— Ага, да, понял, наконец, но они же не поверят и мне, что я не ведал, что творю. Я же ведал будь здоров!
— Подменяем основания, да?
— Но это же правда!
— Как бы то ни было, хватит ссориться, — умиротворяюще проворковала миссис Лефрой, — потому что я все скажу сама. Мне это будет легко сделать, потому что я побывала на крыше вчера ночью вскоре после того, как нашли Ину.
— Правда? — изумился Роджер. — Вот не знал.
— Правда. Боюсь, вчера я не сообщила об этом инспектору, потому что мне показалось, что это не имеет ни малейшего значения, но коли на то пошло, то меня не было в зале, когда пришел Колин, чтобы нас оттуда не выпускать. Я была... Ну в общем, — продолжала миссис Лефрой, — на лестнице началась какая-то суматоха, и я пошла прямиком на крышу. Осберт был там и рассказал мне, что произошло.
— Осберт ничего об этом не говорил.
— Думаю, — отвечала миссис Лефрой, — он мало что об этом помнит. Но наверняка вспомнит, если ему подсказать.
— Превосходно.
— Да. Так в чем именно мне следует покаяться? Кажется, что-то такое с креслом?
— Дело вот в чем, миссис Лефрой, — и Роджер принялся быстро объяснять. — Вы знаете, что под виселицей лежало кресло, которым, видимо, воспользовалась миссис Стреттон. По некоторой причине, в которую я в настоящее время не намерен вдаваться, Колин заполировал это кресло своим носовым платком — и при этом заодно стер все возможно имевшиеся на нем отпечатки, включая отпечатки самой миссис Стреттон. Полиция обнаружила, что кресло вытерли, и предпочла усмотреть в этом злой умысел. Поэтому необходимо, чтобы кто-то признался в этом вытирании кресла, причем с беззаботным смехом, как бы не подозревая, что подобное действие может рассматриваться как серьезное. Вот что я попросил бы вас сделать.
— Что ж, по-моему, это совсем нетрудно, — отвечала миссис Лефрой.
— Как я люблю женщин, не задающих тысячи ненужных вопросов! — Роджер сразу оживился.
— Да, но один вопрос я все-таки задам, явно нужный. Почему я это сделала?
— Действительно — почему? — Роджер на мгновение задумался. — Да, самое главное — иметь по-настоящему вескую причину.
— Причем такую, которая бы охватывала не только спинку кресла, но и сиденье, — добавил Колин.
— Да, и сиденье. Вот бы — стоп, я, кажется, кое-что вспомнил. Нам, пожалуй, повезло.
— Что?
— Как же, я ведь как раз беспокоился насчет сиденья — помнишь, Колин? Но все в порядке. Я сам на него становился. Так что, если даже его немножко и протерли, следы от ботинок все равно проявятся. И вот что я теперь подумал — это хорошо, что его вытерли. Таким образом песок с подошв оставил следы, но стерлась разница между широким плоским каблуком и узким и высоким. Да, это нам повезло.
— Рад, что от меня хоть какая-то польза, — сухо произнес Колин.
— Знаете, мистер Шерингэм, что меня так и подмывает задать тысячу ненужных вопросов? — сказала миссис Лефрой. — И хочу, чтобы вы это знали, потому что не стану задавать ни одного!
— Я расскажу Рональду, какая вы редкостная женщина, — пообещал Роджер. — Он, наверное, тоже это подозревает, но вряд ли до конца понимает.
— Агата великая женщина! — согласился Колин. — Но ей-то зачем понадобилось кресло вытирать?
Они смотрели друг на друга. Было очень трудно вообразить, для чего миссис Лефрой понадобилось вытирать кресло.
— Может, на нем было варенье или что-то такое? — без особой надежды спросила миссис Лефрой.
— А может, птичка? — предположил Колин.
Роджер застонал.
— Ты его так тщательно вытер, — сказал он. — От чего человеку может понадобиться так тщательно оттирать кресло на крыше?
— От сажи, — тут же сообразила миссис Лефрой. — Потому что у меня платье белое.
Роджер глянул на нее в восхищении. И тут же увял.
— Но вы же не собирались на него сесть. Во-первых, оно лежало на боку. Во-вторых, вы не должны были садиться именно на это кресло.
— Нет. Мне стало дурно и пришлось сесть на ближайшее кресло.
— Если бы вам стало дурно, вам было бы не до вытирания кресла. К тому же чем вы его вытерли? Полой вашего белого платья? Боюсь, не очень убедительно.
— Ага, Агата его и не вытирала. Это Осберт вытер его для нее своим носовым платком. Парень был пьян, как сапожник. Он и не вспомнит, сколько кресел перетер за ночь — может, с полсотни.
— Колин, — проникновенно произнес Роджер, — кажется, ты попал в яблочко. Но погоди-ка, неужели Осберт так и вытирал его, не поднимая с пола? Разве правила приличия не требуют его сначала поднять?
— О да, — сказала миссис Лефрой, — но потом я его снова уронила, когда встала.
— Тогда почему на кресле нет отпечатков самого Осберта?
— О! А я сама подняла кресло, прежде чем он его вытер. А моих отпечатков нет потому, что я была в бархатных перчатках.
— Именно! — радостно воскликнул Роджер. — И вы попросили Осберта вытереть кресло, потому что увидели пятнышко сажи на белой бархатной перчатке, после того как подняли кресло.
