вскоре после окончания колледжа возглавил «Хай темп продактс». Компания занимала здание из желтого кирпича в промышленной зоне возле моста Такони-Пальмира; волей случая ближайшим учреждением был архив профсоюза водителей грузовиков. Управление «Хай темп продактс» требовало минимальных умственных усилий, так что во второй половине дня Брайан возился с компьютерными кодами и анализом Фурье, проигрывал на своей президентской магнитоле записи культовых калифорнийских групп (он питал пристрастие к «Фибулятору», «Тинкинг феллерз юнион», «Минитмен» и «Номатикс») и набрасывал программу, которую со временем потихоньку запатентовал, потихоньку нашел инвестора, а в один прекрасный день по совету инвестора потихоньку продал свою интеллектуальную собственность корпорации «У.» за девятнадцать с половиной миллионов долларов.
Программа «Вектормелодия» обрабатывала любую звукозапись с помощью собственного вектора, который делил мелодию на дискретные, поддающиеся анализу данные. Пользователь «Вектормелодии» брал, скажем, любимую песенку Моби, а компьютерная программа подвергала его выбор спектроанализу, обследовала все хранившиеся в памяти записи и выдавала перечень схожих звуков, на которые без ее помощи пользователь, скорее всего, никогда бы не наткнулся: «О пер», Лора Ниро, Томас Мапфумо, «Свадебка» в заунывной версии Покровского.[70] «Вектормелодия» использовалась в интеллектуальных играх и при обучении музыке и в то же время способствовала рекламе и росту продаж записей. Брайан нашел достаточно применений своему детищу, чтобы левиафан «У.», с опозданием ввязавшийся в драку за право продавать музыку онлайн, опрометью примчался к нему с толстой пачкой монополистских долларов в пасти.
Типично для Брайана: он не упоминал заранее о готовившейся сделке и даже в тот день, когда сделка уже осуществилась, молчал до самого вечера, пока девочки не отправились в постельки в их скромном («для молодых людей, делающих карьеру») домишке неподалеку от Художественного музея. Супруги вместе уселись посмотреть передачу «Нова» о пятнах на солнце.
– Да, кстати, – сказал Брайан, – нам обоим нет больше нужды работать.
Типично для Робин: она расхохоталась до икоты. Всегда была чересчур возбудимой.
Увы, злобный Билли оказался отчасти прав: корова безмозглая! Робин думала, что их с Брайаном семейная жизнь и так хороша, лучше некуда. Она жила себе в городском доме, выращивала на заднем дворе овощи и зелень, преподавала риторику десяти- и одиннадцатилетним ученицам экспериментальной школы в Западной Филадельфии, отдала дочку Шинед в отличную частную начальную школу на Фэрмонт-авеню, а Эрин записала на подготовительную программу в «Френдз-селект», покупала в «Ридинг терминал маркет» крабов в мягких панцирях и джерсийские помидоры, выходные и август месяц проводила в наследственном «имении» Брайана на Кейп-Мей, общалась со старыми подругами, у которых тоже появились дети, и сжигала на пару с Брайаном достаточно сексуальной энергии (лучше всего ежедневно, признавалась она Дениз), чтобы более или менее держатъ себя в руках.
Корову безмозглую напугали дальнейшие слова Брайана: муж спросил, где им теперь стоит поселиться. Он подумывал насчет Северной Калифорнии, а также насчет Прованса, Нью-Йорка или Лондона.
– Нам и здесь хорошо, – возразила Робин. – Зачем ехать туда, где у нас нет знакомых и сплошь одни миллионеры?!
– Ради климата, – ответил Брайан. – К тому же красота, безопасность, культура. Стиль. Всем этим Филли похвастать не может. Я не предлагаю сразу сняться с места. Просто скажи мне: не хочешь ли ты съездить куда-нибудь, хотя бы на лето?
– Для меня лучшего места нет.
– Тогда останемся здесь, – согласился он, – пока ты не надумаешь переехать.
И она по наивности, рассказывала Робин Дениз, решила, будто разговор на том и закончился. Брак у нее был удачный, стабильный благодаря детям, совместным трапезам и сексу. И пусть по происхождению они с Брайаном принадлежали к разным слоям общества, «Хай темп продактс» – это все-таки не «Дюпон», да и Робин, с отличием закончившая два элитарных учебных заведения, отнюдь не причисляла себя к пролетариям. Подлинные различия проявлялись в стиле жизни, но Робин по большей части их даже не замечала, поскольку Брайан был добрый малый и любящий муж и поскольку в своей коровьей наивности Робин не видела никакой связи между стилем жизни и счастьем. В области музыки ее вкусы ограничивались Джоном Прайном и Эттой Джеймс, так что Брайан дома ставил записи Прайна и Джеймс, а Бартока, «Дефункт», «Флейминг липс» и «Мишн оф Бирма» слушал на работе, в «Хай темпе». Даже манера Робин одеваться по-студенчески, носить белые полукеды, лиловую нейлоновую безрукавку и огромные круглые очки в металлической оправе, вышедшие из моды еще в 1978 году, не отпугивала Брайана, потому что он единственный пользовался привилегией лицезреть Робин обнаженной. Ее постоянная взвинченность, пронзительный голос и визгливый смех сполна искупались золотым сердцем, неутолимым сексуальным аппетитом и ускоренным метаболизмом – Робин без усилий сохраняла изящную голливудскую фигурку. Она никогда не брила подмышки и редко мыла очки – что ж, зато она была матерью его детей, и, пока Брайану не мешали возиться с дисками и тензорами, он терпел тот антистиль, который у либерала определенного возраста служит опознавательным знаком феминизма. Так, по мнению Дениз, Брайан справлялся с внутренними проблемами, пока не потекли денежки от корпорации «У.».
