— Выпустить животных на этих уродов!
Легкий укол — и дельфиндилы кинулись на противника. Солдаты не успели вовремя расступиться, и тварям пришлось прогрызать себе дорогу сквозь человеческую массу. Члены Общества Клубня, подхватив Лебатона (тот считал, что способен загипнотизировать хищников одним взглядом) припустили к шахте. Впереди колесом катился Вальдивия, не решаясь довериться одним ногам. Виньяс же, намеренный сохранить остатки былой элегантности, роковым образом оступился. Один из монстров, обнажив клыки, сразу же избрал его своей добычей. Вой дона Непомусено был недостоин поэта-лауреата. Инстинкт самосохранения заставил его свернуться калачиком. И не зря: с первой попытки зверь ухватил зубами лишь воздух. Один из калек дал Виньясу пинка с силой, какой никто не заподозрил бы в его иссохшем теле. Другой с криком «Хуан — это Родина!» бросился в пасть дельфиндилу, перекусившему его пополам. Первый тоже побежал жертвовать собой; что же касается монстра, тот в считанные секунды пожрал бездыханные останки. Певец народа, щипая себя за ягодицы, чтобы нестись быстрее, скрылся в шахте. Остальные уже были там. Сзади приближались разъяренные хищники и американцы с пистолетами, готовые вышибить мозги каждому на своем пути.
Генерал Молина, выпятив подбородок и грудь, обвел взглядом свое войско:
— Такой конец ждет всех предателей!
Рев, доносившийся из галереи, перешел в вой, затем в стон и, наконец, в тишину. Из темноты возникли паяцы, окруженные кольцом шахтеров. Они бросили в сторону солдат тринадцать хвостов и тридцать девять голов, готовые при первом же выстреле убраться обратно под землю.
Но как, — спрашивал себя генерал Молина, — как эти проклятые недоноски сумели расправиться с почти неуязвимыми тварями, которых направляли профессиональные убийцы? В полной уверенности, что Сталин вооружил неприятеля до зубов, снабдив его слонотиграми, волкоскорпионами и бог знает кем еще, Молина решил не терять времени.
— Сукины дети! Вы подняли оружие против славной чилийской армии и потому заслуживаете наказания. Трехдневный срок сокращен до пяти минут. Требую капитуляции — иначе от шахты вместе с мужчинами, женщинами и детьми ничего не останется. Объявляю, что в любом случае за каждого американца будет казнено десять шахтеров. Расстрел ждет также генерала с глубоким взглядом и мелкой душонкой, как и всех его приспешников. Отсчет начался. Прошла уже одна минута!
Лебатон подавил улыбку: за десять секунд до конца назначенного времени они побегут обратно, а следом бросятся в атаку солдаты. Превосходно.
— Прошло две минуты!
Хумс, окруженный отрезанными головами, не удержался от сравнения себя с богиней Кали в ожерелье из черепов — творящим и разрушающим началом. Глухие удары в области груди, вроде барабанных, вывели его из медитации. Это не мог быть стук его сердца: после жуткой подземной резни оно билось спокойно, как у Конфуция перед смертью. Сунув руку под рубашку, он испытал прилив материнской нежности: яйца кондора раскалывались.
— Прошло три минуты! Солдаты, цель-ся!
Загорра заметила какой-то блеск, приставила руку ко лбу. Святые небеса! Металлическая трубочка покачивается! Этого еще не хватало! Лебатон вот-вот одержит победу, а тут ребенок или старуха, потерявшие надежду, готовы все погубить. Недолго думая, она устремилась к угольной куче, подняла уголек и кинула в солдат, скрыв кусочек металла под своим каблуком…
— Прошло четыре минуты! Танки! Орудия к бою!
Лебатон галопом поскакал к Загорре, взял ее на руки и приказал сейчас же укрыться в шахте. Солдаты примкнули штыки, загудели моторы танков и бронемашин. Времени не оставалось. Они вдвоем никогда не достигнут галереи. Генерал стал, как вкопанный, опустил женщину на землю и поцеловал. Между губами словно пробежал электрический разряд. Через секунду их превратят в решето.
Монахи пели «Miserere mei Deus», взывая к милости Божьей на случай, если полуживая машина доставит их не к шахте, а к месту вечного успокоения. Аббат, до вхождения в лоно церкви бывший профессиональным летчиком, препоручил себя деве Марии, ибо она, вознесшись на небеса, умела летать и, следовательно, могла направить его руки, лежавшие на рычаге. Эта мера оказалась слегка чрезмерной, но вполне действенной: рыская, ныряя и раскачиваясь, самолет доставил их к месту назначения. И вовремя: там, внизу, расположились войска в боевой готовности. Надо было торопиться. Аббат спикировал — монахи за его спиной хмельными голосами затянули «Alma redemptoris mater», простительно фальшивя, — и посадил аэроплан на брюхо, из-за чего отвалились колеса, крылья и несколько зубов.
Среди хлопьев черного дыма показались монахи. Потрясая распятием, они раскинули руки и встали между враждующими сторонами. Лебатон и Загорра, воспользовавшись этим, скрылись в черном зеве. Аббат возвысил голос:
— Стойте, христиане! Во имя божественного милосердия не допустим новой Голгофы!
Солдаты встали на колени, принимая благословение. Даже Эркулес Молина перекрестился, сглотнул слюну и перестал думать. Если он продолжит упорствовать, придется пройти по трупам этих монахов. В общем-то, они это заслужили. Но — НО — семьдесят два часа еще не истекли. А приказ есть приказ! Янки не подчинялись генералу; его могут обвинить в том, что он приказал отразить нападение, не направленное против чилийской армии… А если при этом истребить монахов, он потеряет не только честь и жизнь, но и вечное блаженство. Лучше подождать. Ему больше нравилась идея расправиться с мерзавцами, имея закон на своей стороне.
