Мокрый от испарины, генерал Долбинг схватил телефонную трубку.
– Уинтергрин?
– Долбинг, так вас и не так…
– Уинтергрин, вы слышали, что они устроили?
– … вы понимаете, идиот, что вы устроили…
– Они назначили Шайскопфа главнокомандующим боевыми подразделениями.
– … рассылая везде свои треклятые реляции? Из-за них Шайскопфа назначили главнокомандующим боевыми подразделениями!
– Ох нет, только не это! – громко простонал генерал Долбинг. – Из-за моих реляций? Из-за моих реляций Шайскопфа назначили главнокомандующим? А почему не меня?
– Потому что вас перевели на должность командира бригады, а Шайскопфа назначили командиром АСОРа. И знаете, что этот выродок собирается сделать?..
– Сэр, вы бы поговорили с генералом Шайскопфом, – нервозно обратился к генералу Долбингу сержант. – Он требует, чтоб ему кто-нибудь ответил.
– Каргил, поговори за меня с Шайскопфом! Я не в состоянии. Спроси, что ему от нас нужно.
Полковник Каргил взял телефонную трубку и, слушая генерала Шайскопфа, медленно побледнел.
– Господи Иисусе Христе! – проблеял он и выронил трубку. – Знаете, что он собирается сделать? Он собирается ввести повсеместно марш-парады с обязательным участием всего личного состава боевых подразделений!
Глава тридцать восьмаяМладшая сестра
Йоссариан ходил задом наперед и отказывался летать. Он пристегнул к поясу кобуру с пистолетом и ходил задом наперед, потому что почти все время пятился, высматривая, не подкрадывается ли к нему сзади враг, и постоянно оглядывался в ожидании опасности со спины. Любой шорох позади был зловещим, каждый встречный мог оказаться убийцей. Он постоянно держал руку на рукояти пистолета и никому, кроме Обжоры Джо, не улыбался. Он сказал капитану Птичкарду с капитаном Краббсом, что летать больше не будет. Капитан Птичкард с капитаном Краббсом исключили его из списков очередного вылета и доложили о создавшемся положении в штаб полка.
– Как это, дьявольщина, не будет летать? – спокойно усмехнувшись, осведомился у капитана Птичкарда и капитана Краббса подполковник Корн, а полковник Кошкарт молча отступил в угол, чтобы разрешить наконец зловещую загадку фамилии Йоссариан, чреватой для него бесконечными бедами. – Почему это не будет?
– Его приятель Нетли гробанулся при столкновении самолетов над Специей. Так, может, поэтому.
– Он думает, он кто – Ахиллес? – поинтересовался подполковник Корн и, весьма довольный своим определением, мысленно отметил, что надо повторить его при генерале Долбинге. – Ему все равно придется летать. Выбора у него нет. Сообщите ему, что, если он будет упорствовать, вы доложите о его отказе нам.
– Мы уже сказали ему, что доложим, сэр. Это на него не подействовало.
– А что говорит майор Майор?
– Мы никогда не видим майора Майора, сэр. Он как бы исчез.
– Нам бы самим его исчезнуть! – сварливо проворчал из своего угла полковник Кошкарт. – Как исчезли в госпитале Дэнбара.
– У нас есть немало способов управиться с ним, полковник, – самоуверенно сказал подполковник Корн. А потом, обратившись к капитану Птичкарду и капитану Краббсу, продолжил: – Для начала пойдите ему навстречу. Пошлите в Рим, чтоб он пару дней отдохнул. Возможно, смерть друга действительно немного его расстроила.
Смерть Нетли едва не отправила Йоссариана на тот свет, потому что, когда он сказал, оказавшись в Риме, его возлюбленной, что Нетли убит, та горестно вскрикнула и попыталась пырнуть Йоссариана ножом для чистки картошки.
– Bruto![37] – озлобленно взвыла, задыхаясь от ярости, возлюбленная Нетли, когда Йоссариан заломил ей руку за спину и выкручивал ее, пока нож не упал на пол. – Bruto! – Она молниеносно разодрала ему щеку свободной рукой с длинными и острыми, как у кошки, ногтями, а потом злобно плюнула в лицо.
– Да ты что? – скривившись от боли, ошеломленно выкрикнул он и отшвырнул ее. – Я-то тут при чем?
Она снова метнулась вперед, неистово молотя по воздуху кулаками, и разбила ему губу, прежде чем он изловчился схватить ее за руки и остановить. Волосы у нее превратились в дико растрепанные патлы, по щекам двумя ручьями текли слезы, глаза ненавистно сверкали, и она бешено, с неодолимой, словно у сумасшедшего, силой вырывалась, визгливо проклиная его и злобно выкрикивая «Bruto! Bruto!» всякий раз, как он пытался ей что-нибудь сказать. Ее поразительная для женщины сила проявилась так неожиданно, что он едва не упал. Она была почти одного с ним роста, и несколько секунд страшных, как в кошмарном сне, он боялся, что она сумеет его свалить, долбанет головой об пол и беспощадно раздерет на куски в безумной решимости отомстить за гнусное преступление, которого он не совершал. Ему до отчаяния хотелось позвать кого-нибудь на помощь, потому что их одышливая, с хриплым хаканьем, лютая – рука в руке – борьба могла длиться, как он опасался, вечно. Однако силы у нее наконец иссякли, и, отступив на шаг, он попытался объяснить ей, клятвенно уверить ее, что не имеет к смерти Нетли ни малейшего отношения, что тот погиб вовсе не по его вине. Она снова плюнула ему в лицо, и он отшвырнул ее, ощутив гнев и беспомощную горечь от бесполезности человеческих слов. Отброшенная назад, она мгновенно нагнулась за картофельным ножом. Он прыгнул на нее сверху, и они несколько раз перекатились по полу друг через друга, прежде чем ему удалось вырвать у нее нож. Когда он вставал, она остервенело дернула его за ногу, выдрав клок брюк и до крови располосовав ногтями кожу. Он доковылял, прихрамывая от боли, до окна и выбросил нож на улицу. Ему ничто больше не угрожало, и он с облегчением вздохнул.
