Шквал воды, исторгнутый ущельем, словно стрела могучим луком, упал на песок. Почва, объятая тысячелетней жаждой, впитала влагу до последней капли. Песчаная поверхность превратилась в желтоватое болото, которое извергло из себя со стоном наслаждения травяное море. Непонятно как, все очутились — стоя на ногах, обнаженные, покрытые слоем красной глины — посреди изумрудного луга.
Рука и Тотора, закопав крылья, повалились на зеленый ковер, неистово отмечая конец загадочного путешествия.
Но скоро оба встали и указали, куда идти. За пределами оазиса на многие километры расстилалась бесплодная пустыня. Еще два дня хода по раскаленной земле, пока не встретится первое поселение. Отряд минует его ночью и через день пути по каменистым горным тропкам прибудет в Редуксьон.
Тяжело вздыхая, беглецы поднялись с травы и зашагали дальше. Голод, усталость, боль в каждом суставе и сверх того — мучения от ссохшейся поверх кожи глины. Правда, глина эта заменяла им одежду, и это уменьшало страдания. Лаурель, несмотря на свои крепкие мускулы, двигался еле-еле, как во сне. Он и правда заснул — но только на секунду; после чего открыл глаза, уже не мутные, а блестящие, перешел на широкий шаг и запел немецкий гимн. Увидев всеобщее изумление, он извинился: это всего лишь условный рефлекс. Какое счастье — иметь пару здоровых ног, щелкать в воздухе всеми тридцатью двумя зубами, встряхивать пышной гривой! Donnerwetter, Gott sei Dank!
Члены Общества раскрыли рты с глупым видом. Лаурель говорил не своим голосом — но также не голосом Ла Роситы или Ла Кабры! Акк упал в обморок.
— Да, друзья, это я, фон Хаммер! Я снова с вами!
И, ступая гусиным шагом — казалось, отмененным в их компании навсегда — фон Хаммер поведал, как его расстреляли в концлагере для политзаключенных.
XII. КЛАК, КЛАК, КЛАК, КЛАК-КЛАК-КЛАК!
С каждым разом я приближаюсь еще на шаг к своему имени.
Я продвигаюсь, отмечая бесплодные области.
Зная с точностью, где его нет, я приближаюсь к нему через цепь неудач.
— Поторапливайся, Пили, я жду уже два часа.
— Помнишь, куцехвостенький…
— Куцехвостенький?
— Так индейцы называют собак с обрубком хвоста. Знаешь, что с ними делают?
— Нет.
— Им откусывают хвост. Чтобы не забывали, кто у них хозяин. Так вот, куцехвостенький, ты обещал мне полностью подчиняться во всех личных делах.
— Но, Пили, там министры, епископы, генералы, воинские части. Под палящим солнцем!
— Подождут. Пусть знают, что в государстве есть власть. Не волнуйся, Ринтинтин. Еще чуть-чуть блесток, и мое нижнее белье готово. А пока я надену на тебя ошейник, и ты пробежишься по комнате.
— О нет! Я уже помочился во всех углах и наложил два раза на ковер. Что ты еще от меня хочешь?
— Мало.
— Я не могу больше тужиться.
— Ты меня не любишь.
— Ну хорошо, хорошо, не плачь. В следующий раз ты будешь оттаскивать меня от ножки стула силой.
— Или при помощи ледяного шампанского.
— Если я выпью, то не смогу огласить в Сенате проект закона о девальвации.
— Видишь? Ты меня не любишь!
— О’кей, мы сделаем это. Но только завтра. Сегодня я уже не выдержу…
— У тебя пока что не пропал голос. Спой «Джингл беллз», как цирковой песик.
Президент закатал фалды своего фрака, встал на колени и, задрав голову, затянул рождественскую песню, время от времени завывая. В это время Пили яростно мастурбировала, лежа на кровати.
Телефонный звонок. Пришла горничная с одеждой госпожи супруги президента. Геге велел ей ждать у аппарата, сунул трубку под подушку, охваченный нетерпением, отсчитал пятнадцать минут, слушая стоны и крепкие словечки, издаваемые женой в экстазе. Потом приказал:
— Неси немедленно, дрянная девчонка! Почему так поздно?
Пили захотела надеть под свой строгий костюм трусики, лифчик и пояс для чулок, усыпанные золотыми блестками, и кроме того — с овальной вставкой из жемчужин и розовых перьев на лобке.
— Думая о том, что у меня внизу, я буду все время в возбуждении.
Шестерых солдат уже унесли на носилках. Если так пойдет и дальше, все получат солнечный удар — или дельфиндилы сойдут с ума и сожрут их. Этих тварей следовало постоянно обливать водой. Животные, хотя и выказывали повиновение (каждого удерживали три человека) скалились, показывая ряды острых клыков: перекусить дубовое полено для них было нипочем. Впервые американские военные показывали свою сверхсекретную помесь дельфина и крокодила. Геге и Пили с гордостью принимали парад, давая путевку в жизнь новому оружию. Глядя на министров и генералов, насквозь промокших от пота, улыбавшихся с видом сардин из жестяной банки, Его Превосходительство вынашивал далеко идущие планы. Если он будет обладать тайной скрещивания… Но вид кардинала Бараты вернул его к реальности. То был сухой старик, густобровый, со ртом, напоминавшим клюв вьюрка, узловатыми пальцами и сплющенным задом (из-за чего передвигался мелкими шажками). Бррр! Жить в этом иссохшем теле — какой ужас! Для этого полубесплотно-го существа грех был рассеян всюду. Поэтому он, Геге, должен пройти монашеской поступью по хвосту спящего тигра. Союз с римской церковью позволил ему усесться в красное президентское кресло — но внимание! Этот старикашка способен объявить самбу нечестивым делом. Хорошо бы посыпать его четки кокаином. Хе-хе! Что там самба — он сплясал бы канкан! Но поглядите, как он благословляет президента крестным знамением — так мелко и скупо, словно съежился после ванны.
