– Теперь левое колено! – скомандовала Дениз. Альфред снова ухватился за правое колено и подтянул его к груди.
– Молодец! – похвалила она. – А теперь попробуй левое.
Отец лежал, тяжело дыша, и не пытался ничего сделать. Судя по его лицу, он внезапно вспомнил что-то ужасное.
– Папа! Попробуй согнуть левое колено.
Она прикоснулась к его левому колену. Альфред не реагировал. В его глазах дочь читала отчаянную мольбу – он нуждался в более четких инструкциях. Дениз положила его руки на левое колено, но они бессильно упали. Может быть, с левой стороны ригидность сильнее? Дениз снова положила руки отца на левое колено и помогла его поднять.
Да нет, с левой стороны он даже более податлив.
– Теперь попробуй сам, – сказала она.
Альфред усмехнулся, часто дыша, словно от сильного испуга.
– Что попробовать?
– Положи руки на левое колено и приподними его.
– Дениз, с меня хватит.
– Тебе станет гораздо лучше, если ты немножко растянешь мышцы, – посулила Дениз. – Давай еще раз. Положи руки на левое колено и согни его.
Она улыбнулась, но отец отвечал ей растерянным взглядом. Встретился с ней глазами. Тишина.
– Которое – левое? – выдавил он. Она дотронулась до левого колена:
– Вот это.
– И что я должен сделать?
– Положи на него обе руки и подтяни колено к груди.
Его глаза тревожно блуждали, читали грозные вести на потолке.
– Папа, сосредоточься!
– Нет смысла.
– Ладно. – Она глубоко вздохнула. – Ладно, оставим это, попробуем второе упражнение. Идет?
Альфред смотрел на дочь так, словно она, последняя его надежда, внезапно обросла рогами и клыками.
– Тут вот что надо, – продолжала Дениз, стараясь не замечать, что творится с Альфредом, – правую ногу закинуть на левую и обе ноги вместе уронить вправо, как можно дальше. Мне нравится это упражнение, – сказала она. – Для бедренной мышцы. Очень полезно.
Она еще дважды повторила объяснение, потом предложила отцу поднять правую ногу.
Он на несколько дюймов оторвал от матраса обе ноги.
– Только правую, – ласково попросила она. – И колени не распрямляй.
– Дениз! – От напряжения его голос сделался выше. – В этом нет никакого смысла.
– Вот так, – сказала она, – вот так. – Надавила на стопы, чтобы заставить отца согнуть колени. Взявшись одной рукой за щиколотку, а другой за бедро, помогла ему приподнять ногу и опустить правое колено на левое. Сперва отец не сопротивлялся, но вдруг тело свела сильная судорога.
– Дениз!
– Папа, ты расслабься.
Она уже поняла, что отец никогда, никогда не приедет в Филадельфию. От его тела исходил влажный жар, запах поражения. Под ее рукой пижама на бедре сделалась горячей и мокрой, Альфред трясся всем телом.
– Ох, черт! – выдохнула Дениз, отпуская его ногу.
Снег вихрился за окном, в соседних домах вспыхнул свет. Дениз обтерла руку о джинсы, уткнулась взглядом в пол и с сильно бьющимся сердцем прислушивалась к затрудненному дыханию отца, к ритмическому шуршанию простыни под его беспокойным телом. На простыне расплывался влажный полумесяц, вдоль одной пижамной штанины тянулась длинная мокрая полоса. Запах теплой мочи в прохладной, недостаточно натопленной комнате стал отчетливее и казался даже приятным.
– Прости, папа, – пробормотала она. – Пойду принесу полотенце.
Альфред улыбался, глядя в потолок, и голос его звучал уже спокойнее:
– Лежу тут, а все равно вижу. А ты видишь?
– Что, папа?
Одним пальцем он ткнул куда-то вверх.
– Снизу-снизу. Снизу-снизу на верстаке, – зачастил он. – Написано. Видишь?
Она была сбита с толку, но не он. Изогнув бровь, он проницательно глянул на нее:
– Знаешь, кто написал, да? Тот па. Тот па. Парень с… ну, ты знаешь. – Пристально глядя на дочь, он многозначительно кивнул.
– Не понимаю, о чем ты, – сказала Дениз.
– Твой приятель, – пояснил отец. – Парень с синими щеками.
Где-то в мозжечке забрезжило понимание и начало расползаться вверх и вниз.
– Пойду за полотенцем, – сказала она, не трогаясь с места.
Отец снова закатил глаза и уставился в потолок.
– Он написал снизу на верстаке. Напинаверст. Снизунаверстаке. А я лежу тут и вижу.
– О ком ты говоришь?
– Твой дружок из сигнализации. Парень с синими щеками.
– Ты запутался, папа. Тебе что-то приснилось. Пойду за полотенцем.
– Понимаешь, не было смысла что-то говорить.
– Я принесу полотенце, – повторила Дениз.
Она прошла через спальню к двери в ванную. Голова все еще ватная после сна, проблема даже усугубилась: Дениз совсем выпала из ритма, в котором наплывали волны реальности, составлявшие полотенечную мягкость, небесную темноту, половичную твердость, воздушную прозрачность. К чему он вдруг заговорил о Доне Арморе? Почему именно сейчас?
Когда она вернулась, отец скинул ноги с постели, снял пижамные штаны и протянул руку за полотенцем.
– Я приберу тут, – сказал он. – Иди помоги матери.
– Нет, я все сделаю, – возразила Дениз. – А ты прими ванну.
