Что происходит со вставными челюстями, перед тем как человек примерит деревянный сюртук? Их вынимают или оставляют? А если вынимают, то куда потом девают? Разве можно выкидывать челюсти покойника?
Быстро отдернув руку, я прошел на кухню и сел вместе с Мусой за стол у окна, хозяйка хлопотала подле плиты.
– Вы голодные, мальчики? – спросила она.
– Нет, спасибо, – ответил я.
Муса поднял руку и вскинул кверху подбородок, что означало – нет. Она поставила предо мной чашку кофе, а Мусе дала стакан чаю в железном питерском подстаканнике.
– Мне очень жаль, – начал бормотать я, чтобы хоть как-то перестать быть скотом, я изо всех сил старался побороть улыбку и хрюкающие смешки. – Это ужасно… мне так жаль… он был хорошим человеком… многому научил… когда это произошло?
– Ничего страшного! – ответила хозяйка. – Все в порядке! Чему быть – того не миновать.
Хозяйка крепилась и защищалась от стресса, да, это такая защитная реакция, реле от сумасшествия, я и раньше часто видел, как люди после смерти близкого человека улыбаются, пытаются шутить, делают вид, что смирились и понимают порядок вещей во вселенной. Но потом у скорбящих внутри ломается некий механизм, размером не больше обычного кузнечика, и они плачут навзрыд сутками, а то и месяцами.
Годами.
Я с интересом присматривался к хозяйке и с минуты на минуту ожидал эмоционального всплеска.
– Извините, что пришлось вас разбудить, – сказала она. – Простите, пожалуйста!
Невообразимо: она заботилась о блеске плиты, тщательно протирая ее тряпкой, щедро сдобренной моющим средством.
– Ничего страшного, мадам, – сказал Муса. Меня всегда поражало в нем чувство такта. Представьте себе: двухметровый бородатый смуглый человек, с непокорной копной седых волос и татуировками на лице, называет вас – мистер или мадам, и при этом глаза его излучают доброту, не фальшивую доброту ради выгоды, а настоящую умеренную доброту.
Мы допили и прошли вместе с хозяйкой в комнату. Все верно – он умер, не шевелился, узнал самый главный секрет, плюхнулся в бездну.
– Ну что, прямо сейчас будете ехать? – спросила хозяйка Мусу.
– Да, мадам.
Я вопросительно посмотрел на них. Они загадочно улыбались.
– Куда ехать? – спросил я.
Молчок. Хозяйка вышла из комнаты.
– Бери его за ноги, – сказал Муса.
– Как за ноги? – удивился я.
– Бери за ноги, я – за руки.
– И что дальше?
– Понесем его в машину.
Похоже, я ошибался насчет Мусы, бедуин окончательно спятил. Или хозяйка спятила?
– Галина Петровна!
– Что, дорогой? – отозвалась хозяйка.
– Галина Петровна, Муса хочет отнести… его… в машину…
– Да-да, помоги ему, пожалуйста. Евгений Дмитриевич тяжелый человек.
– В прямом и переносном смыслах, – пробормотал я.
– Что-что? – спросила она.
– А разве не надо вызывать врача или полицию?
– Нет, никаких врачей. Везите его!
Пожав плечами, я взял покойника за ноги, и мы понесли его к машине. Перед тем как затащить тело в салон, мы положили его на землю, Муса обращался с ним осторожно, про себя же я такого сказать не могу. Что поделать, во мне все еще много от животного и сволочи!
Мы оставили позади спящий город и направились в глубь пустыни. На небе висел перевернутый месяц, тихо играла бряцающая музыка, через открытое окно дул прохладный ветерок. Я высунулся наружу и подставил голову ветру, чтоб немного взбодриться. Бескрайняя пустыня, скольких людей и животных она поглотила. Днем – невыносимая жара, ночью – страшный холод. Вдалеке поблескивали гребни высоких барханов.
– Куда мы едем? – спросил я, сгорая от любопытства.
– Увидишь, – ответил Муса.
– Мы прикопаем его в пустыне?
– Увидишь.
– Мы сожжем тело?
– Увидишь.
– Мы не будем делать ничего такого?
– Увидишь.
– Ты не сожрешь его?
– Увидишь.
– А как стать таким, как ты?
– Глупый вопрос. Больше не спрашивай об этом. Никогда.
Долгое время мы ехали по узкой, заметенной песком дороге, а затем помчали по бездорожью. Далеко-далеко я заметил маленький, колышущийся от порывов ветра огонек. Муса указал на него пальцем и сказал:
– Там мой прапрадедушка. Он нас ждет.
– Прапрадедушка?
– Эййуга[45].
Подъехав к костру, мы вышли из машины. Подле костра в белой галабее по-турецки сидел древний незрячий старик. На его лице были точно такие же татуировки, как и у Мусы. Дикая смесь из кириллицы, иероглифов, арабской вязи и древнеегипетских символов. Рядом на песке стоял маленький металлический ибрик, через трубочку старик потягивал матэ, его густые седые локоны развевались на ветру. Сзади него дремал стоя высоченный двугорбый верблюд из породы длинноногих. Верблюд махнул хвостом и подошел к нам. Муса погладил верблюда по груди.
