Они были черными. Это было единственное, что удалось воспроизвести создателям фильма. Однако по сути они не были существами даже из призрачной плоти. У всадников не было четких граней. Они не мчались вдогонку за своей жертвой, они текли за ней как смешанная с ртутью нефть. И соприкасаясь с ними умирало все живое. Когда они проносились мимо, следом неслось марево из угольно-черных хлопьев. Я побежал в числе последних и отнюдь не потому, что в моей груди билось храброе сердце. Я испугался так, как не боялся никогда в жизни. Ноги приросли к земле, рот застыл в немом крике. А потом, когда эта черная река приблизилась ко мне настолько, что я ощутил на лице прикосновения ледяного дыхания тьмы, я побежал, сбрасывая на ходу добычу. Мне не пришлось проводить на земле черту для перехода в мой мир. Я воспользовался береговой линией и прыгнул в свою квартиру с такой силой, что едва не разбил о стену лоб. Черная рука с дымящимся призрачным мечом летела за мной, оскаленное ненавистью смоляное лицо с черными провалами рта и глаз уже готовилось впиться вою глотку, когда я, перепуганный, захлопнул портал, как мышеловку, отсекая чудовищу путь к себе. Зияющая пасть портала разрубила всадника пополам. Голова, часть туловища и рука с зажатым мечом рухнули на пол. Полумертвый монстр даже в агонии пытался дотянуться до меня, но не сумел. Я забился в угол и, тяжело дыша, смотрел, как отслаиваются отвратительные чешуйки кожи, схожие с майскими жуками, с его горящего ненавистью лица и скрюченной в мертвой хватке руке. Черные хлопья летели вверх, не повинуясь закону притяжения, и истаивали, не достигнув потолка. Не прошло и четверти часа, как черный всадник исчез без следа, однако я просидел в углу не меньше часа.
За брошенным рюкзаком я вернулся только через два дня, даже не надеясь его обнаружить. Однако он лежал на том самом месте, где я его скинул, и ни единая душа не поинтересовалась, что там внутри. Хотя, если верить своим глазам, в окрестностях вряд ли остался хоть кто-то, способный интересоваться моей добычей. Зеленые холмы Хоббитании были отравлены черными всадниками, поля осквернены. Что творилось в норах хоббитов, я выяснять не стал, проклиная себя за трусость. Но это была не моя война. Неписанный закон Скользящего гласил: мы не имеем права вмешиваться в жизнь других миров. Правда, это правило повсеместно нарушали и скользящие, и императоры, нанимавшие нас для щекотливых дел…
Я вернулся домой, бросив в угол рюкзак, а потом пошел и напился. Это был мой второй поход в Средиземье, и второй добытый топор Двалина. Именно за него я потребовал двойную цену от Анвара. Мне было тошно и противно, словно я предал Средиземье, которое никогда не было моим, и более того, никогда мне не нравилось. После того, как Анвар заплатил мне, я снова напился, позвонил Соне, и, заливаясь горючими слезами, стенал в трубку о моей непутевой жизни. Соня примчалась сразу же, выдернула меня с пляжа Средиземного моря в душное марево российской провинции. Отхлестав меня по щекам, Соня, не церемонясь, сунула меня головой в ванну с водой, а потом долго нравоучительно вещала, что это был не мой мир, вмешиваться и вершить там свою справедливость я не имел никакого права. Я отфыркивался и мотал головой, как лошадь, а потом, вытирая голову полотенцем, коварно предложил Соне выпить. После недолгих колебаний, Соня согласилась, и я снова напился, но уже в более теплой компании. В результате, мне стало плохо. Половину ночи я провел в компании унитаза. Соня заснула на моей кровати. А утром, мрачная и взъерошенная, она, непрерывно паля сигарету за сигаретой, призналась, что в своих страданиях я не одинок.
– Думаешь, другим легче? – горько усмехнулась она. – У меня как-то был заказ на очередную войнушку. Я отправляла туда шестнадцать человек. Не выжил ни один… Я не спала неделю, ревела белугой, похудела на девять килограмм и поклялась, что больше никогда… Но потом научилась, привыкла… И ты знаешь, в том, чтобы быть первостатейной сукой есть свои преимущества. Когда другие страдают, тебе не больно.
– И что? – зло поинтересовался я. – Нравится быть сукой?
Соня скривилась.
– А что делать? Отказаться от того, что имеешь? Ты знаешь, сколько мне было лет, когда я впервые проскользила в другой мир? Четыре года! А когда мне было девять, я попала в такое жуткое место, что не чаяла вернуться живой. Поневоле станешь сукой. Но в глубине души я не такая. Я нормальная, обычная девчонка с рядом причуд и умением скакать из мира в мир. И мне, как и всем на свете, хочется простого человеческого счастья.
Глаза Сони горели, как у кошки. Я прочитал в них понятный каждому мужчине призыв. Потом был жар скомканных влажных простыней, горячее дыхание, всхлипы и стоны, захлестываемые ожидаемым экстазом, которому не помешали ни обильное возлияние накануне, ни первое смущение, ни страх, что ничего у нас не получится.
Ничего и не получилось.
