Диана предложила девушке джинсы и свободный свитер и за руку отвела Альбану к матери.
Когда полчаса спустя она вышла из квартиры Патрисии, ее мучила тоска на грани смятения, и все из-за того, что Альбана спросила: «А как вы там оказались?» Конечно, Диана не могла сказать ей правду и предалась импровизации на тему: «Проезжала мимо на машине, остановилась с открытым окном выкурить сигарету». Мать и дочь проглотили эту ложь и воскликнули: «Какое счастье!»
Но Диана не останавливалась покурить. Она прогуливалась в Лесном парке, про который всем известно, что это опасное местечко, именно потому, что в тот вечер, когда мужа не было дома, ей хотелось какой-нибудь рискованной встречи. На самом деле она приехала туда именно за таким приключением, которое только что сломало девушке жизнь. Только по доброй воле. Можно ли в таком признаться? Можно ли выслушать такое спокойно? Ей и самой было трудно себя понять…
Вдруг она почувствовала себя старой и потрепанной. Сравнив себя с Альбаной, она поняла, что уже все пережила, все попробовала и все ей надоело. Поиски нового, экстремального, опасного довели ее душу (или уже бездушность?) до такого состояния, что любые жизненные обстоятельства вызывали у нее только смех. В своем цинизме она забавлялась тем, что других пугало. Может ли она вообще испытывать еще хоть какие-то чувства? Даже насилие представлялось ей уже не агрессией, а просто игрой, потому что она тут же превращала его для себя в театральную сценку. Любое событие становилось просто спектаклем, а она сама — одним из действующих лиц.
«Я словно камера видеонаблюдения. Или консьерж, который забавляется, видя на своих экранах, как я вляпываюсь во всякие непристойные истории. На самом-то деле я уже не живу, а только смотрю на свою жизнь со стороны».
Кто же она такая, если большую часть своего времени проводит не изнутри, а снаружи собственного существа?
Пересекая площадь Ареццо, она заметила, что все теперь выглядит по-другому. Если раньше здесь царило веселое нетерпение гостей, спешивших на праздник, теперь она почувствовала повисшее в воздухе напряжение: из окон больше не звучала музыка и сквер будто замер в оцепенении.
Она увидела, как массивная дверь особняка распахнулась и оттуда вышли полицейские с Захарием Бидерманом.
Диане показалось, что это галлюцинация: высокопоставленный и надменный еще вчера, Захарий Бидерман в окружении четырех конвойных выглядел как подозреваемый, которого взяли под стражу. Он бросал вокруг возмущенные взгляды, но шел, подстраиваясь под шаг конвоировавших его полицейских. Наконец ему велели заложить руки за голову, после чего ввели в одну из белых машин со слепящей синей мигалкой. Ну просто как преступника!
В дверях появилась Роза, с искаженным лицом и платком в руке; ее поддерживали под руку несколько близких друзей, среди которых был Лео Адольф, президент Евросовета.
Если вид Захария озадачил Диану, то лицо Розы ее просто поразило. Она отвернулась и, чуть ли не прячась за деревьями, кинулась прочь и заперлась у себя.
Утром на следующий день она узнала из новостей, что случилось на площади Ареццо.
Вернувшийся около полудня из Штутгарта Жан-Ноэль застал ее у телевизора. Она показала ему пальцем на блюдо с холодным мясом, которое для него приготовила, и снова обратилась в слух. Ему удалось перекинуться с ней от силы несколькими словами, и то только по поводу этого происшествия.
— Бедная женщина! — воскликнула Диана.
— Ну да, конечно, он заставил ее сделать себе минет, она скоро придет в себя, не нужно преувеличивать, — пробурчал Жан-Ноэль.
— Я говорю о Розе.
— О Розе?
— О Розе Бидерман, жене этого мерзавца. Вот ей сейчас хуже всех.
— Почему?
— Теперь она узнала о его изменах. Ей на голову свалилось все, чего она столько лет не хотела знать. Сегодня утром все разговорились на эту тему, подробности его сексуальных подвигов сыплются как из рога изобилия. Журналисты сделали стойку и уже нашли кучу свидетелей.
— Диана, скажи, неужели тебя это шокирует?
— Что?
— Ну эта его компульсивная сексуальность…
— Тебе этого не понять, — прошептала она и увеличила звук.
В то утро Диана проснулась, послушала пересвистывание и чириканье попугайчиков на площади и решила, что пришло время вмешаться. Сегодня она сделает то, чего не могла сделать уже несколько лет.
Она привела себя в порядок, причесалась и накрасилась, будто собиралась на важный прием, и набрала номер, который узнала много лет назад.
Бесцветный голос произнес:
— Кабинет Захария Бидермана, у телефона мадам Сингер.
— Я хотела бы встретиться с Розой Бидерман.
После минутного и очень недовольного молчания голос ответил:
— Кто вы и по какому вопросу?
— Меня зовут Диана Фанон.
— Вы знакомы с мадам Бидерман?
— Нет.
— По какому вопросу?
— Мне надо рассказать ей одну важную вещь.