– Дай мне тряпку. Это не твоя забота.
– Прими ванну, папа.
– Я всегда старался оградить тебя от этого.
Вытянутая рука дрожала на весу. Дениз отвела глаза, чтобы не смотреть на капающий, неприглядный член.
– Встань, – попросила она. – Я сниму простыню.
Альфред прикрылся полотенцем.
– Предоставь это матери, – сказал он. – Я ей говорил, затея с Филадельфией – чепуха. Я всегда старался оградить тебя от всего этого. У тебя своя жизнь. Веселись, только будь осторожнее.
Он все еще сидел на краю постели, свесив голову, сложив на коленях ладони, словно два больших пустых черпака.
– Пустить воду в ванной? – спросила Дениз.
– Я не-ммм-не-ммм, – промычал он. – Сказал парню, он несет чушь, но что поделаешь? – Жестом Альфред подчеркнул очевидность и неизбежность случившегося. – Думал, его переведут в Литл-Рок. Ах ты ж! Я сказал! Нужно соблюдать старшинство. Нет, это все чушь. Велел ему убираться к черту! – Он виновато глянул на Дениз и пожал плечами. – Что было делать?
Дениз и прежде чувствовала себя невидимкой, но не до такой степени.
– Не совсем понимаю, о чем ты.
– Ну… – Он неопределенно махнул рукой, объяснить нелегко. – Он сказал заглянуть под верстак. Только и всего. Заглянуть под верстак, если я не верю.
– Под какой верстак?
– Чушь все это, – повторил Альфред. – Для всех лучше, если я попросту выйду на пенсию. Этого-то он не предусмотрел.
– Речь идет о железной дороге?
– Тебе не следует беспокоиться, – замотал головой Альфред. – Я всегда старался оградить тебя от всего этого. Живи своей жизнью, веселись. Но будь осторожна. Скажи матери, пусть придет сюда и принесет тряпку.
Он вытолкнул себя из постели, проковылял к ванной и захлопнул за собой дверь. Дениз, лишь бы руки чем-то занять, сдернула с постели белье, свернула комом вместе с мокрой отцовской пижамой, понесла вниз.
– Как у вас там? – бодро окликнула Инид из-за столика (она надписывала рождественские открытки).
– Он обмочился, – ответила Дениз.
– О господи!
– Он не отличает правую ногу от левой.
Лицо матери омрачилось.
– Я думала, хоть тебя он послушает.
– Мама, он не отличает правую ногу от левой.
– Эти лекарства иногда…
– Да! Да! – Дениз чуть ли не орала. – Лекарства!
Она добилась своего – мать замолчала. Дениз прошла в прачечную, разобрала и замочила белье. Откуда ни возьмись, явился Гари – рот до ушей, в руках большая модель паровоза.
– Нашел-таки! – похвастался он.
– Что нашел?
Гари явно обиделся на такое невнимание к тому, что так его занимало. Ну как же, половина деталей от его детской модели железной дороги – «очень важная половина, паровозы и трансформатор» – много лет назад куда-то запропастилась и считалась безнадежно утерянной.
– Я только что разобрал кладовку, – сказал он. – И знаешь, где я это обнаружил?
– Где?
– Угадай!
– На дне картонки с веревками, – сказала она.
– Откуда ты знаешь? – Гари широко раскрыл глаза. – Я годами его искал!
– Спросил бы у меня. В большой коробке с веревками лежит коробка поменьше с деталями от железной дороги.
– Ну ладно. – Гари передернул плечами, переключаясь с сестры на себя, любимого. – По крайней мере, я получил удовольствие от того, что сам нашел паровоз, хотя жаль, что ты мне раньше не сказала.
– Жаль, что ты не спросил.
– Знаешь, я здорово увлекся всем, что связано с железной дорогой. Удается купить прямо-таки замечательные вещи.
– Прекрасно! Рада за тебя!
Гари полюбовался зажатым в кулаке паровозиком.
– Я уж и не надеялся увидеть его снова!
Он наконец ушел, и Дениз осталась в подвале одна. Прошла с фонариком в лабораторию Альфреда, опустилась на корточки посреди банок из-под кофе и заглянула под верстак. На нижней стороне верстака карандашом было неаккуратно нарисовано сердечко.
Дениз осела на пятки, упираясь коленями в холодный каменный пол. Литл-Рок. Старшинство. Проще будет уйти.
Машинально она сняла крышку с банки из-под кофе. Банка до краев была наполнена ярко-оранжевой, забродившей мочой.
– О боже! – сказала она, обращаясь к ружью. Когда Дениз опрометью бежала к себе в комнату за пальто и перчатками, больше всего она жалела мать, ведь как бы горько, как бы многословно Инид ни жаловалась, дочь и представить себе не могла, каким кошмаром обернулась жизнь родителей в Сент-Джуде. Как ей теперь дышать воздухом, не говоря уж о том, чтобы смеяться, спать, есть вволю, если она не в состоянии понять, как худо приходится близким?
Инид снова раздвинула занавески в столовой, высматривая Чипа.
– Пойду прогуляюсь! – крикнула Дениз и захлопнула за собой дверь.
Лужайку покрывал двухдюймовый слой снега. На западе тучи разошлись, передний край надвинувшегося холодного фронта был густо-лиловым, как тени для век, ярко-голубым, как яйца малиновки. Дениз шла по утоптанному снегу посредине сумеречных улочек и курила, пока никотин не приглушил боль, – тогда прояснились мысли.