– То-то вот и плохо. Если б не твоя аллергия, ты, может, стал бы великим человеком.
– Полковник Кошкарт убийца, – жалобно сказал Доббз, пряча в карман скомканный сопливый платок цвета хаки. – Он постепенно убьет нас всех, если дать ему волю.
– А может, он больше не будет увеличивать норму вылетов. Может, угомонится на шестидесяти.
– Не угомонится он, и ты знаешь это лучше, чем я. – Доббз в свирепом нетерпении наклонился к Йоссариану, его мощные челюсти плотно сомкнулись, а на щеках под бронзовой от загара кожей заиграли твердые желваки. – Скажи, что это хорошее дело, и завтра утром все будет кончено. Ты понимаешь, про что я говорю? Причем шепотом говорю, заметь.
– Да какого дьявола ты не сделаешь все это молча и один? – пряча глаза от его огненно-раболепного взгляда, запротестовал Йоссариан. – Зачем тебе нужна трепотня?
– Один я боюсь. Один я ни на что не могу решиться.
– Ну а я тебе не помощник. В моем положении надо спятить, чтобы спутаться с психом вроде тебя. Моей ране на ноге цены, можно сказать, нет. Меня же теперь отправят домой.
– А сам-то ты не спятил? – изумленно воскликнул Доббз. – Это же пустяковая царапина. Как только ты отсюда выпишешься, тебе дадут в зубы «Пурпурное сердце» и посадят на боевой самолет.
– Вот тогда-то я его и убью, – торжественно поклялся Йоссариан. – Найду тебя, и мы это обстряпаем.
– Нам надо обстряпать это завтра утром, а то будет поздно! – умоляюще воскликнул Доббз. – Капеллан сказал, что Кошкарт опять выставил наш полк на добровольную бомбардировку Авиньона. Меня же собьют, пока ты тут лежишь. Я не способен вести самолет. Посмотри, как у меня трясутся руки. Я полностью выдохся, понимаешь?
Йоссариан не решился на окончательный ответ.
– Надо сначала посмотреть, как оно все обернется, – сказал он.
– Твоя беда в том, что ты не хочешь ничего делать, – ожесточенно прохрипел Доббз.
– Я делаю все, что могу, – мягко сказал Йоссариану капеллан, когда разъяренный Доббз ушел. – Я обращался даже в санчасть, к доктору Дейнике, с просьбой вам помочь.
– Понятно. – Йоссариан заставил себя улыбнуться. – И что же там произошло?
– Они вымазали мне десны чем-то лиловым, – смущенно сказал капеллан.
– Пальцы на ногах они ему тоже вымазали, – возмущенно добавил Нетли. – И вдобавок накормили слабительным.
– Но сегодня утром я опять туда ходил, – сказал капеллан.
– И они опять вымазали ему десны, – сообщил Нетли.
– Зато мне все же удалось поговорить с доктором Дейникой, – как бы оправдываясь, принялся рассказывать капеллан. – Он, похоже, совсем отчаялся. Ему кажется, что кто-то хочет заслать его на Тихоокеанские острова. Он сам собирался обратиться ко мне за помощью. И очень удивился, когда я сказал, что мне нужна его помощь. «А разве у капелланов нет своего капеллана, – говорит, – который должен им помогать?» – Капеллан терпеливо молчал, пережидая, пока Йоссариан с Дэнбаром отхохочутся, и потом в унынии продолжил: – Раньше я думал, что отчаиваться грешно. – Он как бы жаловался вслух наедине с самим собой. – А теперь уж не знаю, что и думать. Мне хотелось сказать в это воскресенье проповедь о греховности отчаяния, но теперь вот я думаю: может ли священник с лиловыми деснами совершать богослужебный обряд? Подполковник Корн сурово пенял мне на мои лиловые десны.
– Послушайте, капеллан, а почему бы вам не лечь в госпиталь, чтобы спокойно отдохнуть? – предложил ему Йоссариан.
Его предложение сразу привлекло капеллана именно своей откровенной греховностью, но всего лишь на секунду или две.
– Да нет, это невозможно, – с трудом преодолев мгновенное искушение, отказался он. – Мне нужно побывать в Италии и поговорить с писарем из армейского штаба по фамилии Уинтергрин. Доктор Дейника утверждает, что он сумел бы – если б ему, конечно, захотелось – вам помочь.
– Уинтергрин, пожалуй, самый влиятельный в нашей армии человек. У него ведь есть, кроме всего прочего, доступ к армейскому мимеографу. Только вот не захочет он никому помогать. Из-за этого-то ему, в частности, и обеспечен успех на жизненном пути.
– А все-таки я с ним поговорю. Должен же вам кто-нибудь помочь.
– Поговорите с ним о Дэнбаре, капеллан, – покровительственно наказал ему Йоссариан. – Меня-то теперь выручит моя бесценная рана на ноге. Или здешний психиатр, Сэндерсон, который считает, что мне в армии не место. Так ли, этак ли, а от боевых полетов я буду освобожден.
– Это мне в армии не место, – ревниво захныкал Дэнбар. – Сон-то приснился мне.
– Сон тут ни при чем, – возразил Йоссариан. – Сон, по мнению Сэндерсона, естественный и прекрасный. Тут дело во мне. У меня, на его взгляд, раздвоение личности.