– А теперь успокойся наконец, и я тебе все объясню, – умоляюще сказал он, думая, что говорит умудренно, уравновешенно и убедительно.
Она пнула его в пах. «Ххух!» – выдохнул он воздух, одрябнув, как лопнувший мяч, и упал с утробным воем на бок, а потом несколько раз нелепо перекувырнулся с прижатыми к животу коленями, не в силах умолкнуть и перевести дыхание от жгучей, нестерпимой, выворачивающей внутренности муки. Шлюха Нетли выбежала из комнаты. Йоссариан, пошатываясь, встал – и вовремя, потому что она уже прибежала обратно с длинным хлебным ножом. Издав испуганный стон, прижав обе ладони к раздираемой болью, страдальчески пульсирующей, словно полураздавленное живое существо, мошонке, Йоссариан всей своей тяжестью обрушился вниз на ее голени, так что она упала рядом с ним, громко стукнувшись локтями об пол. Нож отлетел в сторону, и он загнал его ударом ладони под кровать. Она нырнула вслед за ножом, но Йоссариан, вставая, резко дернул ее вверх. Тогда она опять попыталась пнуть его в пах, и он, грязно выругавшись, яростно отбросил ее к противоположной стене. Она шмякнулась об стену, свалив при этом стул, который задел туалетный столик, так что расчески и щетки для волос, баночки с кремом и разноцветные флакончики посыпались на пол. Картина в рамочке под стеклом, висевшая на дальней стене, тоже упала, и стекло зигзагообразно треснуло.
– Чего тебе от меня надо? – жалобно злобясь, выкрикнул Йоссариан. – Ведь не я же его убил!
Она запустила ему в голову тяжелую стеклянную пепельницу. Он сжал кулак и решил было садануть ее, когда она набросится на него снова, в солнечное сплетение, но побоялся искалечить. Аккуратный удар в челюсть, и она отключится, подумал он, однако сразу сообразил, что по челюсти не попадет – слишком резко металась перед ним цель, – и лишь отступил на шаг в сторону, когда, бросившись вперед, она уже не могла изменить направление, пропустил ее мимо себя, мощно подтолкнул в спину, и она грохнулась об стену. Зато стояла она теперь у двери, и выскочить из комнаты он не мог. Она швырнула в него большую вазу. А потом, прежде чем он успел опомниться, подскочила к нему с полной бутылкой вина и трахнула его точнехонько в висок, так что он, полуоглушенный, рухнул на одно колено. В ушах у него дребезжал надтреснутый звон, а лицо онемело. И все же он был больше ошарашен, чем испуган и разозлен. Почему она хочет его убить? Он решительно не понимал, в чем дело и что ему делать. А впрочем, надо было спасать жизнь, и, когда она снова подняла бутылку, он, резко оттолкнувшись коленом от пола, двинул ее с маху головой в живот, так что она не успела его ударить, и он по инерции таранил ее, а она отступала, пока не наткнулась на кровать, – все это произошло за секунду или две, – и ноги у нее подогнулись, и она свалилась на спину, а он, съехав по ней вперед, упал, голова к голове, на нее. Она вцепилась ему в шею ногтями, но он, не обращая на это внимания, тянулся и тянулся, придавив ее всей своей тяжестью к кровати, за бутылкой, которую она по-прежнему держала в правой руке, и наконец дотянулся, крепко сжал ее и вырвал. Обезоруженная, плотно придавленная к кровати, она все же пыталась ударить его коленом, бешено проклиная и свирепо царапаясь. Потом хотела укусить, и ее белые зубы обнажились под полными, чувственными пересохшими губами, как у голодного плотоядного зверя. Сейчас, лежа под Йоссарианом, она ничего не могла ему сделать, но он тревожно думал, что едва ли сумеет вскочить, не попав под ее пинок. В нем вдруг проснулось желание, и ему стало стыдно. Ее молодое, плотное, упругое тело билось под ним, словно волнуемое шквалистым ветром море, и он ощущал неодолимое искушение, тем более что и она уже не старалась высвободиться из-под него, а крепко обняла за шею левой рукой, и по ее телу пробежала дрожь, глаза затуманились, губы привычно приоткрылись… а правой рукой она предательски шарила у кровати по полу, стараясь нащупать нож, и в конце концов нащупала его. Йоссариан едва успел среагировать. Она все еще жаждала убийства! Его ошарашила ее порочная, двойственная жажда, но руку с ножом он сумел перехватить и, вырвав нож, вскочил на ноги. Лицо у него горело от изумления и разочарования. Он не понимал, чего ему хочется – удрать к чертовой матери, пока у него есть такая возможность, или опять свалиться рядом с ней на кровать, отдавшись в жалкой покорности на ее милость. Однако она избавила его от этого мучительного выбора, неожиданно разрыдавшись. Он остолбенел.