– Нейсан, – сказал Муса. – Нейсан хабиби…
Старик не обращал на нас никакого внимания. Мы выгрузили тело Евгения Дмитриевича из минивэна и вместе с верблюдом отошли метров на двадцать от костра. Спустя полчаса старик наконец допил матэ и встал над покойником. Он принялся что-то бубнить, ходил вокруг тела, оббегал тело, ползал на коленях, тряс колокольчиками, вздымал руки к небу, посыпал тело раскаленными углями, хлопал в ладоши, кружился. Огонь то разгорался, то затихал, плевался искрами, языки пламени, будто руки суккубов, тянулись к покойнику. Потом старик взял небольшой разгон, перепрыгнул через тело и снова уселся подле притихшего костра.
– Идем, – сказал Муса.
И мы подошли к усопшему. С ужасом я увидел, как его руки начали дрожать, судорожно задергались ноги, а потом он начал перекатываться с места на место, и когда он чуть не угодил в костер, Муса быстро подбежал и схватил покойника за уши. Евгений Дмитриевич, как кукла, широко распахнул глаза и уставился на меня.
– Я что, опять сдох, мудак? – спросил он.
По дороге домой директор задремал на заднем сиденье.
– Что это было? – спросил я Мусу.
– Ничего, – ответил Муса. – Мой прапрадедушка вдохнул жизнь в мертвеца.
– Как это вдохнул жизнь?
– Вернул душу в тело.
– У человека есть душа?
– Да, – ответил Муса. – Зато разумно звучит – вернул душу в тело.
– Он его воскресил?
– Это не совсем воскрешение. Человек умирает по-настоящему только через сутки после смерти. А душа блуждает.
– Где блуждает?
– Туда-сюда летает.
– Твой прапрадедушка и раньше такое вытворял?
– Ага, четыре раза.
– Он всем помогает? И тебе поможет? И мне?
– Нет. Только мистеру…
– Почему?
– Двадцать лет тому мистер спас его. Прапрадедушка свалился с верблюда и упал в Евфрат, он не умеет плавать, а мистер плавает очень хорошо. Как рыба. Он спас прапрадедушку, вытащил на берег и сделал искусственное дыхание. Теперь прапрадедушка и мистер связаны друг с другом. Их кадары переплелись. Таков закон племени Файядана.
Глава 38
Самый ответственный и волнующий день в процессе капитального ремонта трансформатора – это поднятие купола. Трансформатор затягивают лебедкой в ремонтный зал станции Баас, где с помощью мостового крана поднимают многотонную крышку, которая несколько часов висит в воздухе. За короткий промежуток времени технари должны успеть заменить обмотку, сделать необходимые измерения и анализы, отрегулировать переключатели, прочистить и подтянуть контакты и резьбовые соединения активной части, заменить изоляторы и шпильки, проверить схемы групп соединений и сопротивление изоляции, осмотреть обмоточный провод и много чего еще. После этих сложных процедур трансформатор выкатывают на рабочую площадку, что находится на вершине дамбы, и подсоединяют вводы. Затем трансформатор вводят в экспериментальную эксплуатацию на холостом и активном ходах, во время пробной работы инженер-испытатель опять производит измерения и берет масло для анализа. Если через две недели трансформатор не задымится, не загорится, не развалится или попросту не потухнет, его сдают в рабочую эксплуатацию и ставят на годовую гарантию.
За время работы на гидроэлектростанции мне довелось присутствовать на четырех поднятиях купола. В переводе по большому счету никто не нуждался, наши специалисты старались обходиться без помощи арабов. Директор привозил меня на всякий пожарный случай и запирал в подсобке, а когда поднимали купол, он приходил и звал меня.
Последнее поднятие купола прошло без эксцессов, правда, один раз я все-таки запятнал свое честное имя переводчика. К специалистам прибежал араб со станции и сказал мне:
– Спроси у ребят, нужен ли им муляббад?
– Муляббад? – спросил я и панически начал рыться в карманном бестолковом словарике. Естественно, слово «муляббад» там отсутствовало. – Что такое муляббад?
– Ну, муляббад, – ответил араб. – Ты что, не знаешь муляббад?
К нам подошел главный инженер Бозылев, он терпеть не мог посторонних на ремонтной площадке.
– Чего ему надо? – спросил Бозылев.
– Он спрашивает, нужен ли вам муляббад?
– Какой еще, твою мать, муляббад?
Араб попытался объяснить на пальцах, но у него не получилось. Что же мне оставалось делать? Пожимать плечами, виновато улыбаться, делать вид, что мне кто-то позвонил. Спустя несколько минут араб прибежал с серым куском войлока в руках. Проклятый войлок подставил мне подножку! Невозможно знать все.
– Не нужен, твою мать, – сказал Бозылев. – Скажи, чтобы арабы покинули ремонтную площадку.
Когда мостовой кран медленно подтягивал купол к потолку, мы с директором вышли из ремонтного зала, закурили и стали наблюдать за подъемом через стену из плексигласового стекла. Милый директор так расчувствовался, что ноздри его задергались, а из глаз по щекам быстро побежали ручейками слезы.
– Твою мать, не могу удержаться, когда поднимают купол, – признался директор, утирая слезы. – Вот это зрелище, скажи, твою мать? Зачем только люди, твою мать, в театры ходят? Вот на что стоит смотреть, твою мать, а не на шутов и кривляк…