(Хотя Дениз была всего тремя годами моложе Робин, она даже представить себе не могла, как это можно надеть лиловую нейлоновую безрукавку или не выбрить подмышки. Что же до белых полукед, то их у нее просто не было.)
Свалившееся с неба богатство все-таки побудило Робин пойти на уступки: вместе с Брайаном она начала подыскивать новый дом. Пусть у девочек будет просторное жилье вроде того, в каком выросла она сама. Если Брайану непременно требуются потолки высотой в двенадцать футов, четыре ванные и отделка из красного дерева – бога ради, она согласна. Шестого сентября супруги подписали бумаги и стали владельцами огромного особняка из бурого песчаника на Панама-стрит, возле Риттенхауз-сквер.
Два дня спустя Билли Пассафаро обрушил всю мощь накачанных в тюрьме мышц на голову вице-президента корпорации «У.», «поприветствовав» его таким образом в Филадельфии.
После катастрофы Робин непременно хотела узнать, было ли брату в ту минуту, когда он прибивал к брускам четырехфутовый плакат, известно о нежданном богатстве Брайана, а также о том, какой компании Робин с мужем обязаны своим счастьем. Это было важно, очень важно, но она не могла получить ответ. Спрашивать Билли без толку, правды от него не добьешься, он лишь постарается причинить ей боль. Билли давно дал Робин понять, что будет издеваться над ней всегда, ни за что не признает ее равной, если только она не сумеет доказать, что ее жизнь так же испорчена и загажена, как его собственная. В судьбе Билли ей отводилась роль символа, архетипа, обладателя той нормальной и счастливой жизни, какой у Билли никогда не было и не будет, а потому Робин казалось, что, круша череп Рика Флэмбурга, брат целил в ее голову.
Перед судом Робин спросила отца, говорил ли он Билли о том, что Брайан продал «Вектормелодию» корпорации «У.». Она не хотела спрашивать, но не смогла удержаться. Из всей семьи только Ник постоянно виделся с Билли, поскольку снабжал его деньгами. (Дядюшка Джимми поклялся пристрелить наглого племянничка, осквернителя святыни, если этот ненавистник Элвиса Пресли когда-нибудь сунет в его дверь свою подлую и наглую физиономию, а всех остальных родичей Билли обворовывал столько раз, что даже родители Ника, Фазио и Каролина, долгие годы твердившие, что с мальчиком все в порядке, если не считать, как выражался Фазио, «расстройства внимательности», тоже перестали пускать блудного внука на порог особняка в Си-Айл-Сити.)
К несчастью, Ник сразу угадал, как много значит для Робин этот вопрос, и, тщательно подбирая слова, ответил: нет, он не припоминает, чтобы говорил об этом Билли.
– Скажи мне правду, папа! – настаивала Робин.
– Ну… я… я не думаю, чтобы тут была какая-то связь… Нет, Робин…
– Может, я даже не почувствую себя виноватой. Может, я просто разозлюсь.
– Ну… Робин… такие чувства часто совпадают, верно? Вина, гнев – это ведь одно и то же, верно? А насчет Билли не беспокойся.
Она положила трубку, так и не поняв, пытается ли Ник избавить ее от чувства вины, или оберегает Билли от ее гнева, или просто сдает, не выдержав напряжения. Скорее всего, и то, и другое, и третье. Наверняка летом Ник успел рассказать Билли о внезапном успехе зятя, и отец с сыном долго ворчали и злопыхательствовали по поводу корпорации «У.», буржуйки Робин и паразита Брайана. Для таких подозрений у Робин имелись основания, поскольку ее муж не ладил со свекром. В разговорах с Робин Брайан никогда не бывал так откровенен, как с Дениз («Ник – последний трус», – вырвалось у него как-то раз), однако не скрывал отвращения к детсадовским разглагольствованиям о пользе насилия, к довольному причмокиванию, с каким Ник смаковал свои «социалистические убеждения». Брайан готов был посочувствовать Коллин («Не повезло ей с мужем», – говорил он Дениз), но, яростно качая головой, выходил из комнаты, как только Ник приступал к лекции. Робин даже вообразить не смела, какими репликами обменивались отец с Билли, обсуждая ее и Брайана, но была вполне уверена: между ними много чего было сказано, а поплатился за это Рик Флэмбург. Подозрения Робин усилились, когда она увидела, с каким ужасом Ник разглядывал в суде фотографии жертвы.
Во время процесса, пока Ник мало-помалу разваливался на куски, Робин изучала катехизис в церкви Св. Димфны и дважды воспользовалась новоприобретенным богатством мужа. Во-первых, она оставила работу в экспериментальной школе. Ей не хотелось работать на родителей, готовых платить по 23.000 долларов в год за ребенка (хотя и они с Брайаном платили за обучение Шинед и Эрин примерно столько же). Во-вторых, Робин занялась филантропическим проектом. В кошмарном трущобном районе Пойнт-Бриз, менее чем в миле к югу от их нового жилья, она купила пустовавший участок гор