Энанита, кормя ребенка, предложила Ла Кабре попить молока из свободной груди. Приложившись к соску, он заметил ореол вокруг головы молодой матери. Та с ангельской улыбкой посмотрела на ребенка, потом на него. Ла Кабра протянул руку к своему сыну и, в знак того, что мир заключен, сделал большой глоток.
Пользуясь затишьем, Боли взяла слово:
— Аурокан явился в этот мир, чтобы доказать истинность чудес…
— Хватит! Не хватало еще, чтобы всякая недоделанная устрица пудрила мне мозги иудео-христианскими измышлениями!
Боли, униженная, терпеливо ответила:
— Если ты не веришь в подлинность той глины, вот тебе кусок твоего сна.
Она бережно развернула позолоченную лохань: на дне ее были остатки пахучей глины!
Этой глиной помазали ногу немца, а также L на лице Лауреля. Генерал Лебатон с натужным хрипом спросил, не осталось ли еще немного: он страдает от недуга, в котором стыдно признаться. Ему дали последнюю пригоршню. Он отошел в сторонку, проглотил полпорции, а остальное использовал как горчичник. Немедленно по его внутренностям, вплоть до ягодиц, разлилось блаженство, и генерал, приплясывая, вновь присоединился к остальным.
Он воспользовался этим обстоятельством, чтобы пристроиться рядом с Загоррой.
Кости тут же срослись, и фон Хаммер смог ходить — правда, одна нога так и осталась короче другой.
Лаурель обрел зрение на оба глаза, а от шрама осталась лишь красная полоса.
Немец поцеловал еврейке обе руки.
Деметрио в знак своей неизменной разочарованности трижды хлопнул в ладоши.
Лебатона ждал военный автомобиль. Войска, очистив долину и уничтожив следы несчастья, возвратились в казармы.
— Поезжай без меня, — сказал Лебатон шоферу. — Я вернусь в грузовике вместе со штатскими. — И, поймав удивленный взгляд водителя, прикрикнул на него: — Молчать, свинья! — после чего вновь занял свое место подле Загорры.
Никто не издавал ни звука: все ощущали себя пленниками чего-то невыразимого. Хумс рискнул первым нарушить тишину:
— Помните ту книгу, «Веталапанчавимстика»…
Выплюнув изо рта кусочек мрамора, из-за которого длинное слово прозвучало невнятно, он продолжил:
-. ту, что переведена с санскрита как «Рассказы вампира»? Царь тащит на плечах труп человека, который был повешен на дереве. Пока он изнемогает под страшным грузом, вампир, обитающий в мертвом теле, рассказывает всяческие истории — загадки, которые монарх должен отгадать. Как только очередная загадка раскрыта, труп возвращается на дерево. Царь должен отгадать все, чтобы избавиться от призрака. Мы тащим на себе не одного покойника, но тысячи. И пока не установим, кто виновен во всем этом, тысячи вампиров будут сидеть у нас на плечах.
Его перебил аббат, окруженный монахами, изучавшими испанский при помощи темно-серого словаря:
— Это мы виноваты! Мы построили монастырь, предназначенный не для этих краев! Если бы все здесь было понятно крестьянам, они не поклонялись бы языческим богам!
Лаурель воздел руки к небу:
— Стойте! Виноват я, и никто больше! Это в меня вселился Аурокан! Это я стал блудницей, соблазнившей демона!
— Нет, я! Я! Я! — закричала Боли. — Перестань считать себя пупом мира! Если ты превратился в Аурокана, виновата я! Что мне стоило сойтись с тобой? Мой эгоизм — причина твоей чистоты, а твоя чистота привлекла внимание бога. Это из-за меня все завертелось…
— Прекрати! — вмешался фон Хаммер, возложив себе на голову черепаху. — Это я похитил тебя. Если бы ты не влюбилась в меня, ты давно стала бы женой Лауреля. Mea culpa!
— Простите, сударь, но катастрофа разразилась из-за меня. Я посчитал простое скопление народа антиправительственной демонстрацией! Я вызвал войска! Из-за моего промаха явился второй всадник, с мечом в руке.
Генерал Лебатон нервно хрипел и откашливался, пытаясь добавить хоть немного сахара в свой голос, привыкший к непристойностям:
— Извините, госпожа Загорра, но я не могу допустить, чтобы такая женщина, как вы, волокла на себе тяжкий груз. Хоть никто и не хочет разговаривать со мной, я вмешался в беседу, дабы признать свою ошибку. Достаточно было одной команды, чтобы эти макаки не сделали ни выстрела, но я в это время играл с солдатиками.
Загорра, забыв, что вокруг люди, погладила его погон.
— Генерал, я так раскаиваюсь, что заставила вас проглотить.
— Сеньора, мы оба вспыльчивы. Это мне следует раскаиваться. Вы оказали мне благодеяние.
— Должна признаться, что, пусть даже с вами никто не хочет разговаривать, — я все равно считаю вас достойным моего уважения!
— О!
Тут, к изумлению всех присутствующих, и в первую очередь — себя, Лебатон разразился слезами, склонив голову на грудь миллионерши.
Зум, бледный, с дрожащими коленями и потупленным взглядом, ковыряя землю, пропищал тоненьким голоском:
— Если бы только мне не захотелось поиграть в «слепую курочку»…
Хумс прервал его:
— Пустяки! Это ведь я приказал им заснуть под помостом!
