странным… я была очень застенчивой, особенно после развода родителей. Музыка была для меня чем-то священным, очень личным, это до сих пор так.
– Ну и что же произошло? – спросил Рафаэль, чувствуя искреннюю заинтересованность. Ему хотелось услышать счастливое окончание истории, хотя он и знал, что, скорее всего, все будет совсем иначе.
– Я не смогла. – Аллегра усмехнулась. – Пришла и не смогла сыграть ни ноты. Меня точно парализовало. Просто в прямом смысле не смогла. Сначала экзаменаторы меня подбадривали, потом потеряли терпение и сказали мне уходить. Вот и все.
– И ты с тех пор не играла?
– Не могла. Точно… не знаю, как и сказать, – точно я утратила одновременно и желание, и способность играть. Так что, если я сейчас заиграю, ты, наверное, закроешь уши руками.
– Ни за что! – горячо отозвался Рафаэль.
Аллегра вновь погладила виолончель и закрыла футляр.
– Ладно, как бы глупо это ни звучало, мне просто нравится моя виолончель. Спасибо тебе.
– Рад помочь.
Следующие две недели пролетели в блаженном безделье. Рафаэль, хоть и по-прежнему много работал – либо сидел в своем кабинете, либо уезжал по делам в Палермо, – старался больше времени проводить с Аллегрой. Однажды они отправились в ближайший городок за покупками. Гуляя по рынку, Аллегра с удовольствием разглядывала большие красные помидоры и сочные дыни, а Рафаэль с плетеной корзинкой следовал за ней.
Они шли по старым улочкам, вымощенным брусчаткой, а под ними – городок стоял на холме – раскинулись долины с причудливо изогнутыми оливковыми деревьями. Рафаэль предложил устроить пикник, и они, купив колбасу, хлеб, сыр, оливки, виноград, устроились на клочке травы, откуда открывался вид на долину.
– Как чудесно, – произнесла Аллегра, беря из рук Рафаэля бутерброд с сыром.
– Чудесно, но постарайся не обгореть на солнце.
– Перестань, ты преувеличиваешь, – возразила она, но голос ее смягчился, потому что она знала, что Рафаэль по-настоящему беспокоится о ней. В такие моменты, когда между ними воцарялись покой и умиротворение, Аллегра начинала думать, что, может быть, их брак будет счастливым.
Неужели она влюбляется в своего будущего мужа? Этот вопрос ее встревожил. Вообще, в Рафаэля легко было влюбиться – но только когда он был заботливым, нежным, внимательным. Будет ли он таким все время? Ведь однажды он уже показал свое второе лицо, и Аллегра не знала, можно ли ему доверять. Она лишь понимала, что у него наверняка есть причины, по которым он вел себя так непредсказуемо – причины, о которых он предпочитал молчать. Они говорили на разные темы, но по чти никогда – о его семье. Аллегра обычно не спрашивала, но сейчас, лежа на траве и чувствуя сонное оцепенение и покой, она решилась.
– Рафаэль… что произошло между твоим отцом и моим?
Мужчина тут же напрягся, и взгляд его стал настороженным.
– Почему ты спрашиваешь?
– Потому что это важно. И раз мы проводим все больше времени вместе, я хочу, чтобы между нами не было секретов.
Рафаэль не сразу ответил.
– А если мой ответ тебе не понравится? – спросил наконец он ровным, бесцветным голосом.
Аллегра ощутила первые признаки беспокойства.
– А почему он может мне не понравиться?
– Потому что твой отец несправедливо обошелся с моим.
– Откуда ты знаешь? – встрепенулась Аллегра.
– Просто знаю. – Рафаэль посмотрел на нее, однако взгляд его был непроницаемым. – Видишь, тебе неприятна даже эта правда.
– Да, но это не означает, что я не хочу ее услышать. – Аллегра вздохнула. – Я знаю, что мой отец не был идеален. Взять хотя бы то, как он обошелся со мной.
– Но ты все же на его стороне.
– Я никогда не хотела испытывать к нему отрицательных чувств. Она отвела глаза. – Может, потому, что всегда надеялась, что он вернется к нам. Но сейчас его нет, и я хочу, чтобы ты сказал мне правду. Прошу тебя, Рафаэль. – Она затаила дыхание, ожидая его ответа.
– Двадцать лет назад наши отцы вместе вели дело.
– Да, я помню, ты говорил что-то насчет мобильных технологий.
– Да. Твой отец отвечал за идею, мой – за детали. Они были партнерами, друзьями. – Он умолк, и Аллегра почувствовала напряжение, исходящее от него.
– И что произошло?
– Кто-то снял со счета компании крупную сумму денег. Твой отец обвинил моего в краже.
Аллегра пытливо посмотрела в лицо Рафаэля:
– Но ты думаешь, что твой отец был невиновен?
– Я знаю это, – быстро ответил он. – Но твой отец утверждал, что владеет информацией из достоверного источника. Он начал всем рассказывать, что мой папа вор, хотя и не мог ничего доказать. Так за несколько месяцев мой отец утратил доброе имя, никто не хотел иметь с ним дело. Мы обанкротились.
Аллегра, шокированная, подыскивала слова.
– Так вот почему ты перекупил компанию.
– Справедливость восторжествовала, – отозвался Рафаэль, сжимая губы.
Она сжалась в комок, обняв колени.
– Почему ты не сказал мне ничего раньше?
