Дальше, гляжу, вытаскивает откуда-то весло размером с походную ложку и, уж конечно, начинает грести, чтобы, значит, доставить всех нас, шестерых здоровых мужиков, этой ложечкой до берега. Представляете? Нашел крохотный компас и большую карту в непромокаемом прозрачном чехле, расстелил карту на коленях, положил сверху компас и гребет. Тем и занимался, покуда минут через тридцать нас не подобрал спасательный катер, – на коленях карта и компас, в руках весло, за кормой леска с наживкой, а сам знай себе гребет, будто собирается догрести этой голубой ложечкой аж до Мальорки, чудик царя небесного!
Сержант Найт, так же как и Орр, знал о Мальорке почти все, потому что Йоссариан частенько рассказывал им про замечательные убежища вроде Испании, Швейцарии или Швеции, где американских летчиков могут интернировать и потом содержать в райских условиях вплоть до конца войны, если они туда доберутся. Вся эскадрилья считала его ведущим специалистом по интернированию, и, летая в северные районы Италии, он каждый раз думал о вынужденной посадке в Швейцарии. Вообще-то ему больше нравилась Швеция с ее высоким уровнем интеллекта и свободными нравами, где он смог бы ежедневно нежиться голым на пляже среди прелестных обнаженных девушек с притворно застенчивыми низкими голосами, а главное, производить на свет целые табунчики незаконнорожденных Йоссарианочек и Йоссарианчиков, твердо зная, что правительство возьмет заботу о них на себя и не станет клеймить его позором… но Швеция была чересчур далеко, и ему оставалось мечтать о том, что где-нибудь над итальянскими Альпами у него будет поврежден при зенитном обстреле один мотор и он получит возможность сделать вынужденную посадку в Швейцарии. Его пилот ни о чем бы не догадался до самого последнего мгновения. Гораздо надежнее, правда, было бы заранее сговориться с каким-нибудь пилотом, которому он полностью доверял, и объявить по радио, что у них вышел из строя мотор, а потом упразднить следы сговора, приземлившись в Швейцарии на брюхо, но единственный пилот, которому он полностью доверял, здравомыслящий псих Маквот, прекрасно чувствовал себя и здесь, на войне, получая высшее удовольствие от полетов почти впритирку к земле над палаткой Йоссариана или над купальщиками у песчаной косы, где ветер от винтов его машины разводил в море мелкую темную рябь и взвихривал вверх радужное облачко водяной пыли, оседавшее на воду мельчайшими брызгами еще несколько секунд после того, как он с бешеным ревом скрывался из глаз.
Про Доббза и Обжору Джо не могло быть в этом смысле и речи, так же как и про Oppa, который опять упорно возился с форсункой от печки, когда унылый Йоссариан вернулся в палатку, не сумев подбить Доббза на задуманное им же самим дело. Печка, сработанная Орром из перевернутого кверху дном старого котла, возвышалась в центре палатки на цементном полу, и пол этот тоже, конечно, был трудовым достижением Oppa. А сам он и сейчас прилежно трудился, стоя перед печкой на коленях. Йоссариан подошел к своей койке и, стараясь уверить себя, что ему нет до Oppa никакого дела, сел на нее с протяжным кряхтеньем вконец измученного человека. Остывающие капли пота неприятно холодили ему лоб. Доббз вогнал его в депрессию. Доббз и доктор Дейника. Доббз, доктор Дейника и Орр, который внушил ему, когда он на него посмотрел, предчувствие неминуемой беды. То там, то сям ощущал он в теле какую-то пакостную дрожь. Дергалась на виске жилка, пульсировала у запястья вена, и почти физически тряслись раздрызганные нервы.
Орр глянул через плечо на Йоссариана, и тот увидел под его чуть вздернутой верхней губой по-заячьи крупные зубы. Орр протянул к тумбочке руку, вынул оттуда бутылку теплого пива, откупорил ее и передал Йоссариану. Никто из них не произнес ни слова. Йоссариан слизнул вспузырившуюся над горлышком пену и запрокинул голову. Орр следил за ним, коварно ухмыляясь. Йоссариан смотрел на него настороженным взглядом. Орр негромко, с присвистом хмыкнул и отвернулся к печке. Йоссариан встревоженно напрягся.
