Йоссариан согласно кивал, сидя рядом с Мило в кресле второго пилота, и старался не обращать внимания на его трепотню. Он думал о Крафте, Орре, Нетли, Дэнбаре, Крохе Сэмпсоне и Маквоте, обо всех несчастных, глупых и затравленных людях, которые встречались ему в Италии, Аравии и Северной Африке или бедствовали на пороге гибели в других районах мира, где он никогда не бывал, а Снегги и младшая сестра Нетлиевой шлюхи особенно тяготили его совесть. Он решил, что понимает, почему шлюха Нетли хотела убить его в отместку за смерть Нетли. Да, она имела право ему мстить. Ведь именно мужчины правили делами мира, и ей вместе со всеми женщинами было естественно винить его вместе со всеми мужчинами за те бедствия, которые сыпались на них как из рога изобилия; она имела основания ставить ему в вину злосчастную участь своей малолетней сестры и всех других детей, хотя он был ненавистен ей главным образом из-за Нетли. Кто-то должен иногда совершать поступки, взяв на себя заботу обо всех. Все преступники оказывались одновременно жертвами преступлений своих жертв, и кто-то должен был разомкнуть этот дьявольский, унаследованный от предков порочный круг. В некоторых областях Африки взрослые работорговцы крали детей и продавали их другим взрослым на мясо. Йоссариана поражали дети, которых приносили в жертву чудовищной свирепости людей. Да нет, часто думал он, дети добровольно обрекали себя на эту жертву – скрывая страдания, без всякого страха, – а иначе столь варварский обычай уже давно бы исчез, потому что даже жажду бессмертия или наживы люди не стали бы утолять, отнимая жизнь у детей.
Он старается потопить корабль, сказал Мило Миндербиндер, и Йоссариан опять согласно кивнул. Он паршивая овца в стаде, сказал Мило Миндербиндер. Йоссариан кивнул и стал слушать, а Мило сказал, что если ему не нравится, как полковник Кошкарт и подполковник Корн командуют полком, то он должен отказаться от американского гражданства. Йоссариан удержался и не сказал, что если Мило Миндербиндеру, полковнику Кошкарту и подполковнику Корну не нравится, как он воспринимает их командование полком, то они сами могут отказаться к чертям собачьим от американского гражданства. Полковник Кошкарт и подполковник Корн всегда старались помочь Йоссариану, сказал Мило Миндербиндер; разве не дали они ему медаль, не произвели в капитаны после налета на Феррару, когда он не сумел в первый раз точно выйти на цель? Йоссариан кивнул. Разве они не кормят его, не выдают ему каждый месяц прекрасное жалованье? Йоссариан кивнул. Мило был уверен, что они милосердно простят его, если он придет к ним с повинной и согласится совершить восемьдесят боевых вылетов. Йоссариан сказал, что подумает, и, затаив дыхание, возносил молитву об удачной посадке, пока Мило Миндербиндер приземлялся и уводил самолет с взлетно-посадочной полосы. Его самого поражало, как люто возненавидел он полеты.
Рим лежал в руинах. Аэропорт разбомбили восемь месяцев назад, и высокие валы каменного крошева громоздились, наваленные бульдозерами, с обеих сторон дороги, ведущей к воротам при въезде на аэродром, который опоясывала изгородь из колючей проволоки. Колизей, правда, уцелел, но Арка Константина была разрушена. А в квартире с тремя коридорами, где жила раньше шлюха Нетли, царил страшный разгром. Девицы сгинули, осталась только старуха. Окна были выбиты, и старуха, по-видимому, натянула на себя все свои кофты и юбки, а голову укутала в темную шаль. Она сидела, скрестив руки на груди, возле включенной электроплитки и кипятила в помятой алюминиевой кастрюле воду. Когда Йоссариан вошел, она громко разговаривала сама с собой, а увидев его, начала слезливо причитать.
– Сгинули, – простонала она, не дожидаясь вопроса и уныло раскачиваясь взад-вперед на скрипучем стуле.
– Кто?
– Все. Все несчастные девочки.
– Куда?
– Прочь. Их всех прогнали. Все сгинули. Все несчастные девочки.
– Кто их прогнал?
– Злые здоровенные солдаты в твердых белых шапках и с дубинами. Да еще наши carabinieri[41]. Солдаты с дубинами прогнали бедных девочек на улицу. Им не дали даже как следует одеться. Бедные они, несчастные! Их выгнали прямо в чем они были на мороз.
– Они арестованы?
– Да нет, их просто выгнали. Выгнали, и все.
– Да почему они это сделали, если не хотели их арестовать?
– Я не знаю, – горестно всхлипнула старуха. – Я ничего не знаю. Кто теперь позаботится обо мне, когда всех бедных девочек выгнали и они сгинули? Кто обо мне позаботится?
– Да ведь должна же быть какая-то причина! – настаивал Йоссариан. Он ударил кулаком по ладони и сказал: – Не могли же они просто ворваться сюда без всякой причины и выгнать всех на улицу!
– Не было никакой причины, – стонала старуха. – Не было никакой причины.
– А по какому праву они явились?
– По двадцать второму.
– Что-что? – Йоссариан испуганно замер, и по спине у него поползли тревожные мурашки. – Повтори точно, что они сказали!
