– Жена работает?
– Медсестрой в школе. Сейчас она у своих родителей в Индиане. У них там пять акров и пруд. Девочкам хорошо.
– А у вас когда отпуск?
– Две недели в следующем месяце.
Вопросы исчерпались. Дон Армор сидел согнувшись, зажав ладони коленями. Он давно уже не менял позу. Искоса, сбоку Дениз видела, как на делано бесстрастном лице проступает знакомая усмешка. Дорого заплатит тот, кто примет этого человека всерьез или проявит участие. Дениз поднялась и сказала, что пора идти. Дон Армор кивнул: он был готов к такому удару.
Ей и в голову не приходило, что Дон Армор усмехался от неловкости – слишком уж очевидно он добивался ее сочувствия, слишком заезженными были все его реплики. Ей в голову не приходило, что вчерашний спектакль за картами был разыгран для нее. Ей в голову не приходило, что в тот раз, когда она подслушивала за дверью туалета, Дон Армор знал об этом и хотел, чтобы она слышала. Ей в голову не приходило, что основу характера Дона составляла жалость к себе и на этот крючок он заловил уже многих девушек. Нет, Дениз в голову не приходило, что он все запланировал, запланировал с той самой минуты, когда впервые пожал ей руку, рассчитал, как залезть к ней под юбку. Ей в голову не приходило, что Дон отводит глаза не потому, что ему больно глядеть на ее юную красу, а потому, что в любом перечне советов на обложке мужского журнала («Как завести ее – без осечки!») первым правилом значилось: «Не обращайте на нее внимания!» Ей в голову не приходило, что разница в возрасте и положении, которая ее смущала, Дона Армора только подстегивала: она стала для него желанным предметом роскоши, а кроме того, этот упивавшийся жалостью к себе и страшившийся увольнения человечек мог разом поквитаться за все, уложив в постель дочь начальника над начальником своего начальника. Ни тогда, ни потом эти мысли не приходили Дениз в голову. И десять лет спустя она во всем винила только себя.
В тот день ей вполне отчетливо представлялись различные осложнения. Не в том беда, что Дон Армор хотел ее, но не мог добиться, а в том, что по случайности рождения она получила все, а человек, желавший ее, имел так мало. Неравенство – вот в чем заключалась огромная проблема. Поскольку имущей была она, ей и следовало решать эту проблему. Однако любое поощрение, любое проявление симпатии с ее стороны показалось бы высокомерно-снисходительным.
Дениз ощущала эту проблему физически, телесно. Преизбыток благ и возможностей, какими она обладала по сравнению с Доном Армором, вызывал физическое беспокойство – зуд, который она могла слегка облегчить, ущипнув себя в чувствительном месте, но от которого не могла избавиться.
После ланча Дениз пошла в архив, где в шести стальных ящиках с тяжелыми крышками, похожих на элегантные мусорные баки, хранились оригиналы всех схем сигнализационной системы. С годами большие картонные папки в этих ящиках переполнились, отдельные чертежи пропали, провалившись в разбухшее чрево, и Дениз получила приятное задание – восстановить порядок. Порой в архив заглядывали по делам чертежники, а Дениз наклеивала на папки новые ярлычки и выкапывала со дна давно потерянные кальки. Самый большой контейнер оказался настолько глубоким, что она была вынуждена лечь на соседний ящик, голыми ногами ощущая прикосновение холодного металла, и засунуть в глубины обе руки до самых плеч – иначе до дна не достанешь. Найденные чертежи она бросила на пол и полезла за следующими. Вынырнула отдышаться и увидела, что рядом с ящиком стоит на коленях Дон Армор.
Мускулистые, точно у гребца, плечи туго обтянуты блейзером. Сколько времени он провел в этой позе, на что смотрел? Сейчас Дон разглядывал сложенную гармошкой кальку – план сигнальной башни у милевой отметки 101.35 на линии Мак-Кук. Эд Албердинг от руки вычертил эту схему в 1956 году.
– Эд был мальчишкой, когда делал этот чертеж. До чего красиво!
Дениз слезла с ящика, расправила юбку, отряхнулась.
– Зря я на Эда наехал, – продолжал Дон. – У него есть талант, какой мне и не снился.
Похоже, Дон меньше интересовался, Дениз, чем она – им. Он развернул еще одну кальку, а Дениз стояла и глядела сверху на серые, как графит, но юношески упругие завитки его волос. Подошла чуть ближе, наклонилась. Теперь она видела его хуже – грудь заслоняла.
– Вы мне свет загораживаете, – проворчал Дон.
– Хотите поужинать со мной?
Дон тяжко вздохнул. Плечи горестно поникли.
– Мне на выходные в Индиану ехать.
– Ладно.
– Дайте мне подумать, ладно?
– Хорошо, подумайте.
Дениз говорила равнодушным голосом, но, когда шла в дамскую комнату, колени подгибались. Она заперлась в кабинке и сидела там, дрожа, а снаружи тем временем негромко прозвенел звонок лифта, приехала, а потом уехала тележка с полдником. Из-за чего она переживала? Самой невдомек. Тупо скользила взглядом по хромированной задвижке на двери кабинки, по обрывку туалетной бумаги на полу и вдруг поймала себя на том, что уже минут пять таращится в одну точку, думает ни о чем. Ни о чем. Ни о чем.
До конца рабочего дня оставались считаные минуты, она наводила порядок в архиве, и тут у ее плеча возникло широкое лицо Дона Армора, тяжелые веки за стеклами очков дремотно приспущены.
