– Мама, – строго сказал Гари, – тебе не следует питать особых иллюзий насчет приезда Чипа.
– Мне просто показалось, что хлопнула дверца машины.
«Давай-давай, – подумал Гари, покидая дом. – Думай о том, кого тут нет, и гоняй в хвост и в гриву того, кто с тобой».
На улице он столкнулся с Дениз – сестра возвращалась из магазина с полными сумками.
– Надеюсь, мать вернет тебе деньги, – сказал он.
Сестра рассмеялась ему в лицо:
– Тебе-то что за дело?
– Она вечно пытается получить все даром. Меня это заедает.
– Удвой бдительность, – посоветовала сестра, направляясь в дом.
Почему, почему его точит чувство вины? Он не обещал матери привезти Джону, а если акции «Аксона» выросли на 58.000 долларов, так разве он не трудился в поте лица, чтобы добыть эти акции, разве не рисковал? И Беа Мейснер сама просила не отдавать Инид вызывающий привыкание наркотик. В чем же, в чем он виноват?
Он ехал и чувствовал, как продвигается вперед стрелка, указывающая уровень внутричерепного давления. Зря он предложил Инид помощь. Приехал всего на день-другой и тратит вечер на работу, которую за небольшую плату сделал бы любой слесарь.
Очередь в кассу перед Гари занимали самые толстые и тупые обитатели центральных штатов. Они скупали зефирных Санта-Клаусов, пакетики с мишурой, жалюзи, фены по восемь долларов и прихватки с рождественскими картинками. Пальцы-сосиски нащупывали мелочь в маленьких кошельках. У Гари из ушей валил пар, как у мультяшки, воображение кипело при мысли обо всех удовольствиях, какие можно было бы получить, вместо того чтобы терять полчаса в очереди за шестидюймовыми шурупами. Можно было бы заглянуть в коллекционный отдел сувенирного магазина при Музее транспорта, или разобрать старые рисунки мостов и путей, сохранившиеся еще с тех пор, когда отец служил в «Мидленд-Пасифик», или порыться в кладовке под верандой в поисках давно пропавших деталей от игрушечной железной дороги. Избавившись от «депрессии», Гари обрел новый интерес (настоящее хобби!) ко всем железнодорожным сувенирам, которые можно заключить в рамочку или добавить в коллекцию, и мог потратить на их поиски целый день, да что там, неделю!
Выйдя на дорожку, он увидел, как дрогнули прозрачные занавески, – мать снова подглядывает. В доме духота, пахнет едой, которую печет, тушит, обжаривает Дениз. Гари отдал Инид чек на шурупы, и она – совершенно справедливо – приняла это как вызов.
– Не можешь раскошелиться на четыре доллара девяносто шесть центов?!
– Мама, – сказал Гари, – я выполняю твою просьбу, как обещано. Но это не моя ванная и не моя перекладина.
– Потом отдам.
– Забудешь.
– Гари, я сказала: отдам позже!
Дениз в фартуке стояла на пороге кухне и смеющимися глазами наблюдала за переговорами.
Гари снова спустился в подвал. Альфред храпел в большом синем кресле. Гари прошел в лабораторию и наткнулся на нечто неожиданное: возле скамейки стояло короткоствольное ружье в брезентовом чехле. Раньше его тут вроде не было. Или Гари не замечал? Нет, ружье всегда лежало в кладовке под верандой. Право же, это наводит на дурные мысли.
Позволить ему застрелиться?
Этот вопрос прозвучал в мозгу так отчетливо, словно Гари произнес его вслух. Он призадумался. Одно дело – вмешаться ради блага Инид и конфисковать наркотики: для Инид остается еще жизнь, надежда, удовольствия. Со стариком покончено.
С другой стороны, Гари вовсе не хотелось услышать выстрел, спуститься вниз и ступить в лужу крови. Не хотелось, чтобы такому испытанию подвергалась мать.
И все же, хотя зрелище будет ужасное, в результате качество жизни Инид существенно возрастет.
Гари открыл стоявшую на скамейке коробку с патронами и убедился, что все они на месте. Лучше бы кто-нибудь другой, не он сам, обратил внимание на ружье. Но когда решение сформировалось окончательно, оно оказалось настолько четким, что Гари действительно произнес его вслух. В пыльной, вонючей, гулкой лаборатории он произнес:
– Если ты этого хочешь – милости просим! Я тебе мешать не стану.
Прежде чем сверлить дыры в душевой, нужно было освободить полки в маленькой кладовой за стенкой. Тоже непростая задача. В коробке из-под обуви Инид хранила ватные шарики из бутылочек с аспирином и рецептурных лекарств. Сотен пять, а то и тысяча. Тюбики с недовыдавленной, окаменевшей внутри мазью. Пластиковые стаканчики и прочая утварь (трудно поверить, но цвет ее был еще отвратительней, чем у перекладины), принесенные Инид из больницы после операций на ступне и на колене и флебита. Хорошенькие маленькие скляночки с меркурохромом и анбезолом, засохшие еще в 1960-х. Бумажный пакет, который Гари поспешил закинуть на верхнюю полку, пока его не стошнило, – там хранились старые гигиенические пояса и женские прокладки.
Когда Гари расчистил кладовку и приготовился высверлить шесть отверстий, дневной свет уже угасал. Тут-то Гари и обнаружил, что насадки к дрели давно затупились. Он налегал на дрель всем своим весом, кончик насадки аж чернел; выбиваясь из сил, старая дрель дымилась, по лицу и груди Гари катился пот.
