Над аэродромом застыла тяжелая тишина, лишившая, подобно зловещему заклятью, все живое возможности шелохнуться. Почти двести летчиков – усталых, удрученных, угрюмых – неподвижно стояли с парашютными сумками в руках возле инструктажного барака, и каждый из них старался не встречаться взглядом с остальными. Они словно бы не хотели никуда идти, не могли заставить себя пошевелиться. Приближаясь к ним, капеллан отчетливо слышал шорох собственных шагов. Его взгляд лихорадочно обшаривал молчаливую массу пасмурных и понурых фигур. Увидев Йоссариана, он ощутил в первое мгновение жаркую радость, но, всмотревшись внимательней, почувствовал, что челюсть у него безвольно отвисла, а душа навеки заледенела от ужаса – такое безумное, неистовое отчаяние застыло на осунувшемся, омертвелом и словно бы осененном изнутри черной тоской лице его друга. Капеллан мгновенно догадался – стараясь тем не менее отринуть, отогнать от себя эту чудовищную догадку, он даже отрицательно затряс головой, – что Нетли погиб. Страдальческие спазмы сдавили ему горло. Он зашелся в безмолвном рыдании, ноги у него онемели, и он подумал, что сейчас упадет. Нетли погиб. Надежда на ошибку сразу же заглохла в нечленораздельном гомоне, клубящемся, как темный туман, над угрюмой толпой, – капеллан только сейчас услышал этот негромкий гомон, – и как яркие зарницы предвещают в тусклом тумане ночную грозу, так имя Нетли, явственно рассекавшее невнятный гомон, оповестило капеллана, что надежды нет. Мальчик погиб, умер, его безжалостно убили. У капеллана задрожала челюсть, из глаз потекли слезы, он судорожно всхлипнул и заплакал. А потом шагнул к Йоссариану, чтобы разделить, стоя с ним рядом, его немую тоску. Но в этот момент кто-то грубо схватил капеллана за руку и требовательно рыкнул:
– Капеллан Тапмэн?
Оглянувшись, капеллан увидел начальственно бесцеремонного, плотно сбитого и слегка обрюзгшего крупноголового полковника с густыми длинными усами на испещренном красными прожилками холеном лице. Он никогда его раньше не встречал.
– Да, – удивленно сказал он, – я капеллан Тапмэн. А в чем дело? – Пальцы полковника больно защемили кожу на его руке, и он попытался вырваться, но не смог.
– Пройдемте-ка со мной, – приказал полковник.
– Куда пройти? Зачем? Кто вы, собственно, такой? – боязливо и недоуменно пробормотал капеллан.
– Советую вам подчиниться, отец, – сказал ему худой майор с хищным, как у ястреба, лицом, который, оказывается, стоял возле него с другой стороны. – Мы представители закона. Нам надо задать вам кое-какие вопросы. – В голосе майора капеллану послышалось почтительное сочувствие.
– Вопросы? – переспросил капеллан. – А в чем дело?
– Вы капеллан Тапмэн или нет? – рявкнул обрюзгший полковник.
– Да он это, он, – ответил полковнику сержант Уиткум.
– Выполняйте приказ, капеллан, – глумливо и злорадно ухмыляясь, каркнул капитан Гнус. – Садитесь в машину и поезжайте с ними, чтоб не было хуже.
Капеллана ухватили под обе руки и повели к машине. Он хотел было позвать на помощь Йоссариана, но тот стоял слишком далеко и едва ли услышал бы его зов. А летчики, теснившиеся поблизости, уже с любопытством косились в их сторону. Пристыженно покраснев и пряча глаза, капеллан покорно подошел к штабной машине и без возражений притулился на заднем сиденье – между обрюзгшим усатым полковником и худым, елейно вкрадчивым майором. Он протянул своим конвоирам руки и не удивился бы в эту секунду даже наручникам. На переднем сиденье их ждал в машине третий офицер. За рулем сидел высокий капрал из военной полиции; на голове у него был белый шлем, а на запястье – цепочка со свистком. Капеллан не решался поднять взгляд, пока закрытая машина, отъехав от аэродрома, не выбралась на ухабистое черное шоссе.
– Куда вы меня везете? – робко и чуть слышно из-за смутного ощущения какой-то неопределенной вины спросил капеллан, по-прежнему не глядя на своих конвоиров. Ему вдруг почудилось, что его собираются обвинить в столкновении самолетов и смерти Нетли. – Что я такого сделал?
– Ты вот чего, парень, ты пока заткни свое хайло, – предложил ему полковник, – и обожди наших вопросов, идет?
– Не надо с ним так разговаривать, – сказал майор. – Зачем нам его унижать?
– А тогда пусть заткнет свое хайло и молчит, пока ему не начали задавать вопросы.
– Вы пока заткните ваше хайло, отец, – благожелательно посоветовал капеллану майор. – Так будет лучше.
– Меня не надо называть «отец», – сказал капеллан. – Я не католик.
– Я тоже, отец, – сообщил ему майор. – У меня просто такая привычка – называть всех Божьих служителей титулом «отец», потому что я набожный.
– Он небось даже не верит, что у нас в окопах есть атеисты, – насмешливо глянув на капеллана, сказал полковник и по-приятельски ткнул его кулаком в бок. – Ну-ка просвети их насчет атеистов, отец. Есть они у нас в окопах?
