— Девять, — напоминает Калугин не без легкой ухмылки.
— Девять, — киваю. — Куда едем?
— В его клуб.
— С каких пор притон со шлюхами называется клубом? — улыбаюсь и сажусь в машину. Сигарету выбрасываю по пути. — Что у нас по вопросу с ювелиркой?
— Работаем. Ты же знаешь, реанимировать бизнес, который многие годы был чисто для отмывания бабла…
— Да понял.
У отца есть ювелирный завод. Работает он через пень-колоду, все для отмыва кеша. Два месяца назад я начал подвижки для его, скажем так, полной легализации. Пришлось дать немало взяток и поругаться не с одним «серьезным человеком». Через папашу многие бабло отмывали. Он этим и зарабатывал. Жил на проценты, можно сказать. Хотя основной доход, конечно, его грязные делишки со Шмелевым и компанией. Малахов там всем рулит. С ним я еще с глазу на глаз не общался.
Достаю мобильник и набираю Токмана.
— Иван Александрович, Малахов назначил мне встречу.
Токман уже не первый год роется в этом деле. Отец, Малахов и покойный Шмелев последние пару десятилетий занимаются работорговлей. По мнению Токмана, их покрывает кто-то из органов. А так как Катин отец из УСБ, в какой-то момент наши с ним интересы пересеклись. Он хочет накрыть влиятельную верхушку в погонах, я — уничтожить отца и всех тех, кто причастен к смерти матери.
— Может, ребят вызвать? — Лева осматривается в узком коридоре, по которому мы следуем прямо к Малахову. В спины дышат двое амбалов.
— Трухнул? — улыбаюсь, почему-то именно сейчас чувствуя обжигающие импульсы от спрятанного под пиджак стечкина.
— Мало ли.
— Визит у нас дружеский, — толкаю дверь.
Заходим без стука. Малахов сидит на диване. На коленях у него полуголая девица. На столике дорожка и бутылка вискаря.
Так называемый кабинет в его «клубе» выглядит как ложе для траха. Диван, плазма, у стены огромная кровать. Шторы бордовые, свет сюда практически не попадает. Освещение приглушенное, а где-то сверху долбит музыка.
— Ты хотел увидеться? — сажусь в кресло напротив.
Внутри меня кошмарит. Снаружи — и мускул не дрогнул. Чувствую, как по спине пот стекает, а сам рожу кирпичом строю.
У этой встречи только два исхода. Либо мы уйдем отсюда на своих двоих, либо…
— Анечка, наедине нас оставь, — отзывается хозяин клуба.
Девица спрыгивает с Малаховских колен и, виляя задом, выходит за дверь.
Как только она захлопывается, в мой висок втыкается дуло пистолета. Леву тоже держат на мушке. Амбалы не промах, однако, шустрые.
— Хотел, Данис. Я выпью, с твоего позволения. Вторые сутки мигрени.
Малахов наливает себе виски. Делает глоток. Морщится, будто и правда страдает головными болями, а потом вытаскивает ствол, который оказывается зажигалкой. Прикуривает.
— Я только одного не понимаю, — начинает разводить демагогию, — девять человек. Шмелев, — выделяет фамилию этого козла интонацией, будто он охренеть какая выдающаяся личность, — Петя хороший мужик был, дельный. И все из-за бабы. Ментовская дочка, — хмурится, — может, ты под ее батю лег?
— Ты знал, что ее трогать нельзя, и дал Шмелеву добро, — проговариваю четко, несмотря на то, что пять минут назад себя уже похоронил. Ствол к моей башке до сих пор приставлен.
— Был уговор, знаю. Но у Пети с Токманом дело семейное. Кровь за кровь. Такое с рук спускать нельзя.
— Ты слово дал, — делаю акцент на его же понятиях. — Как так получается, Константин Евгеньевич? — подаюсь чуть вперед.
Дуло упирается в висок с бо́льшим давлением.
Умирать мне страшно. Любому, кому есть за что цепляться, страшно. Плевать только наглухо отбитым или самоубийцам. Хотя подозреваю, последние тоже не испытывают особой смелости.
Выдыхаю. Знаю, что они меня не убьют. Не сегодня точно. Из этого притона я должен выйти живым. Малахов это понимает. Та информация, что я нарыл, может привести его к смерти, и он в курсе. Я поделился тезисами из кипы бумаг, который перелопатил еще год назад. Рискованно. Но это развязало мне руки.
Если я сдохну, в лучшем случае его посадят. В худшем — прикопают свои же, чтобы замести следы.
— Ты бы так за свою жену переживал. Хотя понимаю, Катюша — девка самый сок. На такую сложно не повестись.
— Вы меня позвали зачем? Напугать? — поворачиваюсь лицом к своему палачу, что держит ствол. — Тогда один выстрел сейчас решит все ваши проблемы или добавит новых. Решать только вам, — тянусь к бутылке и беру со стола пустой стакан. Наливаю.
Жидкость стекает по горлу раскаленным металлом. Стискиваю зубы, снова упираюсь глазами в Малахова.
— А я говорил твоему отцу, что идея плохая. Ладно, будем считать, что мы друг друга просто не поняли. Человеком меньше, человеком больше… И Петру замена найдется.
— Тогда не буду вас задерживать, — поднимаюсь и смотрю на Калугина. Он все еще на мушке.
Малахов дает отбой, после чего мы в гордом одиночестве удаляемся.