Именно в этот момент в ванную заглянул Альфред.
– Посмотрите-ка на это! – произнес он.
– У тебя все сверла затупились! – раздраженно сказал Гари. – Нужно было новые купить, раз уж я ходил в магазин.
– Покажи, – попросил отец.
Гари вовсе не хотелось связываться со стариком, с двумя нервными зверюшками о пяти пальцах каждая, которые он нес впереди себя. Гари отшатнулся от жадно тянувшихся к нему бессильных рук, но взгляд Альфреда сосредоточился на дрели, лицо прояснилось: он решал проблему. Гари покорно отдал дрель. Неужели отец в состоянии разглядеть, что он держит? Дрель-то ходуном ходит у него в руках! Пальцы старика прошлись по потускневшей поверхности, нащупывая путь, словно безглазые черви.
– Ты включил обратный ход, – сказал он.
Желтым зазубренным ногтем большого пальца Альфред подтолкнул переключатель в позицию «вперед» и вручил дрель сыну. Впервые после приезда Гари встретился с отцом глазами. Его пробрала дрожь, и вовсе не потому, что по спине, остывая, катился пот. «У старика на чердаке еще кое-что есть», – подумал он. Альфред в эту минуту казался таким счастливым, радовался, что сумел наладить вещь, а еще больше (как подозревал Гари) радовался тому, что хоть в чем-то оказался умнее сына.
– Вот почему я не стал инженером, – вздохнул Гари.
– В чем идея?
– Я закреплю тут перекладину, чтобы тебе было за что держаться. Будешь пользоваться душем, если мы установим здесь перекладину и табурет?
– Не знаю, что тут для меня придумали, – пробурчал Альфред, уходя.
«Это мой тебе подарок к Рождеству, – мысленно сказал Гари ему вслед. – Мой тебе подарок – ты справился с дрелью».
Через час Гари управился наконец, и ему снова испортили настроение. Инид задним числом раскритиковала место, где он закрепил перекладину, а когда Альфреду предложили опробовать табурет, он ответил, что предпочитает принимать ванну.
– Я свое дело сделал, и довольно с меня, – заявил Гари, наливая себе выпивку на кухне. – Завтра займусь тем, что мне нравится.
– Ты замечательно оборудовал ванную, – похвалила Инид.
Гари щедро подливал себе. Подливал и подливал.
– Ой, Гари! – спохватилась Инид. – Наверное, надо открыть шампанское, подарок Беа?
– Не стоит, – вмешалась Дениз. Она испекла кекс, кофейный торт, два пирога с сыром и теперь, если обоняние Гари не обмануло, готовила на обед поленту и тушеного кролика. Можно с уверенностью утверждать, что на эту кухню кролик попал впервые.
Инид вернулась в столовой к окну.
– Что ж он не звонит? – встревоженно проговорила она.
Гари тоже подошел к окну, нервные клетки удовлетворенно мурлыкали, увлажненные сладостным алкоголем. Он задал матери вопрос: известно ли ей о бритве Оккама?[92]
– Бритва Оккама, – продолжал он с нетрезвой назидательностью, – это принцип, который велит нам выбирать для каждого явления наиболее простое объяснение.
– И что ты этим хочешь сказать? – насторожилась Инид.
– А вот что: вполне возможно, у Чипа есть какая-то важная причина не звонить, о которой нам ничего не известно. Но может, причина очень простая и давно нам известная, а именно немыслимая безответственность.
– Он сказал, что приедет, сказал, что позвонит, – отрезала Инид. – Сказал: «Я еду домой».
– Хорошо. Отлично. Стой у окна. Твое дело.
Поскольку везти всех на «Щелкунчика» предстояло ему, Гари не имел возможности выпить перед обедом столько, сколько ему хотелось. Он наверстал свое, едва семейство возвратилось с балета и Альфред чуть ли не бегом устремился наверх, а Инид прилегла в гостиной, предоставив детям решать проблемы, какие возникнут ночью. Гари выпил скотча и позвонил Кэролайн. Выпил еще, прошелся по дому в поисках Дениз и нигде ее не обнаружил. Вынес из своей комнаты рождественские подарки и разложил их под елкой. Подарки для всех одинаковые: переплетенные в кожу альбомы «Двести классических моментов семьи Ламберт». Ему пришлось постараться, чтобы отпечатать к празднику все фотографии, но теперь, когда альбом был готов, Гари намеревался ликвидировать темную комнату и, потратив часть прибыли от «Аксона» оборудовать на втором этаже гаража модель железной дороги. Наконец-то он сам выбрал хобби, никто ему не навязывал, и, когда он пристроил отуманенную скотчем голову на холодную подушку и выключил свет в своей старой сент-джудской спальне, к нему вернулся былой трепет предвкушения: поезда помчатся по картонным горам, по высоким, сделанным из палочек от мороженого, эстакадам…
Ему приснилось десять праздников Рождества в этом самом доме. Комнаты и люди, люди и комнаты. Снилось, что Дениз ему не сестра и хочет его убить. Единственная надежда – оставшееся в подвале ружье. Гари осмотрел ружье, проверяя, заряжено ли, и почувствовал, как кто-то прокрался в мастерскую. Обернулся и не узнал Дениз. Какая-то другая женщина, он убьет ее или она его. Курок висит, бессильный, бесполезный, сколько ни нажимай, все без толку. Ружье поставлено на обратный ход, а пока он переключит на «вперед», она уже набросится…