– Дениз, – сказал он, – можно пригласить вас на ужин?
– Конечно, – быстро кивнула она.
В убогом северном пригороде, населенном чернокожими и беднотой, Генри Дузинберр со своими юными театралами обнаружил старомодный кафетерий. Дениз заказала чай со льдом и картошку фри, а Дон Армор – гамбургер и молочный коктейль. Сидя он смахивал на лягушку, отметила Дениз. Когда он наклонялся к еде, голова уходила в плечи. Жевал Дон Армор медленно, словно посмеиваясь про себя. И с тусклой улыбкой оглядывался по сторонам. Подтолкнул пальцем очки повыше к переносице – ногти обкусаны до живого мяса.
– Никогда не бывал в этих местах, – признался он.
– Эти кварталаы вполне безопасны.
– Для вас – да, – сказал Дон. – Понимаете, место само чувствует, боишься ли ты. Если нет, тебя не тронут. Но беда в том, что я-то чую опасность. Попади я в вашем возрасте на такую улицу, сразу начались бы неприятности.
– Почему?
– Так оно устроено. Я бы и глазом моргнуть не успел, как, откуда ни возьмись, появились бы трое злобных уродов. Вы даже не видите эту сторону мира, потому что вы удачливы, у вас все в порядке. Шагаете себе по жизни. Все ловушки поджидают таких, как я. Заранее знаю, что вляпаюсь.
Дон Армор водил большой американский седан, похожий на тот, каким владела Инид, только постарше. Он неторопливо выехал на главное шоссе и столь же неторопливо покатил на запад, кажется получая удовольствие от своей медлительности («да, я тупой, и тачка у меня скверная»), прислушиваясь к гудкам справа и слева.
Дениз указывала дорогу к дому Генри Дузинберра. Когда они поднимались по ступенькам крыльца, солнце висело низко на западе, над станцией, окна которой были забиты фанерой. Дон Армор рассматривал деревья так, словно и зеленые насаждения в этом пригороде были лучше, дороже, чем в его районе. Дениз положила было руку на наружную сетчатую дверцу, но обнаружила, что внутренняя дверь отворена.
– Это ты, Ламберт? – Генри Дузинберр вышел навстречу из сумрака гостиной. Кожа у него стала совсем восковой, глаза еще больше выделялись на лице, зубы казались чересчур крупными. – Доктор моей матери отослал меня домой, – пояснил он. – Решил меня списать. Хватит с него умирающих.
Дон Армор, втянув голову в плечи, попятился к машине.
– Это еще что за увалень? – поинтересовался Дузинберр.
– Приятель с работы, – сказала Дениз.
– Ему сюда нельзя. Прошу прощения, но посторонних я у себя дома не потерплю. Поищи другое местечко.
– У вас есть еда? Все в порядке?
– Да, ступай себе! Дома мне лучше. Мое здоровье очень озадачило и меня, и доктора. По-видимому, малыш, у меня совершенно нет белых кровяных телец. Врач трясся от страха, как бы я не отдал концы прямо у него в кабинете. Ламберт, мне было так его жаль! – Черная дыра смеха приоткрылась на лице больного. – Я пытался объяснить ему, что мои потребности в белых кровяных тельцах сведены к минимуму, но он счел меня каким-то медицинским курьезом. Я отобедал с мамочкой и поехал на такси в аэропорт.
– Вы уверены, что вам ничего не нужно?
– Уверен. Иди, благословляю. Делай глупости. Только не в моем доме. Ступай!
Подъезжать до темноты к своему дому в машине Дона Армора было опасно: Руты отличались наблюдательностью, а Дриблеты – любопытством, поэтому Дениз попросила Дона остановиться у начальной школы и оттуда повела его на заросший травой луг. Со всех сторон их окружали электронные щелчки кузнечиков, кусты, издававшие резкий сексапильный запах, и угасавшая жара золотого июльского дня. Дон Армор обхватил руками ее талию, пристроил подбородок ей на плечо. Вдалеке слышались хлопки – мальчишки взрывали петарды.
Стемнело. Войдя в охлажденный кондиционерами дом, Дениз хотела поскорее провести гостя на второй этаж, но он задержался на кухне, потом долго медлил в гостиной. До слез обидно, что дом производит на него такое впечатление! Хотя ее родители отнюдь не были богачами, Инид так мечтала об элегантности, так лезла из кожи вон в погоне за ней, что Дону Армору этот дом казался жилищем богачей. Он боялся ступить на ковер. Стоял и разглядывал – так пристально, как никто до него не смотрел, – уотерфордские кубки и вазочки, которые Инид держала на виду. Он вбирал в себя каждый предмет: музыкальные шкатулки, гравюры с парижскими уличными сценками, гарнитур в красивых чехлах, – смотрел так же пристально, как (неужели только сегодня?) смотрел на тело Дениз. Да, сегодня во время ланча.
Она вложила свою крупную руку в его, еще большую, переплела свои пальцы с мужскими пальцами, повела Дона наверх.
В спальне Дон Армор опустился на колени, ладонями обхватил ее бедра, приник ртом к паху, потом – к тому, что нельзя называть, и ее отбросило в мир детства, в мир сказок братьев Гримм и Льюиса, где прикосновение преображало. Его руки превратили ее бедра в женские бедра, его рот превратил ее пах в пах женщины, а то, что нельзя называть, сделалось еще более неудобоназываемым. Вот в чем преимущество поклонника постарше – куколку, не имеющую пола, такой экскурсовод обучит всем тайнам ее тела, умело покажет, что тут к чему и зачем.