– Не начинай! – умоляюще предостерег он Oppa. – Не начинай возню со своей печкой.
– Да я уже почти кончил, – чуть слышно хихикнув, отозвался Орр.
– Не кончил, а собираешься начать.
– Видишь? Форсуночка. Почти собранная.
– А ты примеряешься ее разобрать. Думаешь, я не изучил тебя, починяльное отродье? Ты же тысячу раз меня этим доводил.
– Да она, понимаешь ли, здорово текла, – ликующе встрепенувшись, объяснил ему Орр. – А теперь только слегка подтекает.
– Не могу я на тебя смотреть, – тусклым голосом сказал Йоссариан. – Если б ты возился с какой-нибудь большой штуковиной, меня бы это не донимало. А у твоей форсунки столько малюсеньких фигушечек, что я не могу без дрожи смотреть, как ты всаживаешь всю свою энергию в эти треклятущие, никому не нужные крохотулины.
– Зря тебе кажется, что раз они маленькие, то уж никому и не нужны.
– А по мне – один черт!
– Это то есть как?
– А так, что выдрючивайся со своей печкой без меня. Тебе, счастливому недоумку, никогда не понять, что значит чувствовать себя, как я сейчас. Когда ты колдуешь над этими мелкими фиговинами, со мной начинает твориться что-то непонятное. Мне становится трудно тебя выносить. Ты вроде бы ничего плохого не делаешь, а я еле-еле перебарываю искушение хряснуть тебя бутылкой по башке или всадить тебе в спину вот тот охотничий нож. Ты меня понимаешь?
– Я не буду разбирать сейчас форсунку, – понимающе кивнув, пообещал Орр и принялся ее разбирать – с такой неспешной, терпеливой, неустанной, упорной и кропотливой тщательностью, с такой безгранично отрешенной миной на топорном деревенском лице, что ему, казалось, даже и не надо было думать о своем занятии.
– Какого черта ты так торопишься с этой идиотской печкой? – злобно прокляв Oppa и поклявшись себе не замечать его, но мгновенно нарушая свою клятву, спросил Йоссариан. – Ведь тут сейчас пёкло жарче некуда. Мы, возможно, пойдем чуть позже купаться. Так с чего ты вдруг начал думать о холодах?
– Дни укорачиваются, – философски заметил Орр. – Мне хочется управиться с этой работой, пока у меня есть время. Когда я кончу, ты сможешь обогреваться самой лучшей в эскадрилье печкой. Автоматическая подача топлива позволит тебе жечь ее всю ночь, а эти металлические пластины будут равномерно распределять жар по всей палатке. Если ты поставишь перед сном каску с водой на это вот место, то, проснувшись, сможешь умыться горячей водой. Замечательное удобство, верно? А если тебе захочется сварить яйца или суп, ты просто поставишь на печку котелок и зажжешь огонь.
– Почему это у тебя на языке только я один? Ты-то куда собираешься сгинуть?
– А кто ж его знает! – радостно встряхнувшись, воскликнул Орр и нелепо заклацал зубами в дребезжащем смешке. Потом, все еще посмеиваясь, невнятно добавил: – Если меня будут по-прежнему то и дело сбивать, один только бог знает, где я в конце концов окажусь.
– Послушай, Орр, – сочувственно сказал Йоссариан, – а почему ты не попытаешься освободиться от боевых вылетов? У тебя есть серьезные основания этого добиваться.
– Так у меня же всего восемнадцать вылетов.
– Но тебя почти все время сбивают. Ты же чуть ли не каждый раз или топишь самолет в море, или совершаешь вынужденную посадку на материке.
