и хуже, только вот поездка в Шотландию вконец разорила Чипа и купить новый видак было не на что.
Прогулка по Нью-Йорку в дождливый субботний день тоже не подняла ему настроение. Все тротуары в Нижнем Манхэттене были усеяны квадратными металлическими спиралями «противокражных» бирок. Клейкие бирки намертво прилепились к влажному тротуару, а когда, купив импортного сыра (наезжая в Нью-Йорк, он всегда покупал сыр, чтобы придать видимость целесообразности своей вылазке из Коннектикута, хотя, право же, грустновато каждый раз покупать в одном и том же магазине все ту же маленькую головку грюйера и фурм д'амбера; это еще больше ожесточало Чипа против философии потребления как безуспешной попытки обеспечить всеобщее счастье) и встретившись за ланчем с университетским товарищем (тот недавно бросил преподавать антропологию, перешел на должность «психолога-маркетолога» в «Силиконовой Малине» и уговаривал Чипа очнуться наконец и последовать его примеру), Чип вернулся к машине, он обнаружил, что каждый из его упакованных в пластик сыров снабжен этой самой биркой и еще одна, вернее, ее обрывок, прилипла к подошве левого ботинка.
Тилтон-Ледж была покрыта корочкой льда и тонула во мраке. В почтовом ящике Чип нашел конверт с коротким письмецом от Инид, жаловавшейся на моральное разложение Альфреда («Сидит в своем кресле целыми днями напролет!»), с приложением вырезанной из журнала «Филадельфия» пространной статьи о Дениз, полной непомерных восторгов по поводу ее ресторана «Маре скуро», да еще и с шикарным, на целую полосу, фото юной шеф-поварихи. Дениз на снимке в джинсах и тонкой рубашке-безрукавке – мускулистые плечи и атласная грудь («Так молода и так хороша: Ламберт у себя на кухне» – гласил заголовок). «Вот сволочи, печатают фотографии женщин, чтобы повысить тираж», – с горечью подумал Чип. Еще несколько лет назад в посланиях Инид непременно присутствовал мрачный абзац насчет Дениз и ее неудачного брака, пестревший фразами вроде «Он слишком СТАР для нее» (дважды подчеркнуто), и еще один, переполненный восторгами и гордостью по поводу его работы в университете. Чип прекрасно знал, как умело Инид сталкивает лбами своих детей, да и к похвалам ее всегда примешивалась ложка дегтя, однако, право же, неприятно, когда умная, принципиальная молодая женщина (а Дениз он считал именно такой) использует свое тело для рекламы. Швырнув газетную вырезку в мусорное ведро, он развернул субботнюю половину воскресного выпуска «Таймс» и – да-да, он сам себе противоречит – принялся листать приложение в поисках рекламы нижнего белья или купальников, на которой мог бы отдохнуть усталый взор. Не найдя ни одной картинки, он обратился к разделу книжных рецензий, где на одиннадцатой странице взахлеб расхваливали автобиографичекий опус «Папочкина дочка» некой Вендлы О'Фаллон, книгу «смелую», «потрясающую», «чрезвычайно насыщенную». Имя Вендла О'Фаллон встречается не так уж часто, но Чип понятия не имел, что Вендла написала книгу, и не признал в ней автора «Папочкиной дочки», пока не дошел до заключительного абзаца: «О'Фаллон, преподаватель Д-ского университета…»
Он отложил газету и откупорил бутылку вина.
Теоретически и он, и Вендла могли претендовать на постоянную ставку по кафедре текстуальных артефактов, однако ставок не хватало. То, что Вендла, пренебрегая неписаным университетским правилом, согласно которому преподаватели должны жить здесь же, в городке, ездила на работу из Нью-Йорка, пропускала факультетские собрания и бралась за любые начальные курсы «для дураков», чрезвычайно ободряло Чипа. Имелись у него и другие преимущества – множество научных публикаций, высокие оценки студентов и поддержка Джима Левитона. Но сейчас даже два бокала вина не принесли ему успокоения.
Он наливал уже четвертый, когда зазвонил телефон. Это была Джеки, жена Левитона.
– Я только хотела сообщить, что с Джимом все обойдется, – сказала она.
– А что случилось? – спросил Чип.
– Он приходит в себя. Мы в «Сент-Мери».
– Что произошло?
– Чип, я спросила, сможет ли он играть в теннис, и знаешь что? Он кивнул! Я сказала, что иду звонить тебе, и он кивнул: да-да, он готов играть! С координацией движений у него все в порядке. Все в порядке! И сознание ясное, что очень важно. Какое счастье, Чип! Глаза у него живые. Это наш прежний Джим!
– Джеки, у него был удар?!
– Конечно, понадобится время на реабилитацию, – сказала Джеки. – Очевидно, с сегодняшнего дня он уйдет на пенсию, и что до меня, Чип, так это просто счастье. Понадобятся кое-какие перемены, но через три года – да что там, гораздо быстрее! – он снова будет здоров. В конечном итоге мы окажемся в выигрыше. У него такие ясные глаза, Чип! Все тот же прежний Джим!
Прислонясь лбом к кухонному окну, Чип повернул голову так, чтобы одним глазом упереться прямо в холодное влажное стекло. Он уже знал, как поступит.
– Наш старый добрый Джим! – твердила Джеки.