Лева матерится всю дорогу, обещая пристрелить каждого, кто там был, лично.
На улице уже стемнело.
— Терпение, мой друг. Скоро, — обнадеживаю его уже в машине. — Тебя домой?
Калугин кивает. За руль я сел сам, потому что планирую навестить Катю. Мой человек сообщил, что она дома.
Пишу, чтобы дождался меня и покараулил, не намылится ли моя Катюша на очередную тусовку.
Ее игнор сегодня задел. Тим сказал, что передал записку. Но она не пришла. Что-то произошло? Она решила отмотать все назад или просто дразнит?
Глава 26
— Лия, ну ты чего такая кислая? — щебечет сестра.
Зажимаю телефон плечом и открываю дверь. Дома приятно пахнет лавандой и кофе. Няня уже уложила Алана и теперь, приветливо улыбнувшись, спрашивает, не хочу ли я чай.
Качаю головой, зеркаля теплые эмоции Зои Георгиевны. Она так мне помогает. А еще в этом городе она второй человек после Дана, с которым я могу поговорить. Друзей у меня нет, да я их и не ищу.
— С чего ты взяла? — возвращаюсь к разговору с сестрой после паузы.
— Молчишь много. А я все говорю-говорю. Ох, представляешь, Мурат подарил Наире квартиру в Алании. У моей трехлетней малютки уже есть свое жилье. — Рада снова смеется, а меня в холодный пот бросает от одного упоминания ее мужа.
Мурат Арипов. Бизнесмен. Муж моей сестры, которого она буквально боготворит на людях, на самом же деле боится как огня. Скрывает, конечно. Мне кажется, даже думает, что я не догадываюсь, какое он чудовище, и верю, что все ее синяки и нелепые оправдания, что она упала, правда.
Мурат Арипов — насильник. Человек, разрушивший мою жизнь. Сколько у него было таких, как я? Девочек, у которых и выбора-то не было?!
Ставлю сумку на банкетку и снимаю пальто, переключая сестру на громкую связь.
— Как Данис? Хоть бы в гости разок прилетели, — Рада с сожалением вздыхает, и я правда верю в то, что она скучает. Я тоже. Но никогда, никогда больше не вернусь на родину.
— У него много работы, — переобуваюсь в тапки и иду в гостиную, прижимая телефон к уху.
— У Мурата тоже, но мы успеваем навещать отца. А ты за два года ни разу не появилась. Так нельзя.
— Если будет время, мы обязательно заедем. К тому же папа сам у нас иногда бывает, когда прилетает в Москву по работе, — талдычу заученный текст, который от зубов отскакивает. Ничего из сказанного мной не является правдой. Отец не хочет меня ни видеть, ни знать. Я же за два года терапии поняла, что тоже этого не хочу.
А ведь вначале на коленях была готова перед ним ползать. Вымаливать прощение. Он же мой папочка. Он любил меня. Баловал в детстве. Но, когда я выросла, стала лишь красивым товаром, от которого быстро избавились, потому что теперь на нем не было пломбы.
Сестра же приспособилась. Все, что происходит в нашей, да и ее семье, — норма.
В тот день, когда меня насиловал ее муж, она лежала в немецкой клинике на сохранении. Четвертый ребенок за семь лет брака, а ведь ей всего двадцать пять. Три дочери ее мужа не устраивали, ему нужен был наследник, но четвертой тоже родилась девочка. А через неделю после родов Рада попала в больницу с переутомлением. Только вот синяки на ее шее, которые я смогла рассмотреть по видеосвязи, говорили совершенно о другом.
Здесь, в Москве, да и вообще в мире, я поняла, что женщины не должны терпеть. Что нужно давать ситуацию огласке, уходить. Но что делать, если ты живешь в западне?
У тебя нет денег, родственники тебе не помогут, напротив, они встанут на сторону агрессора. Как быть тогда? Терпеть? Всю жизнь терпеть?
Я очень благодарна сестре за то, что она была единственной, кто не посчитал меня шлюхой. Она тогда сказала, что понимает, я просто влюбилась, поэтому и пошла на такой шаг. А потом, месяцами позже, с энтузиазмом выспрашивала, кто он, тот, из-за кого я сломала свою жизнь.
Она возмущалась, переходила на повышенные тона и сокрушалась о том, что там, на другой стороне, его обязательно покарают.
В такие моменты мне хотелось сказать ей, что не было никакой любви, и парня не было. Был твой муж. Псих, для которого не существует ничего святого. Никаких запретов.
Он бил. Издевался. Говорил просто ужасные вещи о том, что со мной станет, если я посмею открыть рот. Что станет с моей сестрой и отцом.
За два года жизни с Даном желание спасти сестру только разрастается. Но что я могу сделать? Без Даниса я и себя-то не спасу.
— Ладно, — Рада вздыхает, — ой, младшая ревет, я побежала.
— Пока, — вешаю трубку и еще минуту смотрю в одну точку, на черный экран плазмы.
Себя я не спасу. Если Данис уйдет, разведется со мной, отец не позволит мне жить самостоятельно. Он отправит меня к теткам, а сына, я даже представить не могу, что он сделает с Аланом.
Утром, когда я увидела конверт, мне поплохело. Даже в глазах потемнело. Я слушала, как Данис говорит по телефону о Кате. Он просил кого-то передать ей конверт. Там был адрес.
С каждым днем у него становится все больше шансов вернуть свою любовь.