– Не знаю, сэр, – отозвался капеллан. – Я никогда не бывал в окопах.
– Вы и на небесах не бывали, – брюзгливо сказал ему, оглянувшись с переднего сиденья, третий офицер. – Так вам ведь не приходит в голову, что небес нет?
– Или приходит? – спросил полковник.
– Вы совершили очень серьезное преступление, отец, – объявил капеллану майор.
– Какое преступление?
– Этого мы пока не знаем, – сказал полковник. – Но обязательно узнаем. А вот что оно серьезное – это мы уже знаем.
Они съехали с шоссе у здания штаба полка и, почти не снижая скорости – шины при повороте пронзительно заскрипели, – обогнули автостоянку перед главным входом, потом само здание и остановились перед небольшой дверью. Три офицера вылезли из машины и поманили за собой капеллана. Затем отомкнули дверь, спустились гуськом по узкой деревянной лестнице с шаткими ступенями и ввели капеллана в сырую сумрачную подвальную комнату с низким бетонным потолком и неоштукатуренными каменными стенами. Все углы комнаты были затянуты паутиной. Большая мокрица быстро уползла при их появлении за влажную водопроводную трубу. Конвоиры посадили капеллана на жесткий деревянный стул с прямой спинкой, который стоял перед небольшим голым столом.
– Располагайся как дома, парень, – предложил капеллану полковник, включив яркую лампу и направляя ее слепящий отражатель ему в лицо. Он положил на стол коробку спичек и кастет. – Нам надо, чтобы ты расслабился.
Не совсем веря, что все это творится с ним наяву, капеллан в ужасе таращил слезящиеся глаза. Зубы у него дробно постукивали, а руки и ноги как бы отнялись. Эти люди могли сделать с ним все, что захотят; они могли избить его до смерти, и никто не пришел бы ему на помощь – никто, кроме, быть может, набожного доброжелательного майора с хищным лицом, который подошел к раковине и открыл кран, так что подвальная тишина наполнилась шумным плеском разбивающейся об раковину струи, а потом вернулся к столу и положил на него рядом с кастетом массивный резиновый шланг длиной примерно с человеческую руку.
– Все будет в порядке, капеллан, – ободрительно сказал он. – Вам нечего бояться, если вы невиновны. Почему у вас такой испуганный вид? Вы ведь, наверно, невиновны?
– Это он-то невиновен? – удивился полковник. – Еще как виновен, сучье отродье!
– В чем я виновен? – спросил капеллан, решительно не представляя себе, как тут с ним поступят и к кому из них взывать о милосердии. У третьего офицера не было знаков различия, и он стоял где-то в отдаленье. – Что я такого сделал?
– Это вот нам и предстоит выяснить, – ответил полковник, пододвигая капеллану бумагу и ручку. – Напиши-ка свою фамилию, парень. Собственным почерком.
– Собственным почерком?
– Во-во, собственным. Бумаги, надеюсь, тебе хватит? Пиши в любом месте. – Когда капеллан написал свою фамилию, полковник вынул из папки еще один лист и показал оба листка майору, который подошел к нему и с озабоченным видом склонился над столом.
– Почерки на первый взгляд разные, – сказал он.
– Его работа, как я и говорил.
– Какая работа? Что я такого сделал? – спросил капеллан.
– Этого я от вас не ожидал, – с мрачной горечью упрекнул его майор.
– Чего не ожидали?
– Таких преступных фокусов, отец.
– Каких фокусов? – с нарастающей тревогой вскричал капеллан. – Что я такого сделал?
– А вот что, – ответил майор и, словно бы преодолевая омерзение, пододвинул к нему по столу листок бумаги с его фамилией. – Это же не ваш почерк, отец.
– Как так не мой? – Капеллан изумленно сморгнул несколько раз подряд.
– Так вот и не ваш, отец. Вы опять лжете.
– Да ведь я только что это написал! – гневно вскрикнул капеллан. – У вас на глазах!
– В том-то и дело, – ядовито подтвердил майор. – Вы писали у меня на глазах. И теперь не сможете отрицать, что писали собственной рукой. Человек, способный солгать насчет собственного почерка, способен лгать бесконечно.
– Да как я солгал насчет своего почерка? – со злобой выкрикнул капеллан, забывший от возмущения даже про страх. – Может, у вас парный психоз? О чем вы оба толкуете?
– Мы предложили вам написать вашу фамилию собственным почерком. А вы этого не сделали.
– Как так не сделал? Чьим же я почерком, по-вашему, писал?
– Чьим-то чужим.
– Чьим-то чужим?
– А вот это мы вскорости выясним, – с угрозой сказал полковник.
– Выкладывайте все начистоту, капеллан.
– Это мой почерк! – горячо, даже почти горячечно выкрикнул капеллан, в недоумении глядя то на одного своего мучителя, то на другого. – Где тогда, по-вашему, мой почерк, если это не мой?
– А вот он, – с видом глубокого превосходства отозвался полковник и пододвинул капеллану фотокопию солдатского письма, из которого было вымарано все, кроме обращения «Дорогая Мэри», а внизу кто-то приписал: «Тоскую по тебе безумно. Э. Т. Тапмэн, капеллан ВВС США». Капеллан покраснел, и полковник, презрительно глядя на него, спросил: – Ну так что, парень? Ты знаешь, чей это почерк?
– Нет, – после мучительной паузы ответил капеллан, узнавший почерк Йоссариана.