Уайатт еще не был у меня, вообще ни разу. Иногда он ходит к Райнеру, но обычно только когда там Сэнди. Всё плохо. Я знаю.
Уайатт пихает мне что-то. Это его айпад. И на нем – зернистые фото нас с Райнером, снятые вчера, а теперь красующиеся на сайте таблоида.
Я вижу на снимках, как мы с Райнером едем с в кабриолете с откинутым верхом и держимся за руки в «Фиш Маркете». Как он накрывает меня фуфайкой на той смотровой площадке. Есть даже кадры, где мы так близко, что кажется, будто соприкасаемся лбами во время разговора. И в довершение всего – дурацкий заголовок: «ЗВЕЗДЫ „ЗАПЕРТЫХ“ УЖЕ НЕЖНИЧАЮТ».
Я вдруг замечаю полумесяцы на своей пижаме.
– Ой, – говорю я.
Уайатт поворачивается ко мне. Довольным он не выглядит.
– Вот именно. Ой. Не хочешь рассказать мне, что происходит?
– Ничего, – отвечаю я. – Эти фото просто вырваны из контекста, клянусь. Мы только исследовали остров… – Но я замолкаю, когда замечаю выражение лица Уайатта. Похоже, любое мое объяснение для него лишь отговорка.
– Плевать я хотел на то, что происходит в твоей личной жизни, – говорит он. – Но я не собираюсь смотреть, как мой фильм превращается в пепел, потому что вы не можете держать свои руки подальше друг от друга.
– Эй, – откликаюсь я. Гнев вспыхивает в моей груди. – Ничего такого и не было! Это не повлияло… не повлияет… Мы даже не… Райнер… – На самом деле я хочу спросить, почему он не обсуждает это с Райнером. Почему это все моя вина.
Уайатт поднимает руку.
– Ты, возможно, думаешь, что это всего-навсего фэнтези для подростков, но ты хоть представляешь, сколько времени, труда и внимания вложено в этот проект? Сколько сотен миллионов долларов? Карьеры скольких людей от него зависят?
– Я знаю… – начинаю я, но не могу продолжить. Грудь сдавило. Я боюсь, что разревусь.
Уайатт скользит по мне взглядом.
– Ты думаешь, я слишком строг к тебе, – говорит он. – Думаешь, я несправедлив. Задаешься вопросом, почему я пришел к тебе, а не к нему.
Я не моргаю. Он продолжает.
– Райнер такой, какой он есть, но ты только начинаешь. Ты многое не знаешь о том, как работает этот бизнес.
– Что вы имеете в виду?
– Я имею в виду, что, пусть он сын продюсера, зато у тебя есть реальный шанс стать актрисой. Сделай это правильно. Если не для себя, то уж точно для меня, потому что меня устроит только самое лучшее. Ты поняла?
– Да.
Уайатт снимает очки и наклоняет голову – так, как он делает, когда готовится к съемке сцены. Я знаю, что он сейчас представляет что-то, пытается найти лучший угол. Думает, как сделать сцену, которую пытается заснять, наиболее достоверной. Когда он снова говорит, его тон мягче – словно кусок пластика положили перед огнем, и он тает по краям.
– Ты же понимаешь, что дальше будет только хуже, – говорит он.
Я не отвечаю, лишь прячу руки в карманы своих пижамных штанов.
Уайатт берет бутылку «Эвиан» и прикладывает ко лбу, затем открывает и бросает крышку на стол.
– Я не думаю, что ты осознаёшь всю ответственность.
– Осознаю́, – возражаю я. Я сдерживаю слезы, потому что не хочу снова выслушивать это, только не сейчас.
– Покажи мне.
– Что? – Я изумленно смотрю на него.
У него безжалостный взгляд, точно такой же, как на съемочной площадке. Он бросает мне вызов.
– Покажи мне, что понимаешь.
Я хочу спросить как, но я знаю, что так будет только хуже. Я должна знать как. Я должна так играть.
– Покажу, – отвечаю я, уперев руки в бока.
– Такова твоя жизнь, – произносит он. Тон так же резок, но черты лица смягчились. – Как только ты даешь что-то миру, ты не можешь это забрать. Ты понимаешь меня?
– Да.
Уайатт делает еще один глоток и ставит «Эвиан» обратно на стол. Молча идет к двери, а потом оборачивается.
– Кажется, мы нашли нашего Эда, – говорит он. – Я приглашу его на пробы с тобой попозже на неделе.
Я открываю рот, чтобы что-то сказать, но ничего не выходит. Насколько я слышала, Эда не ждали на съемках вплоть до самого конца. С ним не так много сцен в первом фильме, и он не играет особой роли в первой книге, кроме как во флэшбеках. В основном появляется в начале и в самом конце.
Уайатт разглядывает меня.
– Посмотрим, как вы сойдетесь, но если не брать в расчет некие антипатии, – он бросает мимолетный взгляд на экран айпада, – Эд именно тот, кто нам нужен.
– Кто он? – спрашиваю я. Вообще-то это не важно. Я все время путаюсь в именах знаменитостей, и наверняка на эту роль планируют выбрать еще одного новичка.
Уайатт смотрит на меня, и, клянусь, я вижу огонек в его глазах. Это неожиданно и странно.
– Джордан Уайлдер, – говорит он, прежде чем исчезнуть за дверью.
Как только он уходит, я чувствую, что мои глаза начинает жечь. И еще меня тошнит. Он что, только что обвинил меня в попытке сорвать съемки фильма? Романом, которого у меня нет? Изнеможение последних нескольких недель – из-за всей моей неуверенности на съемках – всплывает на поверхность. В этот раз я без колебаний беру телефон и звоню Кассандре.