– Не знал, поверишь ли ты мне. И еще не хотел тебя расстраивать. Я знал, что ты любишь отца, хоть и незаслуженно. Кроме того, наши отношения были недостаточно близкими. – Он заглянул ей в глаза. – Ты мне веришь?
– Да. – Аллегра помолчала. – Верю. Но я также думаю, что мой отец неспроста обвинил твоего: он наверняка был уверен в том, что делает.
Лицо Рафаэля исказилось от отвращения.
– Ты, наверное, оправдываешь и его уход из семьи, верно? Почему ты просто не примешь горькую правду?
Аллегра, пораженная его реакцией, задетая за живое, спросила:
– А тебе не все равно, почему мне хочется считать его хорошим человеком? Почему мне нельзя просто любить его?
– Потому что для меня он негодяй, – ровно ответил Рафаэль. – И я никогда его не прощу.
Вздыхая, Аллегра крутилась в постели, не в силах уснуть. Наверное, в словах Рафаэля была своя правда. Почему она решила любить отца во что бы то ни стало, когда факты представляли его в негативном свете? Ощутив толчок изнутри, она прижала к животу руку. Завтра они поедут в Палермо на ультразвуковое обследование. Не терпелось услышать снова такой уже знакомый и обнадеживающий звук – биение сердца малыша. Но сейчас Аллегра думала об отношениях с Рафаэлем. Внезапно снизу послышались едва уловимые звуки музыки, и она замерла. Затаив дыхание, поднялась с кровати и накинула шелковую накидку, что служила ей халатом в эти неизменно жаркие дни. Было два часа ночи, но воздух хранил тепло полуденного солнца. Ступая по приятно прохладной плитке, Аллегра последовала на звук виолончели.
Внизу царила тьма, лишь в гостиной горела одна лампа. Девушка замерла на пороге, увидев Рафаэля, устроившегося в кресле, – длинные ноги вытянуты перед ним, рубашка расстегнута, волосы спутаны, а в руке бокал виски.
– Это же Шостакович, – тихо произнесла Аллегра, и Рафаэль поднял на нее красные глаза. Похоже, он был немного подогрет алкоголем.
– Третья часть сонаты для виолончели, – отозвался он. – Напоминает мне о тебе.
– Зачем тебе вспоминать обо мне, когда я здесь? – тихо спросила она.
– Правда?
Вопрос повис в молчании. Рафаэль, оглядев Аллегру с головы до ног, сделал глоток из бокала.
– Это из-за того разговора?
– Что ты имеешь в виду под словом «это»?
– То, что ты сидишь, слушаешь печальную музыку и пьешь виски.
Рафаэль отвел глаза.
– Не мог заснуть.
– Я тоже. – Аллегра помедлила, но решила открыться, как бы тяжело ни было признавать правду. – Дело в том, что я считаю, что ты прав. По крайней мере, отчасти. Я хочу верить в то, что отец любил меня, потому что другой вариант… – Она замолчала, чувствуя, как бьется сердце. Отчего подобные признания всегда тяжело делать? – Иначе выходит, что я верю напрасно. А это, может быть, означает, что меня нельзя полюбить.
Рафаэль поднял голову:
– Это не так, Аллегра.
– Но даже отец не любил меня. – Голос девушки задрожал. – Родители любят своих детей, иначе не бывает.
– Может, дело вовсе не в тебе, а в нем. Может, он был не способен на любовь.
– Ты и в самом деле считаешь его чудовищем, – медленно сказала Аллегра и, когда Рафаэль не ответил, посмотрела на него, пытаясь прочесть решительное выражение его лица. – Я не хочу, чтобы это помешало нам, Рафаэль. Что бы там ни случилось на самом деле… это все в прошлом. Давай о нем забудем.
– Но ведь ты сама меня спросила.
– Да. – Аллегра быстро втянула в себя воздух. – А что, есть еще что-то? Что мне бы следовало знать.
Последовало молчание.
– Нет, – наконец ответил Рафаэль. – Больше ничего.
Наверное, можно расслабиться, но Аллегра не могла. Она чувствовала, что от нее что-то скрывают, угадывала это по чертам лица своего собеседника, по тому, как напряжены были его плечи. Он был огорчен, а она не могла его утешить, как бы ей этого ни хотелось.
– Наш сын толкается, – произнесла она и прижала к животу руки, рассмеявшись. – Он точно борец – в эту самую минуту он пинает мою ладонь. Хочешь потрогать?
– Да, – уверенно произнес Рафаэль, ставя пустой бокал на стол и поднимаясь с кресла.
Он встал перед ней на колени. Блики света запутались в его каштановых волосах, и, ощутив его близость, Аллегра затаила дыхание. Ей хотелось потянуться к нему, утешить его… и она провела пальцами по его волосам. Рафаэль медленно положил руки на ее живот, и тепло его ладоней, ощущаемое сквозь тонкий шелк сорочки, окутало ее.
– Он растет, – отметил он. – Прошло всего несколько недель.
– Да, растет, – отозвалась Аллегра, улыбаясь. – И у меня проснулся аппетит.
– Ты прекрасна, – произнес Рафаэль решительно. – Никогда не видел ничего прекраснее.
Ладони его обхватили ее живот, и Аллегра почувствовала, как сердце начало биться быстрее. В этот момент снова оба почувствовали толчок – на сей раз резкий, заставивший девушку вздрогнуть. Рафаэль рассмеялся:
– Это он.
– Он толкается гораздо сильнее, чем раньше.
– Да, боксер.