спеющие дыни. Дениз, раздетая донага (посреди города!), скатывалась с одеяла в прохладную ночную грязь, в песчаную, только что вскопанную почву. Прижималась к ней щекой, вонзала в нее пропахшие Робин пальцы.
– Перестань, перестань! – верещала Робин. – У нас тут латук!
Потом Брайан вернулся, но обе авантюристки продолжали рисковать. То Робин говорила дочке, будто Дениз почувствовала себя плохо и прилегла в спальне, то они лихорадочно извивались в кладовке на Панама-стрит, а Брайан в десяти шагах от них вслух читал Э. Б. Уайта.[86] Наконец, за неделю до Дня труда, наступило утро в кабинете директора «Огорода», когда под тяжестью двух тел старинный деревянный стул Робин треснул и у него отвалилась спинка. Обе хохотали во весь голос, и тут послышался голос Брайана.
Робин вскочила и одним движением отперла дверь, распахнула ее, чтобы скрыть, что было заперто. Брайан держал в руках корзинку с зелененькими прыщавыми огурчиками. При виде Дениз он удивился и, как всегда, обрадовался.
– Что у вас тут?
Дениз стояла на коленях возле стола, рубашка выскочила из брюк.
– У Робин стул сломался, – пояснила она. – Щупаю ножку.
– Я попросила Дениз починить! – проскрипела Робин.
– Что ты здесь делаешь? – с искренним изумлением спросил Брайан у Дениз.
– То же, что и ты, – ответила она. – Подумала насчет цуккини.
– Сара сказала, никого нет.
Робин ретировалась к выходу.
– Пойду отругаю ее. Девочка должна знать, тут я или нет.
– Как Робин ухитрилась сломать стул? – спросил Брайан.
– Не знаю, – ответила Дениз, чуть не плача, словно скверная девчонка, попавшаяся на месте преступления.
Брайан взял в руки верхнюю половинку стула. Раньше Дениз не обнаруживала в нем сходства со своим отцом, но сейчас ее пронзило: в точности как Альфред, Брайан испытывал явное сочувствие к сломанной вещи.
– Хороший, крепкий дуб, – ворчал он. – С чего это он вдруг сломался?
Поднявшись с колен, Дениз побрела в холл, на ходу заправляя блузу в штаны. Она так и брела, пока не вышла на улицу и не уселась в свою машину. Поехала по Бейнбридж-стрит к реке. Притормозила, упершись в хромированное ограждение, отпустила педаль сцепления, и мотор заглох. Машина ударилась об ограждение, отскочила, замерла на месте, и только теперь Дениз позволила себе заплакать над сломанным стулом.
К тому времени, когда Дениз вернулась в «Генератор», в голове у нее прояснилось. Она видела, что ее «Огород» зарос сорняками: не ответила на звонки ресторанного обозревателя из «Таймс», редактора «Гурмана» и очередного ресторатора, мечтавшего переманить у Брайана шеф-повара. В холодильнике испортились неиспользованные утиные грудки и телячьи отбивные общей стоимостью в тысячу долларов. Всему кухонному персоналу было известно, но никто не потрудился сообщить Дениз, что в туалете для служащих обнаружен шприц. Кондитер утверждал, что уже дважды оставлял Дениз записки (по-видимому, насчет жалованья), а она даже не помнила, чтобы они попадались ей на глаза.
– Почему никто не заказывает ребрышки по-деревенски? – набросилась шеф-повар на управляющего, Роба Зито. – Почему официанты не рекламируют мои дивные, вкусные, оригинальные ребрышки по-деревенски?
– Американцы не любят кислую капусту, – ответил Зито.
– Как же, не любят! Я могла смотреться в тарелку словно в зеркало, когда люди брали эти ребрышки. Я могла сосчитать все свои ресницы до единой!
– Наверное, к нам иногда заглядывают немцы, – предположил Зито. – Граждане Германии очищают тарелки до зеркального блеска.
– Видать, ты сам не поклонник квашеной капусты?
– Ничего, занятное блюдо, – уклончиво ответил управляющий.
От Робин вестей не было, сама Дениз ей не звонила. Она дала интервью «Таймс» и даже позволила себя сфотографировать, успокоила самолюбие кондитера, осталась допоздна на работе и потихоньку избавилась от провонявшего мяса, выгнала судомойку, которая ширялась в уборной, и каждый ланч, каждый ужин проверяла всю цепочку, нащупывая слабые места.
День труда: никаких признаков жизни. Дениз заставила себя покинуть ресторан, пройтись по опустевшему, раскаленному городу. Одиночество привело ее к Панама-стрит. При виде дома у нее начала выделяться влага – совершенно рефлекторно. Коричневый каменный фасад все еще казался лицом, дверь – языком. Машина Робин стояла на улице, машина Брайана отсутствовала – вся семья уехала на Кейп-Мей. Пыль на пороге свидетельствовала, что никого дома нет, но Дениз все же надавила кнопку звонка. Потом вошла, отворив дверь своим ключом с пометкой «Р/Б». Два лестничных марша наверх, к «родительской» спальне. Дорогостоящий центральный кондиционер, встроенный в особняк, делал свое дело, прохладный консервированный воздух защищал от солнечных лучей раннего сентября. Дениз прилегла на незастеленное супружеское ложе, припомнила тишину и особый запах летних вечеров в Сент-Джуде, когда ее оставляли ненадолго одну и час-другой она могла чудить, как хотела. Она довела себя до кульминации. Полежала на смятых простынях, солнечный луч пробился в окно, заиграл на ее груди. Дениз еще раз угостилась собственным телом, раскинула руки, умиротворенная. Под сдвоенными подушками рука наткнулась на острый уголок – неужели упаковка от презерватива?