Невинные бенедиктинцы! В желании спасти восставших они обрекли их на гибель! Лебатон нервно покусывал кончики усов. Нежданная помощь расстроила его планы. Этот нерешительный Молина вновь отложил выполнение приказа. Никто не выдержит трое суток! Загорра грустно поведала, что, перед тем как покинуть монастырь, она отдала свой самолет монахам. Аббат, после памятной бомбардировки, дал слово создать группу летающих священников, дабы донести до Бога мольбы, не слышные ему из-за шума выстрелов.
Га предложил кое-что сделать и, не дожидаясь ответа, направился к выходу, вертя в руках топор. Зум, промычав: «Смилуйся, Господи», поплевал на ладони и закатал рукава. Барум выкрикнула своим цирковым голосом: «Вперед! Все равно нас найдут!» — и паяцы, точно наэлектризованные, бросились на монахов.
Га, выхватив у аббата распятие, изрубил его в куски. Его товарищи, изрыгая проклятия в адрес девы Марии, ворвались в толпу монахов и смешались с ними, поскольку началась стрельба. Солдаты старались не попасть в служителей Господа, и поэтому всем удалось целыми и невредимыми добраться до шахты. Атака получились свирепой: танки, не находя себе живых мишеней, разнесли деревенские дома со всем содержимым.
— Танки не оставят здесь камня на камне. А вы — быстро к шахте! Эти ублюдки сгрудились там, как крысы. Живыми не брать! Уничтожить всех до единого! Так приказываю я, генерал Эркулес Молина!
Издав устрашающий вопль, солдаты как один понеслись к жерлу шахты. Но не успели они добежать, как зазвучала сирена и из-под земли выросли шесть тысяч призраков, вооруженных пиками и кольями. Несмотря на град пуль, им удалось потеснить нападающих. Молина, в восторге от вида разбрызганных мозгов, рявкнул:
— В шахту, трусы! Там безопаснее! И стреляйте!
Войско повиновалось…
Их были миллионы: шерстистые, влажные, огромные, с яростью в глазах, зубами-клинками, железными хвостами, — и леденящим душу визгом. Не успели военные вскрикнуть от ужаса, как утонули в море крыс.
Серый потоп захлестнул танки, пушки оказались забиты телами животных. Горняки окружили машины, угрожая поджечь их, если танкисты тотчас же не сдадутся. Но когда из люка показался Молина с поднятыми руками, его все же разорвали в клочья вместе с экипажем танка. Бронированные чудовища уже превратились в факелы, когда появился Лебатон с приказом:
— Всем спрятаться!
Под визг бомб и снарядов в небе показались три военных самолета. Лебатон объяснил Га, Деметрио и Толину, как обращаться с танковым орудием. Эстрелья Диас Барум, получившая кое-какие военные познания во времена ломания костей, взяв под опеку Загорру, Боли и Американку, первым же выстрелом поразила самолет. Генерал призвал своих подчиненных не пасовать перед лицом женщин. Второй танк пролаял несколько раз, и запылал еще один бомбардировщик. Третий, развернувшись, убрался туда, откуда пришел.
Победные крики заставили горы содрогнуться. Все пустились в пляс, целуя крыс в мордочки. Зум вальсировал, держа на руках целый выводок грызунов. Га кружился в центре хоровода из детей и крыс. Монахи убирали обломки, ища стол, но им пришлось удовольствоваться деревянной дощечкой, положенной на два камня. Она стала алтарем. Нижняя часть бутылки послужила чашей, в две банки из-под сардин налили вино и воду. Восковые свечи заменили горящими угольями, распятие — настоящей рукой, пригвожденной к импровизированному кресту. Началась заупокойная месса, и все замолкли. Голос аббата словно окреп. К молящимся приблизились двое с носилками в руках, неся изваяния пса с тремя лапами — передняя была задрана кверху — и сидящего на корточках карабинера, тоже воздевшего руку к небу. Псиная морда и человеческое лицо были совершенно одинаковы, как у близнецов. Черная собака вырвалась из рук Деметрио — тот бросился следом за ней, взывая: «Ко мне, Медуза!», — и принялась лизать теплую шерсть сородича. Продолжительные горячие ласки вернули Атриля к жизни; он опустил лапу и улыбнулся даме, подставившей его ноздрям — большое одолжение — свой зад. От ее запаха кожа под шерстью Атриля пошла алыми пятнами. Медуза повертела головой и поглядела назад: мол, чего ты ждешь? Оба повалились на алтарь в радостном совокуплении. Внимание всех было обращено на эту пару, устроившую празднество жизни после траурной церемонии, и никто не заметил, как ожил капитан Сепеда.
Пройдя за спиной у бенедиктинцев, Деметрио приблизился к черной собаке, облизавшей его на прощание. Оба пса завыли, охваченные экстазом, в глубоком единении с крысами, людьми, горами, небом. Попайчик рядом с Деметрио ожидал конца соития. И вдруг, точно испытав озарение, он понял, что навеки связан с этим миром. «Долой карабинеров, привет вам! Я — там, где мой пес! Куда он, туда и я!» И, сорвав нашивки с мундира, экс-капитан вручил их Лебатону. На собак вылили ведро воды, и они, разъединившись, стали играть под ногами у толпы.