероисповеданий выказывали друг другу гораздо больше дружелюбия, чем ему. В мире, где преуспевание считалось единственной добродетелью, он был обречен на жалкое прозябание. Ему, как он страдальчески понимал, не хватало душевной убежденности и духовной изощренности, которые помогали его коллегам добиваться успеха. Ему было не под силу стать истинным пастырем. Он считал себя уродом и постоянно мечтал вернуться домой, к жене. А на самом деле многие назвали бы капеллана при первой встрече почти привлекательным. У него было бледное, словно бы вырубленное из хрупкого песчаника, лицо и открытый миру, чутко восприимчивый ум.