– Какой уж там, к чертовой матери, смех!
– У тебя все же есть надежда с этим разделаться. Ты полетишь на бомбардировку, и тебя, возможно, собьют. А каково мне? У меня нет ни малейшей надежды спастись!
– Совсем одурел! – яростно вскричал Йоссариан и ухватил его за ворот рубахи. – А коли одурел, так слушай! Заткни свое идиотское хайло и слушай, что я тебе скажу!
– Не смей так со мной разговаривать! – заголосил, вырываясь, доктор Дейника. – Я дипломированный врач!
– Стало быть, заткни свое дурацкое дипломированное врачебное хайло и слушай, что мне сказали в госпитале! Я псих. Понимаешь? Псих!
– Ну и что?
– Настоящий псих.
– Ну и что?
– Я тронутый. Чокнутый. Понимаешь? Помешанный. Но вместо меня послали домой другого – по ошибке. В госпитале есть дипломированный психиатр, и он осмотрел меня и поставил официальный диагноз. Я действительно сумасшедший!
– Ну и что?
– Как это ну и что? – Йоссариана сбивала с толку непонятливость доктора Дейники. – Теперь же все очень просто. Теперь ты можешь безбоязненно освободить меня от полетов и отправить домой. Не пошлют же они психа на убой?
– Так нормальный-то разве согласится, чтоб его послали на убой?
Глава двадцать восьмаяДоббз
Маквот, впрочем, согласился, а Маквот психом не был. Согласился и Йоссариан, хотя к израненной психике у него теперь прибавилась еще и рана на ноге; но когда, согласившись два раза, он узнал, что ему грозит, судя по слухам, повторная бомбардировка Болоньи, он решительно приковылял однажды под вечер туда, где стояла палатка Доббза, вошел в нее, прижал палец к губам и осторожно прошипел:
– Тссс!
– Чего это ты тсыкаешь? – спросил его Кроха Сэмпсон, который чистил передними зубами мандарин, а правой рукой листал книгу комиксов. – Мы же оба молчим.
– Сгинь, гнида, – указав большим пальцем через плечо на вход, скомандовал ему Йоссариан.
Кроха Сэмпсон понимающе вздернул свои белесые брови, так что каждая переломилась в середине наподобие островерхой крыши, неспешно встал, со свистом дунул четыре раза в свои вислые прокуренные усы, послушно вышел из палатки и умчался на зеленоватом раскореженном мотоцикле, который он приобрел по случаю у перекупщика несколько месяцев назад. Йоссариан терпеливо молчал, обшаривая взглядом палатку, пока рев мотора окончательно не заглох. Палатка показалась ему какой-то странно нежилой. В ней было слишком чисто и пусто. Доббз курил толстую сигару и посматривал на Йоссариана со спокойным любопытством. Теперь, когда Йоссариан окончательно решился быть смелым, его донимал смертельный страх.
– Ну что ж, – сказал он. – Давай убьем полковника Кошкарта. Я согласен действовать с тобой на пару.
– Тссссс! – в ужасе вскакивая со своей койки, засипел Доббз. – Как это – убьем полковника Кошкарта? О чем ты толкуешь?
– Тише! – испуганно зашипел Йоссариан. – Ты же орешь на всю Пьяносу! У тебя сохранился твой пистолет?
– Ты спятил или отроду псих? – заорал Доббз. – Зачем я буду убивать полковника Кошкарта?
– Как это зачем? – недоверчиво окинув его злым взглядом, удивился Йоссариан. – Как это зачем? Ты же сам предлагал мне его убить. Приходил в госпиталь и канючил, чтоб я тебе помог.
– Тогда у меня было всего пятьдесят восемь боевых вылетов, – неспешно усмехнувшись, разъяснил Йоссариану Доббз и с наслаждением пыхнул сигарой. – А сейчас я уже упаковал вещички и жду отправки домой. Мои шестьдесят вылетов позади.
– Подумаешь, – отозвался Йоссариан. – Он же опять увеличит норму.
– Может, на этот раз не увеличит.
– Он всегда ее увеличивает, и ты знаешь это лучше, чем я. Что с тобой, Доббз? Ты спроси-ка у Обжоры Джо, сколько раз он сидел на чемоданах.
– А я все-таки хочу сперва посмотреть, как оно все обернется, – упрямо сказал Доббз. – Это ж надо быть законченным психом, чтобы ввязываться в такое дело, когда тебя освободили от боевых полетов. – Он стряхнул с сигары пепел. – Послушайся моего совета, Йоссариан. Отлетай положенное, как мы, и посмотри потом, чем оно все обернется.
Йоссариан холодно подавил горячее желание плюнуть ему в самодовольный глаз.
– Вряд ли я дотяну до шестидесяти, – с покорной, бьющей на жалость горечью сказал он. – Ходят слухи, что Кошкарт опять выдвинул нас в добровольцы на бомбардировку Болоньи.
– Это ведь пока только слухи, – веско обронил Доббз. – Советую тебе не очень-то доверяться слухам.
– Оставь свои советы при себе.
– Потолкуй с Орром, – посоветовал Йоссариану Доббз. – Его опять сбили над морем после повторной бомбардировки Авиньона. Может, он уже так отчаялся, что согласится убить с тобой Кошкарта.
– У Oppa никогда не хватит мозгов, чтоб отчаяться.