— Естественно. Я после этого едва стояла, пока он его вытирал, так мне стало нехорошо. И все замечательно получается, потому что я и правда была на крыше с Осбертом, пока вы с Рональдом занимались Иной внизу. Боюсь, я проявила нездоровое любопытство — пошла поглядеть на виселицу сразу после того, что случилось, но я его вовсе не стыжусь.
— По-моему, — сказал Роджер, — у нас вышел очень неплохой сюжет. Мы его прогоним еще разок, чтобы быть уверенными во всех деталях, а потом расскажем его Осберту. Итак, миссис Лефрой, вы — это вы, я — Осберт, а Колина тут нет. Вот виселица, вот кресло. Мы трое только что спустились, а вы поднялись и наткнулись на Осберта. Он рассказал вам, что произошло, и вы направились к виселице. Да, вот тут веревка, представили?
— Какой ужас, — пробормотала миссис Лефрой. — Не может быть... О Осберт, мне что-то нехорошо. Я должна сесть, — она подняла с пола стул, исполнявший роль кресла. — Ой, глянь на мою перчатку. У тебя не найдется платка, Осберт? Ты не вытрешь кресло для меня, ну пожалуйста!
Роджер вытер стул.
— Прошу!
— Спасибо. — Миссис Лефрой села. — Господи! Нет, нет, ничего, со мной все в порядке, спасибо. Да, теперь получше. Но думаю, я пойду вниз. Кто расскажет всем остальным? Господи, не представляю, как они управятся с нашими дамочками. Ой, кажется, я кресло уронила. Да бог с ним! Пойдемте лучше вниз, Осберт! Может быть, я смогу там чем-нибудь помочь.
— Превосходно, — Роджер захлопал в ладоши. — Да, все выглядит совершенно естественно. Колин, ты не смог бы найти Уильямсона и заманить его сюда?
Колин, кивнув, отправился выполнять задание.
— Боже, — сказала миссис Лефрой, — по-моему, это совершенно безнравственно, правда, мистер Шерингэм?
— Правда, — ликовал Роджер.
Вид у мистера Уильямсона был ошарашенный.
— Что такое? Я огорчил полицию? Да что вы несете? Никакой я полиции не огорчал. А? Что такое?
— Я могу и ошибаться, — кротко проговорил Роджер, — но мне кажется, вы их заставили немножко понервничать. Тем, что вытерли кресло для миссис Лефрой помните, да? Думаю, вам лучше об этом им сказать.
— Вытер кресло? Что? Вчера? Да никакого кресла я для Агаты не вытирал.
— Осберт! — с укоризной воскликнула миссис Лефрой.
— Ну, и когда же это я вытирал для тебя кресло?
— Как же, Осберт. Когда я пришла к тебе на крышу, после того как Ину уже унесли. Ты должен это помнить.
— Помнить, что я вытер для тебя кресло? Да не было этого, разрази меня гром. Да что происходит? А? К чему вы клоните?
— Нет, но ты помнишь, что я пришла на крышу?
— Да? Ну, наверное, пришла. Да, помню.
— И ты рассказал мне, что произошло.
— Да. Ну и?
— И мне сделалось нехорошо.
— Правда? Неужели?
Миссис Лефрой повернулась к Роджеру.
— Н-да, плохо дело, если Осберт уже не помнит, что делал, — произнесла она с неподдельным возмущением.
Роджер помрачнел.
— Вы что, правда этого не помните, Уильямсон?
— Нет, я помню, как Агата пришла на крышу, это да. По крайней мере, что-то припоминаю. Но что я делал — не помню. А что, это что-то меняет?
Мрачность Роджера усугубилась.
— Боюсь, это меняет очень многое. Видите ли, вы уничтожили весьма важную улику.
— Я? Да как, черт возьми, я мог это сделать? — мистер Уильямсон явно встревожился.
Роджер тут же принялся раздувать его тревогу.
— Послушайте, все это очень неприятно. Вы же сами знаете, что вчера немножко перебрали.
— Немножко — это еще мягко сказано! — довольно обидно вставила миссис Лефрой.
— Я не был пьян, если вы об этом, — истово возмутился мистер Уильямсон.
— Нет, — с ударением воскликнул Роджер, — вы не были пьяны. Что бы ни произошло, полиция не должна знать, что вы были пьяны. Если у них только появится такая идея, они подумают, что мы все были пьяны. Пойдут разговоры о пьяных оргиях, при которых погибают люди, и в результате мы в большинстве своем рискуем оказаться на скамье подсудимых — по обвинению в убийстве.
— Можем, дьявол нас всех дери! — заверещал Уильямсон. — Слушайте, Шерингэм! Вы же так на самом деле не думаете, правда?
— Я именно это и думаю. Так что лучше всего вам будет припомнить как следует то, что вы делали прошлой ночью, а потом явиться в полицию с повинной, как подобает мужчине. В конце концов, дело житейское, и я не думаю, чтобы вам грозило что-то большее, чем обычный нагоняй. А может, и вообще обойдется.
— Но слушайте, что же я сделал-то? — в отчаянии вопросил мистер Уильямсон.
Роджер ему рассказал.
— Теперь помнишь, Осберт? — спросила миссис Лефрой.
— Ну, не то чтобы совсем, — горестно признался мистер Уильямсон. — Так, туманно. Расскажи еще раз. Агата. Ты спросила, нет ли у меня платка...