— Неблагодарная шлюха! Я пытался сделать так, чтобы тебя не проткнули шесть штыков, и навлек на всех беду!
— Солдаты стреляли, потому что напились! Это я нашел ящики с водкой! И от этого случилась бойня!.. — завопил Толин, испугав своих птичек.
Энанита и Ла Кабра заговорили одновременно, очень тихо, чтобы не разбудить ребенка, хотя вокруг стоял гвалт.
— Это мы предложили пойти на кладбище, помянуть Ла Роситу. Если бы не поминальный банкет, никто не оказался бы здесь. Мы — подлинные виновники!
Марсиланьес и Барум вспомнили, что они заявились к концу пиршества, из-за чего образовалось нужное число апостолов. Не соберись их двенадцать человек, Аурокан не вернулся бы.
Акк скривил губы в холодной усмешке, поправил пестрый галстук и стукнул в ладоши, держа их пальцами вверх, как учил его наставник, — правда, пальцы не утратили своего всегдашнего полнокровия.
— Довольно! Настало время искренности! Я не чувствую себя виновным ни в чем! Я удовлетворен! Я умиротворен! Жизнь продолжается!
Молчаливое негодование. Все замерли, но эта обездвиженность скрывала под собой вулканический поток гнева. Первым пришел в себя Хумс. Закусив губу, он вырвал из подмышки у Акка тетрадь. С пронзительным «а-а-а-а!» тот кинулся на учителя, но подножка Зума заставила его проехаться носом по каменным плитам. Не успел Акк подняться, все еще полный боевого задора, как Га пригвоздил его спиной к полу, наступив ногой на грудь. Хумс кинул тетрадь в камин, листки вспыхнули. Акк в эпилептическом припадке высвободился, дотянулся до пламени и, весь в ожогах, вытащил заветную птицу, которая под дыханием ветра уже лишилась сотни крыльев. Роман Акка стаей черных воронов устремился к вечным снегам.
— Вот тебе урок! Хватит высасывать из нас все соки! Ищи персонажей в другом месте!
Это высказывание Хумса получило всеобщее одобрение. Генерал поднял свой пистолет:
— А ну-ка, молокосос, делай ноги! И побыстрее!
Акк, полиловев, удалился с воплем:
— Все началось потому, что я помочился в рот солдату, а не на ваши рожи! От меня не так-то легко избавиться! Я проберусь на ваши вечеринки, переодетый паяцем!
Лебатон выстрелил ему вслед. Акк исчез в направлении гор. Деметрио, изнывая от презрения к самому себе, не сдержался:
— Меня, меня накажите! Я никому не помог, опьяненный запахом смерти! Мои желания были преступными! Я хуже солдат, потому что бойня доставила мне животное удовольствие!
Поэт ожидал взрыва возмущения, гнева, жалости, но лавры были у него тотчас же отняты. Лаурель впал в кратковременный обморок и очнулся другим человеком. Кисти его задвигались, грудь выпятилась, губы надулись, жилы на шее набухли, и он заговорил голосом Ла Роситы:
— Да, ребята, вот наконец и я. Как я по всем скучал! Amicus Plato, sed magis amica veritas[17]: легенда о моей смерти лжива. Никогда не было во мне столько веры, чтобы воспарить ввысь. Этот мой полет а-ля Иосиф Купертинский — выдумка Бето, церковного служки. Кто не знает, позади статуи Святого Георгия есть уютная ниша. Там-то мы с Бето всегда и прятались, прямо посреди мессы. Бето обычно размахивал кадильницей и забегал в нишу, где я задирал ему рясу. А тем вечером церковь была пуста, потому что показывали соревнования по боксу. Испытав блаженство, я вспомнил о своих альпинистских достижениях и решил взобраться на макушку Святому Георгию. И мне это удалось! Но к несчастью, я потерял равновесие и упал прямо на копье. Acta est fabula![18] В общем-то, такая смерть мне подходила: сзади я напоминал цыпленка на вертеле, а спереди парящего в небе орла! Желаю и вам того же. Относитесь к гибели людей спокойно. Пусть мертвые хоронят своих мертвецов. Если вы пороетесь в отделе периодики национальной библиотеки, то увидите, что подобные события случались и раньше. В 1906-м в Икике были расстреляны шесть тысяч забастовщиков, горняков, которые требовали повышения зарплаты. В 1921-м в Сан-Грегорио войска уничтожили несколько сотен рабочих вместе с их женами и детьми. В 1925-м — обстрел Ла-Коруньи из пушек; шестьсот оставшихся в живых добили солдаты, вошедшие в город. Надо ли продолжать? Массовые расстрелы — часть нашей национальной традиции. Помните девиз на чилийском гербе: «Разумом или силой!»? Чтобы совсем покончить с вашими душевными муками, отдайте кесарю кесарево: это я был учителем Лауреля и, следовательно, виноват во всем. Сколько раз в кафе «Ирис», после заседаний академии, мы беседовали о «Восхождении на гору Кармель», о «Подражании Христу»! Я показал ему архивные сокровища, касающиеся арауканской религии, я дал ему прочесть работы Блаватской, ибн Араби, «Зогар», «Догмы и ритуал высшей магии». Я внушил ему, что моя библиотека подарит тому, кто принесет себя в жертву ей, не только вечную жизнь, но и беспредельную власть. «Читай, читай, учись, работай, перечитывай, молись и достигнешь своего». С меня все началось — пусть на мне и закончится! До встречи, родные мои! Любовь и культура!