Поворачиваю ключ и прилипаю затылком к шкафу.
Азарин заходит в квартиру и приносит вместе с собой морозный декабрьский запах. От него так остро пахнет улицей и метелью, которая разгулялась еще ночью. Сглатываю, растирая лицо руками.
— Ты готова? — Тим быстро оценивает обстановку, заглядывает на кухню и вытаскивает из бара бутылку. — Так, мелкими глотками, — протягивает мне бокал.
Алкоголь обжигает носовые пазухи одним запахом, к горлу подступает тошнота, сжимаю шею рукой, впиваясь ногтями в кожу.
— Не могу. Тошно, — возвращаю ему бокал. — Я сейчас оденусь, — тянусь к своему пальто, но Тим опережает, помогает мне одеться и даже шнурки на ботинках завязывает. — Прости, — шмыгаю носом и тут же попадаю в крепкие братские объятия.
— Все нормально будет, Катюх. Поехали. Аринкин отец договорился, нас пропустят к нему.
Дан лежит в реанимации, слава богу, дядя Степа выбил нам две минуточки, чтобы я смогла увидеть Даника. В трубках, наверное, в синяках, как только подумаю, ноги сразу подкашиваются.
Как он мог попасть в аварию? Он же всегда так аккуратно водит. Пример для подражания…
— Спасибо, — бормочу и выхожу в подъезд.
Тим сам закрывает дверь, и лифт тоже он вызывает. В машину меня почти что на руках усаживает, а когда сам попадает в салон, пристегивает. Сначала меня, потом себя.
Я вообще овощем себя чувствую. Ничего не соображаю, и сил нет. Совсем. Я, кажется, вместе с Даном сейчас умираю.
— Кать, надо в лучшее верить, — брат выезжает с парковки, вливаясь в поток машин.
— Не могу. Мне страшно. Что, если он не очнется? Мне сказали, он в коме, у него ребра сломаны, сотрясение. Что, если… — срываюсь и опять начинаю плакать. — Я просто не переживу, Тим, не смогу. Я только снова его нашла, а теперь они у меня его опять забирают…
— Это же Кайсаров, он и не из такой жопы вылезал. Не реви. Ты нужна ему веселой, — брат сжимает мою ладонь, и я даже пытаюсь улыбнуться.
Тим прав. Дан сильный и смелый. Самый-самый. Такой отважный. Он столько ради меня сделал, а я сдаюсь, получается. Вот так быстро и просто!
В клинике, как и обещали, меня пускают в реанимацию ровно на две минуты. Я бы все деньги мира отдала, чтобы остаться здесь, с ним, чтобы видеть его и быть первой, кого он увидит, когда очнется. А он очнется! Я это знаю. Теперь точно знаю.
Кусаю губы, рассматривая его лицо. На скуле огромный синяк, на голове повязка, он весь в бинтах и трубках, это похоже на какой-то кошмар. Самый страшный фильм. Мне за себя так страшно не было в том доме, на волоске от смерти, как за него сейчас.
Снова начинаю плакать, но врач, оставшийся за дверью, теперь материализуется рядом.
— Время. Идемте.
Я не хочу уходить настолько, что готова закатить скандал, только знаю, что это Дану не поможет. Кроме его силы воли и духа ему сейчас ничто не поможет.
Мама звонит мне каждые полчаса. Рвется приехать, но я прошу ее этого не делать. Никого видеть не хочу. Даже самых близких. Мне почему-то с Тимом комфортно. Он ничего не спрашивает и в душу не лезет.
Ближе к ночи звонит Ян. Азарин уезжает домой, а я прошу у главврача разрешить мне остаться в больнице. Умоляю просто и оплачиваю себе палату на несколько дней.
Гирш прилетает буквально за полчаса, в больницу не заходит. Я сама спускаюсь. Выхожу на улицу, кутаясь в пальто и огромный кашемировый шарф.
— Привет, — Ян обнимает. Едва ощутимо, будто боится задеть во мне что-то такое, отчего я окончательно развалюсь.
— Привет. Спасибо, что приехал.
— Какие вопросы, Кать. Как он?
— Без сознания, — говорю это, и слезы градом.
— Через два дня придет в себя.
Гирш так уверенно это говорит, что я в удивлении поднимаю на него глаза. Хватаю губами воздух и дышу. Втягиваю в себя воздух, заполняя легкие на максимум.
— Почему через два дня?
— Дела все свои решит и вернется.
Снова пялюсь на Яна как на привидение. Что он несет? Но тем не менее его слова вселяют уверенность, что именно так и будет. Я начинаю в это верить и следующие два дня слоняюсь из угла в угол с мыслью, что вот сейчас, сейчас мне точно сообщат, что Данис очнулся.
К закату второго дня никаких новостей мне так и не поступает. Я по-прежнему сплю в больнице и оплачиваю еще сутки в палате. Долго не могу уснуть, поэтому, когда в пять утра мне сообщают, что Дан пришел в себя, слышу эти слова сквозь сон.
Когда доходит, тело охватывает крупной дрожью. Я беру телефон и бегу в палату, куда перевели Даника, и одновременно печатаю Гиршу, что он экстрасенс.
Моему счастью нет предела.
— Дан!
Врываюсь в палату, сразу напарываясь на возмущенный взгляд доктора.
— Простите, — тушуюсь, вытягиваюсь по струнке и прилипаю к стенке.
— Пятнадцать минут у вас.
— Спасибо.
Как только за врачом закрывается дверь, подлетаю к койке.
— Ты здесь ночуешь? — Данис медленно поворачивает голову и смотрит на мою ладонь. Я взяла его за руку.
— Нет, — отнекиваюсь.