– Они сказали, у них есть такое особое право номер двадцать два, – как бы подтверждая кивками головы свои слова, повторила старуха. – Да-да, номер двадцать два. Они сказали, у них есть право делать что угодно, а мы не имеем права им мешать. Потому что это Поправка двадцать два.
– О чем ты мне тут плетешь? – яростно заорал сбитый с толку Йоссариан. – Кто, дьявольщина, тебе сказал про Поправку двадцать два? Откуда ты о ней знаешь?
– Солдаты в твердых белых шапках и с дубинами. Девочки плакали. «Разве мы делаем что-нибудь незаконное?» – говорят. А солдаты говорят «нет» и пихают их дубинами к дверям. «Так за что вы нас выгоняете?» – плачут девочки. А солдаты им говорят: «Поправка двадцать два». Девочки их спрашивают: «Какая такая поправка?» А солдаты опять: «Поправка двадцать два». Выгоняют, а сами твердят: «Поправка двадцать два, Поправка двадцать два». Что это хоть такое значит? Почему «Поправка двадцать два»?
– Они вам показали ее, эту Поправку двадцать два? – растерянно и злобно расхаживая по комнате, спросил у старухи Йоссариан. – Дали вам ее прочитать?
– Они сказали, им не надо давать нам ее читать. Они по закону не обязаны.
– По какому закону?
– Они сказали, по двадцать второму. Дескать, Поправка двадцать два.
– Чтоб им всем провалиться, бандюгам! – горько выкрикнул Йоссариан. – И ведь у них наверняка не было никакого документа. – Он остановился и беспомощно огляделся. – А где старик?
– Сгинул, – проскулила старуха.
– Куда?
– На тот свет, – объяснила старуха и, похлопав себя ладонью по голове, добавила: – Чего-то у него тут лопнуло. То был живой, живой, а через минуту гляжу, он уже мертвый.
– Да не мог он умереть! – упрямо заспорил было Йоссариан, однако сразу сообразил, что это правда, притом логичная правда: старик, по своему обыкновению, примкнул к большинству.
Йоссариан отвернулся от старухи и хмуро, с мрачным любопытством побрел по квартире, заглядывая в комнаты. Солдаты с дубинами вдребезги разбили все стеклянное. Разодранные занавески и скатерти валялись на полу. Стулья, столы и комоды были перевернуты или сломаны. Все, что можно искорежить и разрушить, было искорежено и разрушено. От обстановки квартиры не осталось почти ничего. Большего разгрома не смогли бы учинить даже самые свирепые дикари. Стекла были выбиты, и ночь заглядывала в окна призрачными черными зрачками. Йоссариан представил себе тяжелую поступь военных полицейских – на головах белые шлемы, в руках массивные дубинки, глаза фанатично полыхают сознанием своей священной правоты и вожделенного, раз навсегда присвоенного права ломать, крушить, истреблять и уничтожать. Все несчастные девочки сгинули кто куда, старик отправился на тот свет, и осталась только старуха, укутанная с головы до ног в древние тряпки, которая тоже здесь долго не протянет.
– Сгинули, – горестно заквохтала она, как только Йоссариан вернулся после своего обхода квартиры. – Кто теперь обо мне позаботится?
– А подружка Нетли? – пропустив ее жалобу мимо ушей, спросил Йоссариан. – Не было от нее каких-нибудь вестей?
– Сгинула.
– Я понимаю. Но, может, кто-нибудь слышал про нее? Может, знает, где она сейчас?
– Сгинула.
– А ее сестра? Что случилось с сестрой?
– Сгинула, – монотонно повторила старуха.
– Да ты понимаешь, про кого я спрашиваю? – резко выкрикнул Йоссариан и заглянул старухе в глаза, опасаясь, что она бредит. – Что случилось с ее младшей сестрой, с девчонкой?
– Сгинула, сгинула, – раздраженно пожав плечами, чуть громче захныкала старуха, разозленная его придирчивой настырностью. – Ее выгнали вместе со всеми на улицу. Выгнали в чем она была прямо на мороз.
– Ее кто-нибудь увел?
– Я не знаю. Я не знаю.
– О ней кто-нибудь позаботится?
– А обо мне кто-нибудь позаботится?
– Она ведь вроде никого здесь в городе не знает?
– Кто обо мне позаботится? Кто обо мне позаботится?
Йоссариан положил ей на колени пачку лир и, мимолетно подумав, что с помощью зла – а разве деньги не зло? – вполне можно творить добро, вышел из квартиры. Спускаясь по лестнице, он злобно проклинал Поправку-22, хотя понимал, что ее не существует. Поправки-22 не существовало, он давно понял, что она выдумана, да только это не имело ни малейшего значения, поскольку, с одной стороны, все верили в ее существование, а с другой – тут-то и таилась подлая поправка ко всем человеческим законам, – не существовало реального документа, текст которого можно было бы отвергать или опровергать, изменять, критиковать или поносить, уничтожать, ненавидеть, пригвождать к позорному столбу, растаптывать ногами или раздирать в клочья и сжигать.
Стояла холодная темная ночь; промозглая пелена тумана окутывала улицы, постепенно оседая мельчайшими каплями на шершавые стены домов и пьедесталы памятников. Йоссариан вернулся к Мило Миндербиндеру и покаялся. Он признал себя виновным и, понимая, что лжет, пообещал летать на боевые задания до самого конца войны, если Мило согласится найти для него с помощью своих влиятельны