Его Превосходительство Господин Президент поприветствовал национальное знамя, гражданских, военных и духовных чинов — когда он целовал кардинальский перстень, запах, исходивший от истукана в лиловой рясе, заставил его поднять бровь: «наверняка он никогда не моет рук» — и американских гостей с дельфиндилами на поводках, заглушавшими звуки оркестра сильнейшим ревом.
В сопровождении руководства Генерального штаба Геге Виуэла пошел вдоль строя солдат. Сбежавшие паяцы были идеальными козлами отпущения: после того, как он измазался вместе в ними в креме, показав всем свою любовь к цирку, раскрыв свою детскую душу, свою доступность и скромность, спрятанные за маской величия, эти клоуны-предатели сожгли свой шатер, дабы переложить вину на государство, преступным образом напали на представителей вооруженных сил, убив несколько карабинеров и полицейских собак, вступили в сговор с врагом общества номер один, презренным рифмоплетом Неруньей, дали завербовать себя югославской разведке. «Тортом, в меня?.. Ну что ж, мы им покажем. Народ на моей стороне. Будем искать их на земле, в небесах и на море. Вся страна в лице этого доблестного батальона поспешит на спасение капитана, ласково прозванного его подчиненными «Попайчиком». Как один человек, они бросятся спасать храбреца, затерянного среди неприветливых, острых скал, возможно, похищенного, израненного, — честного солдата, с ремнем, затянутым до предела, чтобы не проявлять ни малейшей слабости, готового положить свою жизнь на алтарь долга, жертву всемирного коммунистического заговора, национального героя! Люди зовут его Святым Попаем… Мммм. Нет, слишком много сахара. Перебор. Если сделать его слишком популярным, он станет опасным конкурентом. Святой у нас один — Геге! Лучше так: не национальный герой, а честный солдат. Да! Вот оно: „Честь — это Родина“! Отлично!»
Пили, без единого следа макияжа на лице, в туфлях без каблука, с монашеским видом следовала вдоль строя, одаряя каждого солдата невинной улыбкой.
Оркестр грянул песенку «С цветами иду я к Марии» в ритме военного марша. Кардинал закатил глаза от удовольствия и, расщедрившись, увеличил размах своих жестов на три сантиметра. Внутренний двор резиденции главы государства, судя по фиолетовым лицам почетного караула, превратился в раскаленную сковородку. Разве тут настолько жарко? Геге незаметным движением, точно ища чего-то во внутреннем кармане, сунул руку под мышку. Все в порядке. Мерзавцы! Привыкли целыми днями штемпелевать марки — вот и не могут даже часик постоять на солнце. «Терпите, свиньи! Не пропустим ни одного!» И президент послал им улыбку. Странно: жилы на висках солдат вздулись. Не осмеливаясь глядеть ему в глаза, они двигали бровями, как будто пытались что-то сообщить. Но что? Секретарь министра экономики, имитируя тик, показывал куда-то кончиком носа. Геге посмотрел в ту сторону. Прямо у каблуков Пили блестела какая-то штучка. Проклятие! Трусики в блестках, свисая на черной шелковой ленте, тащились за ней, как комнатная собачка! А та, ничего не подозревая, с аскетическим лицом приветствовала солдат. Притворяясь, будто ему в ботинок попал камешек, Геге топнул пару раз, надеясь, что кто-нибудь из этих кретинов наступит на трусики и оборвет ленту. Министр здравоохранения сообразил первым и, делая вид, что отгоняет муху, обеими ногами прижал нескромный предмет к земле. Президентша шла вперед, так ни о чем и не догадываясь. Лента оборваться, однако, не пожелала, и на всеобщее обозрение попали пояс для чулок и даже лифчик — увы, соединявшийся с трусиками при помощи вороха кружев. Министр здравоохранения рухнул на землю животом, преследуя воображаемую муху. На этот раз Пили почувствовала, как что-то тянет сзади, обернулась, поняла, что положение безнадежно и, схватив мужа под руку, продолжила смотр войскам. «Вот так, не торопи меня впредь: нитки только приметали на скорую руку!» Кардинал просвистел: «Дельфиндил, ублюдки…» Потребовалось десять минут, чтобы министр обороны добежал до гостей, все им объяснил и вернулся к свите. Позади него лежали трусики; на подкладке их, в довершение всего, виднелось подозрительное пятно. С этого момента ход событий ускорился: зверь вырвался из рук охранников и кинулся к президентскому кортежу. Представители властей всякого рода принялись спасаться бегством, сам же президент, дрожа, крепко обнимал супругу, чтобы та не двигалась с места. Хищная тварь проглотила блестящие тряпки и одним ударом хвоста сломала пяти солдатам хребет; наконец, ее удалось укротить и водворить на место. Официальные лица как ни в чем не бывало возвратились к своим обязанностям.