– Ваша личность равноценно раздвоена, – объяснил Йоссариану майор Сэндерсон, гладко припомадивший для этого визита тускло-черные волосы и даже завязавший шнурки на своих неуклюжих солдатских башмаках. Он широко улыбнулся, чтобы выглядеть заботливым и разумным. – Я говорю это не из жестокости или желания вас оскорбить, – с жестокой и оскорбительной улыбкой продолжал он. – Не по ненависти или ради мщения. Не потому, что вы безжалостно ранили мои чувства. Я медик, и мой диагноз строго беспристрастен. Но вам он может показаться ужасным. Вы достаточно мужественный человек, чтобы отнестись к нему спокойно?
– Избави меня бог! – возопил Йоссариан. – Разумеется, нет!
– Можете вы хоть раз в жизни выслушать собеседника без выкрутасов? – злобно взъерепенился майор Сэндерсон, долбанув обоими кулаками по своему столу и багрово набрякнув лицом, как перезревшая свекла. – Ваша беда в том, что вы ставите себя выше социальных обычаев. Вы, чего доброго, и на меня смотрите свысока, из-за того что я немного запоздал в половом развитии. А о себе вам что-нибудь известно? Так вот, вы – несостоятельный, закомплексованный, недоразвитый и дистоничный юнец с неудовлетворенными тенденциями в становлении личности! – Настроение майора Сэндерсона неуклонно повышалось по мере перечисления уничижительных определений.
– Да, сэр, – осторожно согласился Йоссариан. – По-видимому, вы правы.
– Не по-видимому, а совершенно точно. У вас нет способности к адаптации. Вы не сумели адаптироваться к войне.
– Вы правы, сэр.
– У вас патологически выраженный страх смерти и маниакальная ненависть к реальному бытию. Вы, насколько я понимаю, отвергаете военную реальность и тот факт, что вас могут в любую секунду убить.
– Не просто отвергаю, а отвергаю с яростью, сэр.
– У вас ажитированная тревога и болезненное желание выжить. Вы не любите нуворишей и неофитов, святых и святош, громил и проныр, сумасшедших, бесноватых и людей себе на уме. Вам свойственна подсознательная ненависть к очень многим людям.
– Сознательная, сэр, исключительно сознательная. Я ненавижу их вполне осознанно.
– Вы страдаете гипертрофированным отвращением к возможности быть ограбленным, обобранным, обманутым и униженным. Нищета вас угнетает. Коррупция возмущает. Невежество ужасает. Насилие оскорбляет. Жадность отвращает. Гонения подавляют. Трущобы удручают. Преступления терзают. Словом, нормальная жизнь вызывает у вас депрессивное состояние. И я ничуть не удивлюсь, если выяснится, что вы страдаете маниакально-депрессивным психозом.
– Возможно, так оно и есть, сэр.
– Не пытайтесь это опровергать.
– Я и не пытаюсь, сэр, – сказал Йоссариан, обрадованный сверх всякой меры их удивительным взаимопониманием.
– Значит, вы признаете, что вы псих?
– Псих? – возмутился Йоссариан. – Это о чем же вы толкуете, сэр? Выходит, я, по-вашему, спятил? Нет уж, сэр, если кто-нибудь из нас двоих псих, так это, безусловно, вы.
Майор Сэндерсон опять побагровел и долбанул себя обоими кулаками по бедрам.
– Вот-вот, вам диктуют ваши слова садистский комплекс и осложненный параноидной реакцией депрессивный психоз! – брызжа слюной, завопил он. – Вы законченный псих!
– А тогда почему же вы не отсылаете меня домой?
– Отошлю, не беспокойтесь!
– Меня отсылают домой! – ликующе объявил, дохромав до палаты, Йоссариан.
– Меня тоже! – радостно сообщил ему Э. Фортиори. – Мне только что об этом сказали.
– А меня? – нахально спросил у врачей Дэнбар.
– Вас? – безжалостно переспросили врачи. – Вас отправят вместе с Йоссарианом. Обратно в полк.
И отправили их обратно в полк. Взбешенный Йоссариан сразу же приковылял за справедливостью к доктору Дейнике, который мрачно посмотрел на него с презрением и печалью.
– Несправедливо? – в гневном раздражении воскликнул он, и яйцеподобные мешки у него под глазами укоряюще набрякли. – Вечно ты думаешь только о себе. А пойди-ка вот посмотри, что произошло с линией фронта, пока ты отлеживался в госпитале.
– Мы отступаем? – испуганно спросил Йоссариан.
– Отступаем? – горестно вскричал доктор Дейника. – Да с тех пор, как мы захватили Париж, все, к чертовой матери, рушится! А впрочем, я-то заранее это предвидел. – Он умолк, и его мрачное уныние преобразилось в черную меланхолию, а брови страдальчески сошлись к переносице, словно бы немо обвиняя Йоссариана в грязном предательстве. – Американские войска вступили на германскую территорию. Русские заняли Румынию. Греки из Восьмой армии захватили Римини. Немцы на всех фронтах перешли к пассивной обороне. – Доктор Дейника опять умолк и подкрепил свои горестные сетования глубоким вздохом. – У них нет больше авиации! – простонал он. Его глаза увлажнились от непролитых слез. – Готская линия того и гляди будет разодрана в клочья.
– Понятно, – сказал Йоссариан. – И что же тут плохого?
– Что тут плохого? – слезливо воскликнул доктор Дейника. – Да ведь, если положение в ближайшее время не изменится, Германия может капитулировать! И нас всех пошлют на Тихий океан.
– Ты что – спятил? – очумело вытаращив глаза, спросил Йоссариан. – Ты хоть сам-то понимаешь, о чем лопочешь?
– Тебе хорошо смеяться! – криво осклабился, чтобы не разрыдаться, доктор Дейника.