– Да я не против. Мне даже нравится. Ты бы попробовал как-нибудь, когда тебя не назначат ведущим бомбардиром, полететь на боевое задание со мной. Просто ради шутки. Для смеха. – Орр снова хихикнул и весело покосился на Йоссариана.
– Меня постоянно назначают ведущим, – пряча глаза, сказал Йоссариан.
– Ну а когда не назначат? Знаешь, что ты сделал бы, если б у тебя правильно работали мозги? Ты пошел бы к Птичкарду с Краббсом и попросился бомбардиром в мой самолет.
– Чтоб ты меня грохнул об землю или утопил? Нет, не нравятся мне такие шутки.
– У нас в полку никто лучше меня не совершает вынужденных посадок. Я бы на твоем месте обязательно попробовал. Просто для практики.
– Для какой такой практики?
– А разве тебе не нужно попрактиковаться в вынужденных посадках? Кхи-кхи-кхик!
– Есть у тебя еще бутылка пива? – угрюмо спросил Йоссариан.
– Чтобы хряснуть меня по башке?
– Как та шлюха в римском борделе? – рассмеявшись, спросил Йоссариан.
– А что, хочешь, я расскажу тебе, почему она долбила меня туфлей по башке? – похотливо хихикнув, осведомился Орр.
– Да я и сам знаю. Мне рассказала шлюха Нетли.
– Не могла она тебе рассказать, – хихикая, как курлычет в дождь водосточная труба, возразил Орр.
Йоссариану стало его жалко. Он был такой уродливый и крохотный! Кто его защитит, если он останется жив? Кто защитит этого бесхитростного и душевного чудика от наглых грубиянов и здоровенных самодуров вроде Эпплби, у которых темно от чванства в глазах и которые растопчут его на своем пути с жестокой радостью или просто не заметив? Йоссариан часто тревожился за Oppa. Кто оградит его от мошенничества и злобы, от вражды и самодовольного хамства, от презрительного и барского снобизма – особенно при встречах с женами важных шишек – или от приятельского надувательства местного мясника, который будет подсовывать ему в своей лавочке низкосортное мясо? Орр был веселый и доверчивый простачок с кудрявой шапкой густых пегих волос, разделенных на прямой пробор. Он же почти младенец, игрушка для них для всех, подумал Йоссариан. Они выцыганят у него деньги, совратят жену, затравят детишек. Йоссариана охватила волна сочувственной нежности.
Орр был чистоплотный крохотный чудик с грязными помыслами или, пожалуй, чудесный гномик с золотыми руками, которые неминуемо обрекут его, как считал Йоссариан, на полунищенское существование. Орр умел орудовать паяльником и запросто мог сбить две доски, не расщепив их и загнав гвозди с одного удара. Он искусно сверлил дыры и коловоротом, и дрелью. Ему удалось великолепно обуютить их палатку, пока Йоссариан был в госпитале. Он продолбил или загодя оставил, когда делал пол, траншейку в цементе, чтобы упрятать туда тонкую трубку для подачи топлива, которая тянулась к печке от бака на высокой подставке за стенкой палатки; он смастерил из стабилизаторов от бомб металлический ящичек для дров к камину и положил туда толстенькие березовые полешки; он изготовил деревянные рамочки, покрасил их и вставил туда фотографии пышногрудых девиц в соблазнительных позах из иллюстрированных журналов, а потом повесил эти обрамленные фотографии над камином. Орр умел открывать банки с красками, умел разводить краски, смешивать их и даже, если понадобится, смывать. Он умел пользоваться рулеткой, умел колоть дрова и разжигать огонь. Он умел рыть ямы и мог удивительно ловко, то есть почти не пролив, принести в полной до краев кружке питьевую воду из цистерны, установленной возле офицерской столовой. Он был способен без устали предаваться какой-нибудь пустячной, но кропотливой работе много часов подряд, оставаясь при этом невозмутимым, спокойным и молчаливым, как древний древесный пень. Он превосходно знал законы дикой живой природы, не испытывая ни малейшего страха перед собаками и кошками, жуками, комарами и мошками или пищей вроде требухи и трески.