Нет, секс был бесподобным. Но после того, как страсти улеглись, я в кои то веки почувствовал себя неловко. Соня курила, сидя на постели, повернувшись ко мне спиной. Я чувствовал, что ей не хочется со мной разговаривать. Я, путаясь в джинсах, которые натянул прямо на голое тело, трусливо сбежал на кухню под предлогом приготовления кофе. Когда я вернулся в комнату с двумя чашками, Сони уже не было, и только в воздухе отчетливо витал запах озона, верный признак недавно открывшегося портала.
После этого мы виделись с Соней несколько раз, сознательно делая вид, что между нами ничего не произошло. И вот сейчас, на пляже… была ли эта сцена интимной? Не знаю. Но Соня смущала меня, смущала слишком сильно для постороннего человека, к которому я не испытывал никаких эмоций.
Предложение Борегара меня тоже тревожило, но не настолько, чтобы не ввязаться во всю эту авантюру. Если честно, никакого шанса на успех я не видел, поскольку совершенно не представлял, каким образом мы будем искать в сотнях тысяч миров неизвестно что или неизвестно кого. Ну просто «Пойди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю, что»! Но внутри меня уже разгоралось жаркое пламя азарта. Мне до смерти хотелось обскакать Борегара. Мои шансы на успех были ничуть не меньше, чем у него, при условии, что он не прячет туза в рукаве. А вот насчет того, что Борегар будет вести честную игру, я был совсем не уверен.
К началу сборища я едва не опоздал. Долго возился дома с собранным рюкзаком, то вынимая из него вещи, то складывая вновь. Поскольку я не имел никакого представления, что мне потребуется в моем новом путешествии, все оборудование казалось мне то необходимым, то совершенно лишним. Единственными составляющими моего багажа, которые никогда не менялись, были фонарик, баллончик с красой, мел и черный маркер.
Каждый скользящий проникает в новый мир по-своему. Мне, к примеру, требуется какая-нибудь черта на земле, необязательно ровная, но какая-нибудь определенная граница. Подойдет, что угодно: трещина в скале, береговая линия, валяющаяся на земле ветка, стык бетонной или асфальтовой плитки. Но часто возникают ситуации, когда такой линии нет. Или поверхность слишком ровная, или, к примеру, уйти в свой мир нужно из поросшей травой степи или леса, в котором, как на грех, нет ни одного поваленного ствола. Или же уходить приходится в темноте, когда разглядеть что-то на поверхности невозможно. И тогда я рисую черту чем придется: краской, маркером или мелом, подсвечивая ее фонариком по мере возможности. Фонарик, кстати, не во всех мирах работает. Вот в последнем Средиземье он функционировал нормально, а в предыдущем не включился совсем. А бывают миры, когда оборудование меняется на что-то иное, и это мне совсем не нравится. Как-то мой фонарик превратился в свечку, а баллончик с краской – в глиняный горшок с вонючим варевом.
Соня для перехода в иные миры просто закрывает глаза, а когда открывает, то видит нужную ей картину. Есть, правда, одно условие – она не может этого делать в полной темноте. Нужен хотя бы отдаленный источник света, хотя бы луна или звезды, чтобы видеть хоть чуть-чуть.
Пара знакомых скользящих используют тени и зеркала, но это не совсем удобно, особенно зеркала, которые иной раз проблематично встретить, разве что с собой всегда таскать. Каким методом пользуется Борегар для меня тайна до сих пор.
К моему удивлению, в Перекресток прибыло не более двухсот скользящих. Они стояли разобщенными кучками, негромко переговаривались и нерешительно озирались по сторонам. Судя по всему, к походу они были готовы, вот только неужели мы все бросимся на поиски вот такой разношерстной толпой?
Соня в черном комбинезоне, с надвинутым на глаза козырьком бейсболки стояла поодаль, в компании с той самой говорливой старушкой, задававшей накануне массу вопросов, с молоденьким пареньком, которого я приметил еще в прошлый раз и Роббера, вдовца погибшей императрицы Ориона. Роббер был мрачен, старушка ехидно ухмылялась, парнишка не мог устоять на месте и все время скалился. Соня хранила стоическое молчание и озиралась по сторонам. Я подошел к ним, поздоровался с Соней и старушкой, а парню и Робберу пожал руки.
– Где Борегар? – осведомился я.
– Вон он, – неопределенно махнула рукой куда-то за мою спину старушка. – И судя по всему, будет большой скандал. Борегар слишком много на себя решил взять.
В ответ на мой недоумевающий взгляд, Соня вздохнула и пожала плечами.
– Все как мы и предполагали. Борегар берет руководство на себя. У него что-то есть против Попрыгуна, но делиться этим он не намерен. Ходят слухи, что отряд разведчиков должен присягнуть ему на верность.
– Интересно, кто будут эти идиоты? – фыркнула старушка. Роббер покосился на нее и горестно вздохнул. Я понимал его: все-таки жена погибла, дети… Но встать под знамена Борегара? Нет уж, увольте…
– За что вы так его не любите? – спросил паренек. Соня скривилась и отвернулась в сторону, явно не желая отвечать. Я тоже был не склонен к откровениям. За всех ответила старушка.
– Познакомишься с ним поближе – поймешь. И очень советую не делиться с ним своими находками.