Кайсаров ухмыляется, насколько ему это позволяют припухшие губы.
— Врешь. Слишком быстро пришла.
— Я… Ты так меня напугал. Как это произошло? Почему ты вылетел на встречку?
— Задумался, — он снова ухмыляется, а потом смотрит мне в глаза. — Это я ее убил, Катя.
Я замираю. Сглатываю. Мои зрачки расширяются.
— Кого? — шепчу.
Когда мама рассказала мне про Юру, дядю Дана, и ту историю, в которой погибла его мама, я не поверила. Мне казалось, что они преувеличивают, ну или не разобрались в ситуации…
— Маму. Я все вспомнил.
Дан отводит взгляд.
— Он всю жизнь меня за это ненавидит, а я его. Это я уничтожил нашу семью.
— Не говори так, ты был ребенком. Это была случайность, понимаешь?
— Десятилетия ада после — слишком жестокое наказание за случайность.
Слезы душат. Я качаю головой. Отрицаю. Мне так жаль, боже, как мне жаль.
— Все будет хорошо. Слышишь? Я тебя люблю. Я так сильно тебя люблю… Мы с этим справимся. Слышишь? Вместе, как и раньше.
— Я знаю, — он кивает и прикрывает глаза.
Я вижу, как по его щеке скатывается одна-единственная слеза, и начинаю заикаться от истерики. Мой самый сильный мальчик, ему так плохо. Больно. Он же всю жизнь живет в ненависти сначала к отцу, а теперь, теперь к себе.
Так не должно быть. Ни с кем и никогда.
— Скажи, что ты меня любишь, — вытираю слезы.
— Больше жизни, Катя, как ты еще этого не поняла?
— Поняла. Я всегда это знала. Всегда-всегда. Ты любишь меня, а я тебя. Все в прошлом. Он в прошлом. Ты должен отпустить. Перестать жить прошлым, Дан. У нас получится, вот увидишь.
Данис шумно выдыхает. Открывает глаза. В них столько боли, отчаяния, что я абсолютно не понимаю, что мне нужно сделать, чтобы ему помочь.
— Получится, — сглатывает. — Нам пора перерастать жертвовать. Тебе — в первую очередь.
— Ты о чем?
— Хватит жертвовать ради меня жизнью, Катя. Хватит отказываться от нормальности ради того, кто не может дать тебе достойное, счастливое будущее.
— Счастливое? Что ты знаешь о том счастье, которое нужно мне? Нормальность? Адекватность? Стабильность? Все эти глупые стереотипы? Так, по-твоему?
Я начинаю нервничать сильнее, срываюсь на крик. Данис снова закрывает глаза, и я сразу себя осекаю. Он морщится от моего громкого визга, у него сотрясение, а я устроила не пойми что.
— Мое счастье — это когда мы вместе, и другого мне не надо. Я тебя люблю. А ты любишь меня. И не говори мне про максимализм сейчас. Я пробовала. Полтора года пробовала быть как все. Из этого ничего не вышло. Твоя нормальность в ненормальности для меня. Да я сама такая же. Ку-ку! — верчу у виска пальцем. — Со мной никто не справится. Потому что я же Катя Токман, у меня ветер в голове. Слишком открытая, слишком эмоциональная, слишком прямая, слишком-слишком!
— Не кричи, — он трогает пальцами переносицу. — Я хорошо слышу. У меня сотрясение, а не частичная глухота.
Дан улыбается, и я начинаю смеяться, точнее, тихонечко хихикать.
— Прости, я просто на эмоциях. Только попробуй еще хоть раз сказать мне про это «недостоин», слышишь?! Я тебя сама прибью, и никакой аварии не нужно будет.
— Я уже понял.
Дан крепче сжимает мои пальцы. Я чувствую, как он дрожит.
— Ты ела, пока тут дежурила? Сколько, кстати, дней я здесь валяюсь?
— Три дня. И да, я ела, — привираю. На самом деле газировка и чизбургеры из ближайшего фастфуда так себе пища.
— Сил нет, меня вырубает, кажется, снова.
— Спи. Я поеду домой, маму успокою и вечером вернусь, хорошо?
Дан мне ничего не отвечает. Я слышу его размеренное дыхание. Он уснул.
Через пять дней, не без помощи Аринкиного отца, Дана выписывают. Он еще слаб, но категорически отказывается оставаться в больнице. Я, конечно, пытаюсь настаивать, что ему покой нужен и постельный режим, но он безжалостно отметает все мои слова в сторону, поэтому утром в четверг я еду в больницу прямо из дома.
Папа к тому времени уже уехал на работу, а мама зависает в студии, потому что решила выпустить альбом в честь своего юбилея на сцене.
Пока еду, думаю, как лучше организовать свой график в ближайшие дни, учеба никуда не делась, но и оставлять Дана в квартире одного мне не хочется.
Запарковавшись во дворе клиники, бегу к главврачу за рекомендациями, где получаю нагоняй за то, что мы так рано выписываемся, и только потом появляюсь в палате. Кайсаров уже не лежит пластом, хоть ему настоятельно это и рекомендуют.
— Ну Дан! — возмущаюсь и кладу свою сумку в кресло.
Данис прижимает руку к ребрам с правой стороны и закатывает глаза. Я тут же его копирую, начиная хаотично носиться по палате. За полторы недели, что он тут пролежал, шмотья поднакопилось. Ноутбук, одежда, личные вещи по мелочи — складываю все это в шоппер и пристально осматриваю палату на наличие предметов, которые могла не заметить.
Я этот месяц словно без головы, все забываю. Еще и изжога по утрам одолевает. Последние дни вообще все раздражает, хотя неудивительно, перед месячными-то. По календарю со дня на день должны прийти.