Ответ секретарши больше напоминал возмущенное рычание:
— Послушайте, мадам, важных рассказов разных женщин у нас тут и так хватает. Любовницы, случайные спутницы, бывшие подружки, изнасилованные, а также дамочки, которые и сами бы не прочь с ним переспать, только не успели, звонят как настеганные. Имейте совесть! Ваши рассказы совершенно не интересуют мадам Бидерман, и я не понимаю, как у вас духу хватает к ней с этим соваться! Надо же уважать человеческое горе, милочка.
— Вот я и уважаю. Я люблю Розу.
— Что? Вы только что мне сказали, что не знакомы с ней.
— Послушайте, я не собираюсь говорить с ней о Захарии Бидермане, мне нужно обсудить с ней совсем другой вопрос.
— Какой же?
Диана колебалась. Решится ли она произнести те слова, которых долгие годы избегала? И она обошлась хитрой уловкой:
— Скажите ей, что я хочу поговорить с ней о… Зузу.
— Зузу?
— Да, Зузу. Просто передайте ей это.
— Я не понимаю.
— Ничего, она поймет.
Диана продиктовала свой номер телефона и повесила трубку.
Сердце у нее билось с такой силой, что, казалось, вот-вот выскочит. У нее было ощущение, что она только что совершила самый рискованный и неприличный поступок за всю свою жизнь. Она не решалась никуда выйти и наматывала круги вокруг телефона, карауля ответный звонок.
К счастью для ее нервов, его не пришлось ждать долго. Через несколько минут мадам Сингер назначила ей время — пять часов вечера.
Диана степенно прошла к входной двери особняка, не обращая внимания на фотографов и журналистов, запрудивших тротуары, — она опустила голову и не обращала внимания на их вопросы, сосредоточившись на цели своего визита.
Она назвала свое имя, и метрдотель пригласил ее проскользнуть внутрь, не давая фотографам просунуть камеры и сделать какие-то нескромные снимки, а потом отвел ее на второй этаж, где ее ждала Роза Бидерман. Она приняла Диану в комнате, украшенной пионами, и держалась по-королевски. Великолепно причесанная и тщательно накрашенная, Роза была одета в светлый костюм, на губах сияла улыбка, а голос звучал звонко и жизнерадостно — она как будто всем своим видом и поведением отрицала трагедию, которая на нее свалилась.
Диана приняла предложение Розы сесть и выпить чашечку чая с миндальным печеньем, обменялась с ней несколькими фразами о том, какая нынче прекрасная погода, а потом вся подобралась и отчетливо произнесла:
— Вам что-нибудь говорит имя Зузу?
Роза вздрогнула, но ответила Диане с улыбкой:
— Да. Так звали моего отца. Ну вообще-то это было его прозвище. Только для домашних. Так его звали только мы с матерью.
— И у моего отца было такое прозвище. Только для домашних. И так его звали только мы с матерью.
Повисла пауза. Роза хотела убедиться, что она ее правильно поняла, или, скорее, убедиться, что это какое-то недоразумение.
— У моего отца, — продолжала Роза, — Зузу было уменьшительное от Самюель. Странно, да?
— Действительно странно. И у моего тоже.
Снова воцарилось молчание. Роза растерялась:
— Как звали вашего отца?
— Самюель ван Экарт, так же как и вашего.
Роза явно теряла почву под ногами.
Диана вытащила из сумочки фотографию и протянула ей:
— Вот единственный его снимок, который у меня есть, — он тут снят с моей мамой. Они быстро расстались. Я же видела его всего два или три раза, потому что он не признал отцовство. Иногда он посылал нам деньги или подарки или жаловал нас коротеньким визитом, чтобы успокоить совесть. И мне не разрешалось называть его «папой».
Роза схватила снимок:
— Это действительно мой отец.
— Вместе с моей матерью.
— И как вы можете это доказать?
— Никак. Просто мое честное слово. И моей матери. Те самые малозначительные субстанции, которые ваш отец ни в грош не ставил.
Роза почувствовала волнение Дианы и уже не знала, что ей думать и как реагировать.
Диана продолжала:
— Ах да, есть еще вот это… — И она обнажила левое плечо и показала родимое пятно у подмышки. — У него было такое. У меня тоже есть. А у вас?
Роза побледнела. Вместо ответа она медленно подняла блузку и показала такое же пятно на том же самом месте.
Глаза Дианы наполнились слезами. Она тяжело дышала.
— Значит, мама сказала правду… Бедная мама…
И она съежилась в кресле и за несколько секунд превратилась в ту девочку, которая когда-то давно, плача, пыталась разобраться в том, откуда она появилась на свет.
Роза подошла к ней и протянула руку, сомневаясь, утешать ли ей незнакомку. Она стояла перед Дианой, и ее мучили боль и тоска оттого, что вскрылась еще одна ложь, только на этот раз лгал не ее муж, а другой важный мужчина ее жизни — родной отец.
А Диана, хоть и погрузилась в свои переживания, все-таки подняла голову и заметила, что Роза кусает губы в полной растерянности.
— Но почему? Почему сейчас? Почему не раньше? — спрашивала она Диану.
— Потому что я в вас не нуждалась. Но после того, что с вами произошло, я подумала, что, может быть, я понадоблюсь вам.