Да, это была упаковка от презерватива – разорванная, пустая. Представив себе акт, о котором гласила эта находка, Дениз буквально взвыла и схватилась за голову. Она вылезла из постели, разгладила платье на бедрах и принялась рыться в простынях, ища других мучительных улик. Да, конечно, у супружеской пары был секс. Разумеется. Однако Робин говорила, что перестала принимать таблетки, слишком редко они с Брайаном шалят, и все лето Дениз не видела, не чуяла, не ощущала на теле возлюбленной никаких следов мужчины, а потому позволила себе закрыть глаза на очевидное.
Теперь она стояла на коленях возле корзины для бумаг и копалась в бумажных платочках, использованных билетах, обрывках нитки для чистки зубов, пока не обнаружила еще одну упаковку от презерватива. Ненависть к Робин, ненависть и ревность подступили как мигрень. Дениз перешла в ванную при главной спальне и там, в ведре под умывальником, нашла еще две пустые упаковки и скомканную резинку.
Она била себя кулаками по голове. Дыхание со свистом вырывалось изо рта, когда Дениз мчалась вниз по ступенькам, обратно в сияние послеполуденного солнца. На улице 90°, а ее трясет. Извращение, извращение! Добежала до «Генератора», вошла через грузовой лифт. Провела полную ревизию запасов масла, сыров, муки и специй, тщательно составила заказы, наговорила двадцать сообщений на разные автоответчики – четким, вежливым и сухим тоном, – разгребла электронную почту, поджарила себе на гарландовской плите почку, запила ее одной-единственной рюмкой граппы и в полночь вызвала такси.
На следующее утро Робин без предупреждения явилась на кухню в свободной белой рубашке – похоже, с мужа сняла. При виде ее что-то дрогнуло у Дениз внизу живота. Она проводила Робин в кабинет управляющего и заперла дверь.
– Я хочу положить этому конец, – сказала Робин.
– Отлично, я тоже.
Лицо Робин опухло, она непрерывно скребла голову, шмыгала носом словно от тика, подталкивала повыше очки.
– В церкви я не бывала с июня, – продолжала она. – Шинед раз десять ловила меня на лжи. Спрашивает, почему ты давно не заходила. Я даже не знаю в лицо половину ребят, которые записались в последнее время в «Огород». Все летит к черту, я просто не могу больше.
– Как Брайан? – Вопрос вырвался у Дениз против воли.
– Он ничего не знает. – Робин покраснела. – Такой же, как всегда. Ты же знаешь – ты хорошая, я хорошая.
– Ну да.
– Все пошло как-то не так…
– Да, и у меня тут полно работы, так что…
– Брайан не сделал мне ничего плохого. Он этого не заслужил.
Зазвонил телефон. Пусть звонит. Голова вот-вот лопнет. Невыносимо слышать, как Робин произносит имя Брайана.
Робин подняла глаза к потолку, слезы повисли на ресницах.
– Не знаю, зачем я пришла. Не понимаю, что я говорю. Просто мне так плохо, так плохо, я совсем одна.
– Переживешь, – ободрила ее Дениз, – и я переживу.
– Почему ты такая холодная?
– Отроду такая.
– Если бы ты звонила мне, говорила, что любишь…
– Забудь! Бога ради, забудь! Просто забудь!
Робин смотрела на нее с мольбой, но что Дениз могла сделать, даже если бы презервативам нашлось невинное объяснение? Бросить работу в ресторане, где она стала звездой? Переехать в гетто, стать второй мамочкой для Шинед и Эрин? Напялить огромные кеды и варить овощи?
Дениз знала, что лжет самой себе, но уже не могла отделить в своей голове правду от лжи. Она упорно смотрела на крышку стола, пока Робин не бежала, настежь распахнув дверь.
Наутро «Нью-Йорк таймс» посвятила «Генератору» первую полосу в разделе ресторанов, целый подвал. Под заголовком («Генерируя успех на полную мощность») поместили фотографию Дениз, а снимки здания снаружи и изнутри вынесли на страницу 6, где были представлены также ребрышки по-деревенски и квашеная капуста. Так-то лучше. Гораздо лучше. К полудню ее пригласили выступить на «Фуд чэннел» и предложили вести ежемесячную колонку в «Филадельфии». В обход Роба Зито Дениз дала указание девушке на телефоне принимать заказы на сорок лишних мест за вечер. Гари и Кэролайн позвонили (каждый в отдельности!) и принесли поздравления. Обругав Зито за то, что он отказался зарезервировать на выходные столик для местной телеведущей Эн-би-си, слегка унизив подчиненного, Дениз почувствовала себя значительно лучше.
Богатые люди, каких, бывало, не заманишь в рестораны Филадельфии, толпились в три ряда у стойки бара, когда вошел Брайан с дюжиной роз. Он обнял Дениз, она замерла в его объятиях. Дала ему толику того, чего хочет мужчина.
– Нужны еще столики, – распорядилась она. – Три на четверых и один на шестерых, это как минимум. Требуется на полную ставку человек, умеющий сортировать заказы. Усилить охрану на парковке. Кондитер с большей фантазией и меньшим апломбом. И подумай, не пора ли заменить Роба управляющим из Нью-Йорка, более подходящим для клиент