– Не могу поверить, что ты мне не сказала!
Голос Кассандры рвется из телефона – пронзительный крик переходит к басам – еще до того, как я успеваю поздороваться.
Раздавленная, я сажусь на барный стул за стойкой в кухне. Я должна была сообразить, что она уже их увидела. Думаю, у нее стоит напоминание в Гугле, настроенное на мое имя.
– Это неправда.
– Ты сама видела эти снимки?
– Да, – отвечаю я. – И это не то, что произошло на самом деле.
Я не думала, что мне придется защищать себя перед Кассандрой так, как перед Уайаттом. Я вдруг испытываю сильное желание прервать разговор и забраться обратно в постель.
– Фото не лгут, – заявляет Кассандра. В ее голосе звучит негодование, и я представляю, как она сидит со своим домашним телефоном (она теперь реже разговаривает по мобильному: в отличие от меня, она слушает то, что говорит Джейк) и наматывает провод на запястье. Так, как она обычно делает, когда нервничает или на чем-то сосредоточена.
– И я тоже, – говорю я. Мои слова звучат резко, и я знаю, что она их слышит.
– Я понимаю, – отвечает она. Ее голос смягчается. – Но как можно подделать такое?
Я провожу рукой по лбу. Думаю о вчерашнем дне и пытаюсь объяснить то, что не смогла объяснить Уайатту.
– Райнер взял меня за руку на секунду, чтобы оттащить с дороги, а потом я замерзла, и он дал мне свою фуфайку. Фотографии вырваны из контекста. Они только выглядят так, будто всё по-настоящему.
Я слышу ее вздох и представляю, как провисает телефонный провод.
– Прости, – говорит Кассандра. – Я ни в чем тебя не обвиняла.
– Нет?
Ее голос становится тише:
– Такое ощущение, что я едва знаю, что происходит в твоей жизни…
– Понимаю, – говорю я, прерывая ее. Я сглатываю. – Я просто была очень занята.
– Судя по всему.
Она смеется, и я тоже смеюсь. Скорее из-за облегчения, чем из-за чего-то еще.
– Я скучаю по тебе, – говорит она.
– Я тоже скучаю по тебе. Как дела? – На мгновение на линии наступает тишина. – Кэсс?
– Да? – Ее голос звучит еле слышно.
– Как дела дома?
– Ох, все как обычно, – отвечает она. – Сидячие забастовки. Протесты. И я пока говорю только об уроках ораторского мастерства у миссис Хантингтон.
Мы смеемся. И это так приятно. Знакомо.
– Как Джейк? – спрашиваю я и кусаю губу. Кассандра знает, что я имею в виду – скучает ли он по мне, встречается ли он с кем-то? – но она не любит об этом говорить. В смысле, обо мне и Джейке. Я слышу, как Кассандра тихонько мычит. Представляю, как она медленно кивает, а волосы взлетают и опускаются ей на плечи.
Когда мы были маленькими, у нас была клятва «Трех мушкетеров». Мы вставали треугольником – руки на плечи друг другу – и повторяли девиз: «Один за всех и все за одного». Либо все вместе, либо никто. На заднем дворе у Джейка был клуб, а Кассандра сделала книгу правил. Мы украсили ее блестками и листочками и назвали ее Бобом, но я, хоть убейте, не могу вспомнить почему.
Когда мы с Джейком поцеловались, я, конечно же, сказала Кассандре. Думала, она будет в восторге. Она всегда говорила, что я нравлюсь Джейку. Но она не обрадовалась. Ни капельки. Она сказала, что мы не понимаем наш девиз, что мы нарушили все правила. Но это просто случилось. Я о поцелуе. Это произошло в тот вечер, когда моя сестра сбежала. Она постоянно уходила из дома, чтобы поехать на выходные в Сиэтл, или крала деньги у родителей и исчезала на сорок восемь часов, и все в том же духе. Обычно она просто отправлялась к одному из наших братьев, но никогда не говорила, куда именно уходит и на сколько. Родители всегда паниковали. Каждый раз, когда сестра не возвращалась к ужину, они были уверены, что она умерла. Я никогда этого не понимала. Ведь она сделала то же самое и в прошлые выходные, а значит, высока вероятность, что она жива. Но они никогда не смотрели на это так, как я. Они всегда были напуганы. Словно в этот раз все будет иначе.
Это было за несколько недель до того, как она забеременела, ну или до того, как мы узнали. Она ушла в какое-то временное пристанище, и мои родители были вне себя от страха. Они позвонили в полицию и ходили в гостиной из угла в угол. Оба моих брата уже отчитались, ни у одного из них ее не было. И в тот день я не видела ее в школе.
Джейк пришел к нам домой, и мы с ним что-то учили. Наверное, геометрию – мне всегда нужна была помощь с геометрией.
Мы с Джейком были в гостиной, когда моя сестра наконец пришла домой. Она была пьяна. По-настоящему пьяна, в стельку. Можно предположить, что мои родители разозлились. Они бы точно разозлились, будь на ее месте я. Но нет. Они испытали облегчение. Их маленькая Джоанна вернулась. Звезда футбола, их первая девочка после двух мальчиков. Золотой ребенок. Я знаю, звучит резко, но дело не в этом. Просто именно в тот момент я поняла, что жизнь несправедлива. Я не расстроилась, ничего такого. Я не думаю, что вообще что-то почувствовала. Скорее