Орр опять совершил вынужденную посадку в море – так нежно и бережно посадил неподалеку от Марселя свой искалеченный самолет на голубую гладь лениво вздыхающей воды, что никто из шести человек его экипажа даже не ушибся. И передний и задний аварийные люки успели открыть заблаговременно, и, пока зеленовато-белесая от пены вода неистово бурлила, медленно заглатывая самолет, люди выбрались наружу в оранжевых, зловеще дряблых спасательных жилетах, которые без всякой пользы повисли у них на плечах. Жилеты были дряблые, потому что Мило Миндербиндер использовал баллончики с двуокисью углерода, автоматически надувающие в случае аварии жилеты, для приготовления мороженого с газированным фруктовым соком, которое подавалось в офицерских столовых на десерт, причем баллончики он заменил аккуратными записочками с оттиснутым на мимеографе текстом, который гласил, что «Расцвет предприятия «М и М» способствует расцвету родины». Орр выбрался из тонущего самолета последним.
– Жаль, что вы его не видели, – рассказывал Йоссариану, заходясь от хохота, сержант Найт. – Другого такого крохотного чудилу-мученика вы никогда в жизни, я думаю, не встретите. Наши спасательные жилеты обвисли у нас на плечах, как мокрые тряпки, потому что Мило спер из аварийного комплекта баллончики для их автоматической надувки, чтобы снабжать вас, оглоедов, десертом в офицерских столовых. Но оказалось, к счастью, что это не беда. Плавать у нас в экипаже не умел всего один человек, и мы помогли ему спуститься на спасательный плотик, как только Орр подтянул его за веревку к фюзеляжу, пока самолет еще держался на плаву. Этот чертов чудильник, я про Oppa говорю, он здорово навтыкался управляться с такими делами. Ну а второй плотик мы по своему расхлебайству упустили, и нам всем пришлось ютиться, согнувшись в три погибели, на одном, да так тесно, что если б кто-нибудь из нас неосторожно или резко повернулся, то его сосед наверняка бы плюхнулся в воду. Ну и вот, а самолет, значит, пошел ко дну – секунды, наверно, через три после того, как мы взгромоздились на плот, – и, когда он утонул, мы для интересу скрутили колпачки с баллончиков на наших жилетах и нашли Миловы писульки, где он говорит, что его, дескать, процветание пойдет на пользу всем нам. Ох и сволочуга же этот Мило Миндербиндер, ох и материли же мы его на все корки – мы-то материли, а ваш чудильник знай себе ухмыляется, будто ему и в самом деле кажется, что если Мило процветает, то и нам всем должно быть хорошо.
Да, очень жаль, что вы не видели, как он сидел на низком бортике плота, вроде он капитан корабля, а мы все глазели на него и ждали, когда он скажет, чем же нам теперь заняться. Он хлопал себя ладонями по коленям, размеренно этак хлопал, через каждые несколько секунд, будто у него тик или колотун, хлопал, хихикал и повторял: «Вот и ладненько, ребятки, вот и ладненько», хлопнет, хихикнет и говорит: «Вот и ладненько, ребятки, вот и ладненько» – чудик, он чудик и есть. И если бы нам не на кого было пялиться, мы бы там все с ума, наверно, посходили, особенно от этих проклятых волн, которые окатывали нас каждую минуту, а то и смывали кой-кого в воду, так что им приходилось карабкаться обратно на плот, пока следующая волна не унесла их черт-те куда. Короче, смеху там было столько, что лучше б его не было, такого смеху. И все время кого-нибудь смывало с плота, да не одного, а двух-трех сразу, и они карабкались, как мартышки, обратно. А парень, который не умел плавать, он лежал у нас пластом в самой середке плота, но он даже и там, бедолага, чуть не захлебнулся, потому что воды на плоту было по щиколотку и она плескала ему прямо в морду. И смех, и грех!
А Орр, значит, начал обшаривать разные кладовочки плота, ну и тут уж начался такой смех, что мы животики себе понадорвали. Перво-наперво он отыскал шоколадные конфеты и принялся их нам раздавать, и мы, значит, сидели под солеными брызгами и ели эти подсоленные шоколадные конфеты, а волны то и дело стаскивали кого-нибудь из нас в море. Потом он нашел бульонные кубики и алюминиевые стаканчики и намешал нам в них бульону. Потом отыскал пакетики с чаем. И ведь приготовил, чудила, чай! Представляете? Мы, значит, сидим на плоту задницами в воде, а он раздает нам чай. Тут уж я без всяких волн свалился с плота – просто от хохоту. Да и все мы хохотали как ненормальные. А у него глазенки самые что ни на есть серьезные, будто он участвует в каком-нибудь важном деле, да только вот с хихиканьем со своим он ничего поделать не мог и к тому же ухмылялся, а ухмылка вроде как у психа. Чудик, одно слово – чудик! И ведь все, что ни находил, пускал в дело. Нашел, к примеру, репеллент против акул – и давай опрыскивать им воду вокруг плота. Потом нашел краску для маркерного маяка и тоже выплеснул ее за бортик. А потом отыскал леску с сухой наживкой – и тут уж расцвел, будто увидел спасательный катер, который поспешает нас подобрать, пока мы не загнулись от голода, жары и жажды или пока немцы не выслали из Специи моторку, чтобы захватить нас в плен или просто отправить на тот свет пулеметным огнем. А Орр разматывает, значит, эту леску, забрасывает ее с наживкой в воду, а сам распевает на все лады – ровно радостный жаворонок по весне. «Ну и что же вы собираетесь выловить, лейтенант?» – говорю. «Треску», – отвечает, и видно, что не шутит, а и правда собирается выловить. Но, слава богу, не успел, а то и сам бы наверняка начал ее жевать, прямо сырую, и нас бы всех за милую душу накормил, потому что он нашел там книжонку, где расписывается, как хорошо, мол, эта самая треска идет в пищу чуть ли даже не живьем.