– Ты ведь грамотный парень, верно я говорю? – едко осведомился полковник. – А потому должен понимать, что выдал себя с головой, указав свою фамилию и должность…
– Фамилия-то здесь моя…
– … которую никто, кроме тебя, написать не мог. Что и требовалось доказать.
– Я ее не писал. И почерк здесь не мой.
– То есть ты его подделал, – холодно заключил полковник, пожав плечами. – И здесь тоже подделал.
– Это, наконец, невыносимо! – теряя от злости голову, заорал капеллан. Он вскочил на ноги и сжал кулаки. – Я этого не потерплю! Слышите? Не потерплю! Только что погибло двенадцать человек, а я вынужден тратить время на ваши дурацкие вопросы! У вас нет никакого права держать меня здесь, и я этого не потерплю!
Полковник молча ткнул капеллана в грудь, и тот рухнул на стул, обессиленный и перепуганный больше прежнего. Майор взял со стола резиновый шланг и принялся многозначительно похлопывать им себя по ладони. Полковник ухватил спичечный коробок, вынул оттуда спичку и, приготовившись чиркнуть ею, посмотрел на капеллана в предвкушении новых признаков бунта. Бледный от страха капеллан оцепенел. Слепящая лампа заставила его преодолеть оцепенение, и он отвернулся; плеск воды в гулкой раковине раздирал ему барабанные перепонки. Он хотел теперь одного – узнать, что им надо от него услышать, и во всем признаться. Он с тревогой смотрел на третьего офицера, который по знаку полковника отделился от стены, неторопливо подошел к нему и небрежно сел в нескольких дюймах от него на угол стола – лицо бесстрастное, а взгляд пронзительный и холодный.
– Выключите лампу, – негромко сказал он, глядя капеллану в глаза. – Она мешает.
– Благодарю вас, сэр, – улыбнувшись ему бледной улыбкой, пролепетал капеллан. – И воду, пожалуйста.
– Пусть течет, – сказал третий офицер. – Она мне не мешает. – Он поддернул на коленях брюки, как бы опасаясь помять остро отглаженные складки. – Назовите мне ваше вероисповедание, капеллан, – безучастно предложил он.
– Я анабаптист, сэр.
– Очень подозрительная религия, верно?
– Подозрительная? – простодушно удивился капеллан. – Почему, сэр?
– Потому что мне о ней ничего не известно. Против этого трудно возразить, правильно я говорю? А разве это не делает ее чрезвычайно подозрительной?
– Н-н-не знаю, сэр, – дипломатично пробормотал капеллан. Отсутствие знаков различия сбивало его с толку, он даже не был уверен, что должен говорить «сэр». Какой у него чин? И кто дал ему право вести допрос?
– Капеллан, когда-то я изучал латынь. Мне кажется, было бы несправедливо по отношению к вам умолчать об этом перед моим следующим вопросом. Скажите откровенно, разве слово «анабаптист» не значит просто-напросто, что вы не баптист?
– О нет, сэр. Оно значит гораздо больше…
– Вы баптист?
– Нет, сэр.
– Стало быть, если выразить вашу мысль во всей ее полноте и простоте, вы не баптист, верно?
– Простите, сэр?
– Не пытайтесь уйти от ясного ответа, капеллан. Вы ведь, по существу, уже ответили, хотя и не пожелали полностью назвать вещи своими именами. Однако отрицание некоего факта еще не определяет вашу сущность. Будучи не баптистом, вы можете быть кем угодно, кроме баптиста, так? – Офицер слегка принагнулся, показывая всем своим видом, что переходит к главному. – Вы, например, вполне можете быть, – многозначительно и проницательно сказал он, – Вашингтоном Ирвингом, верно?
– Вашингтоном Ирвингом? – с удивлением переспросил капеллан.
– Не виляй, Вашингтон! – раздраженно вклинился обрюзгший усастый полковник. – Пора бы уже сделать чистосердечное признание. Нам точно известно, что ты украл этот помидор.
Капеллан на мгновение замер, а потом нервозно, но с облегчением хихикнул.
– Ах вот вы о чем! – воскликнул он. – Теперь я начинаю понимать. Мне дал этот помидор полковник Кошкарт, сэр. Я его не крал. А если мои слова вызывают у вас недоверие, спросите полковника Кошкарта.
Дверь в противоположной стороне отворилась, и оттуда, словно из стенного шкафа, вышел полковник Кошкарт.
– Привет, полковник. Полковник, он утверждает, что вы дали ему помидор. Это так?
– А почему я должен давать ему помидор? – спросил полковник Кошкарт.
– Благодарю, полковник. У меня все.
– Не стоит благодарности, полковник, – отозвался полковник Кошкарт и вышел за дверь, в которую вошел.
– Ну, парень? Что ты скажешь теперь?
– Он сам мне его всучил! – яростно, как испуганный кот, прошипел капеллан. – Он сам мне его всучил!
– Надеюсь, вы не хотите назвать своего командира лгуном, капеллан?
– Почему ваш командир должен давать вам помидор, капеллан?
– Ну а зачем ты пытался навязать помидор сержанту Уиткуму? Хотел замести следы?
– Да нет же! Да нет! Неужели вы не понимаете? – жалобно затараторил капеллан. – Я предложил его сержанту Уиткуму, потому что мне он был не нужен.
– А для чего вы украли его у полковника Кошкарта, если он был вам не нужен?
– Да не крал я его у полковника Кошкарта!