В следующий четверг Чип пригласил Мелиссу на ужин и занялся с ней сексом на красном плюшевом кресле. Это кресло приглянулось ему в ту пору, когда выкинуть восемьсот долларов на антиквариат еще не казалось финансовым самоубийством. Подушка кресла призывно-эротически выгибалась, толстые подлокотники раскинуты в стороны, спинка образовывала удобный угол; плюшевая грудь и брюшко едва не лопались – того и гляди посыплются пуговицы, нашитые перекрестными рядами. На миг оторвавшись от Мелиссы, Чип сходил выключить свет в кухне, а заодно заглянул в ванную. По возвращении он застал девушку распростертой на кресле, в одних брюках от клетчатого синтетического костюма. В полумраке она могла сойти за гладкокожего юношу с пухлой грудью. Чип, предпочитавший квир-теорию квир-практике, не выносил этот костюм и предпочел бы, чтобы Мелисса одевалась как-нибудь по-другому. Даже когда она скинула эти брюки, гендерная неопределенность не разрешилась окончательно, тем более что к телу льнул запах прели – проклятие синтетических тканей. Но из трусиков – они, на радость Чипу, были тонкими, прозрачными, тут уж никакой гендерной неопределенности – выглянул резвый пушистый кролик, заскакал весело, сам по себе, влажный, нежный, теплый зверек. Это было выше его сил. За две предыдущие ночи Чип не проспал и двух часов, голова плыла от вина, кишечник распирали газы (зачем он приготовил на ужин жаркое с фасолью?!), его беспокоило, заперта ли дверь и нет ли просвета между шторами: вдруг кто-нибудь из соседей нагрянет, толкнет дверь, а та откроется, или заглянет в щель между занавесками и увидит, как Чип вопиющим образом нарушает разделы I, II и VI устава, который сам же помогал составлять. Вся ночь для него прошла в таких вот тревогах, напряженных попытках сосредоточиться, с краткими промежутками скомканного, сдавленного восторга, но Мелисса вроде бы находила это увлекательным и романтичным. Час за часом с ее губ не сходила улыбка.
После второго, еще более мучительного свидания на Тилтон-Ледж Чип уговорил Мелиссу уехать вместе на недельку под День благодарения, подыскать коттедж на Кейп-Коде, спрятаться от посторонних глаз и суждений; а в свою очередь Мелисса, как только они под покровом ночи выехали из кампуса через восточные ворота (ими мало кто пользовался), предложила остановиться в Мидлтауне и купить наркотики у ее школьной подруги, которая училась в Уэсли. Чип ждал перед внушительным – никакие непогоды не страшны! – зданием Экологического колледжа, барабаня по рулю «ниссана» с такой силой, что кончики пальцев заболели: главное – не вникать в то, что он творит. За спиной оставались груды непроверенных рефератов, предстояли экзамены, и Джима Левитона он ни разу не проведал. Коллеги, побывавшие у декана, рассказывали, что Джим потерял речь, бессильно выдвигает челюсть, шевелит губами, пытаясь выдавить хоть слово, и злится на всех. Эти известия окончательно отбили у Чипа охоту посещать Джима. Он теперь предпочитал избегать сильных эмоций. Сидел, барабанил по рулю и вконец отшиб пальцы, когда Мелисса вышла из подъезда Экологического колледжа. С ней в машину ворвался запах древесного дыма и замерзших цветочных клумб, аромат запоздалого осеннего романа. Она вложила в руку Чипу золотистый пакетик со старым логотипом «Мидленд-Пасифик», только без надписи.
Midland
Pacific
Lines
– Держи, – сказала она, захлопывая дверцу машины.
– Что это? Экстази?
– Нет. Мексикан-А.
Неужели Чип отстал от современной культуры?! Не так давно он мог без запинки перечислить все наркотики.
– Что от него будет?
– Все и ничего, – ответила Мелисса, проглатывая одну таблетку. – Сам увидишь.
– Сколько я тебе должен?
– Нисколько.
Поначалу он и впрямь не ощутил никакого эффекта, но в индустриальном предместье Нориджа (до Кейп-Кода оставалось часа два-три) Чип приглушил трип-хоп, который включила Мелисса, и заявил:
– Остановимся тут, надо трахнуться!
– Ага! – рассмеялась Мелисса.
– Прямо тут, на обочине.
– Нет, – все так же смеясь, возразила она, – давай снимем комнату.
Они завернули в бывший «Комфорт-инн», который потерял франшизу и теперь именовался просто пансион «Комфорт-Вэлли». Толстая ночная администраторша сообщила, что компьютер сломался, и записала их имена от руки, тяжело дыша, словно в ее организме что-то разладилось. Чип тем временем массировал Мелиссе животик и чуть было не запустил руку ей в брюки, но, слава богу, вовремя сообразил, что подобное поведение на публике неуместно и повлечет за собой неприятности. Та же логика удержала Чипа от порыва извлечь из штанов свой член и предъявить его пыхтящей потной администраторше. Той, конечно, любопытно было бы взглянуть.
Даже не прикрыв за собой дверь, он повалил Мелиссу на прожженный сигаретами ковер номера 23.
– Так-то лучше! – вздохнула Мелисса, пинком захлопнув дверь. Потом скинула брюки и прямо-таки взвыла от восторга. – Намного, намного лучше!
Все выходные Чип не одевался. Когда в номер доставили пиццу, Чип отворил дверь, и полотенце, которым он прикрыл бедра, соскользнуло прежде, чем посыльный успел отвернуться.