– А почему у вас такой испуганный вид, если вы его не крали? Почему вы чувствуете себя виновным?
– Я невиновен!
– А с какой, интересно, стати мы стали бы тебя допрашивать, если ты невиновен?
– Откуда же я знаю? – прижимая костяшки пальцев к коленям и качая опущенной исстрадавшейся головой, откликнулся капеллан. – Откуда я знаю?
– Он думает, у нас есть время на пустую болтовню, – возмутился майор.
– Капеллан, – неторопливо и как бы подводя итог, проговорил офицер без знаков различия, – у нас имеется письменное свидетельство полковника Кошкарта, в котором он утверждает, что вы украли у него помидор. – Офицер вынул из папки желтоватый листок бумаги с машинописным текстом, показал его капеллану и положил текстом вниз на правую сторону открытой папки. Потом поднял второй листок, лежавший раньше под первым. – А это, – продолжал он, – официальное показание сержанта Уиткума, где сообщается, что помидор, насколько ему известно, был краденый, так как в противном случае вы не стали бы навязывать ему этот помидор.
– Не крал я помидор, клянусь вам, сэр, – едва сдерживая слезы, измученно пролепетал капеллан. – Богом клянусь, не крал!
– Вы веруете в Бога, капеллан?
– Конечно, сэр. Конечно, верую.
– Это очень странно, капеллан, – сказал офицер, вынимая из папки еще один желтоватый листок с машинописным текстом, – потому что у нас есть заявление полковника Кошкарта, в котором он сообщает о вашем отказе совершать в инструктажной молебны для личного состава перед вылетом на очередное боевое задание.
– Да ведь он сам отказался от этой идеи, сэр, – немного помолчав, чтобы точнее припомнить, оживленно начал объяснять капеллан. – Он отказался от этой идеи, когда узнал, что нижние чины и офицеры молятся одному Богу.
– Он… что? – недоверчиво вскричал офицер без знаков различия.
– Ну и бредовина! – проворчал краснолицый полковник, откинувшись на спинку стула с оскорбленным достоинством и непритворным отвращением.
– Он что – думает, мы поверим в эту чушь? – изумленно вскричал майор.
– Не слишком ли вы заврались, капеллан? – едко хмыкнув, поинтересовался офицер без знаков различия и со снисходительной, но суровой усмешкой воззрился на капеллана.
– Но я же говорю правду, сэр! Клянусь вам, сэр!
– Это, впрочем, неважно, – равнодушно сказал офицер без знаков различия, – поскольку у меня имеется еще одно письменное свидетельство полковника Кошкарта, в котором он утверждает, что вы однажды объявили атеизм вполне законным явлением. Припомните, капеллан, делали вы при ком-нибудь подобное заявление?
Капеллан без всяких колебаний утвердительно кивнул головой, считая, что выбрался наконец на твердую почву.
– Да, сэр, – уверенно сказал он. – Я сделал такое заявление. Я сделал его, потому что это правда. Атеизм не противозаконен.
– Что едва ли может аттестовать вас как правоверного священнослужителя, когда вы делаете подобные заявления, – едко проговорил офицер и, нахмурившись, вынул из папки еще один листок с машинописным текстом. – А вот здесь у меня заверенное должным образом свидетельство сержанта Уиткума, где он клянется под присягой, что вы всячески противились его попыткам ввести в обиход письма соболезнования родственникам убитых и раненых при исполнении ими воинского долга. Это правда?
– Да, сэр, я противился его попыткам, – ответил капеллан. – И горжусь этим, сэр. Сержант Уиткум собирался писать лицемерные и безнравственные письма. Он поставил перед собой цель прославить полковника Кошкарта, ничего другого ему было не нужно.
– Ну и что? – удивился офицер. – Так или иначе, а эти письма служили бы утешением и поддержкой родственникам пострадавших. Разве нет? Мне, признаться, непонятен ход ваших мыслей, капеллан.
Капеллан почувствовал, что загнан в тупик и возразить не сможет. Он понурил голову, ощущая себя безъязыким простаком.
Обрюзгшего полковника осенила тем временем вдохновенная идея.
– А почему бы нам не повыбить ему мозги? – с воодушевлением предложил он остальным.
– Да-да, мы вполне можем повыбить ему мозги, – поддержал полковника хищнолицый майор. – Он ведь всего-навсего анабаптист.
– Нет-нет, сначала мы должны признать его виновным. – Офицер без знаков различия вяло взмахнул рукой, словно отстраняя идею коллег. Потом легко соскочил на пол и обошел стол, чтобы встать с другой стороны, прямо напротив капеллана, немного сгорбившись и плотно прижав ладони к столешнице. Взгляд у него был угрюмый и суровый, а лицо властное и решительное. – Капеллан, – грозно объявил он, – мы обвиняем вас как Вашингтона Ирвинга в своевольном присвоении себе звания военного цензора и противозаконном досмотре писем личного состава. Признаете ли вы себя виновным?
– Я невиновен, сэр! – Капеллан облизал сухим языком сухие губы и встревоженно съехал на краешек стула.
– Виновен, – определил полковник.
– Виновен, – поддержал его майор.
– Значит, виновен, – подытожил офицер без знаков различия и написал какое-то слово на листе бумаги в своей папке. Снова посмотрев на капеллана, он сказал: – Мы также обвиняем вас в преступлениях и проступках, которых еще не сумели выявить. Признаете ли вы себя виновным?