– Конечно. – Наверное, мне нужно идти, но я хочу остаться. С Гиллиан весело проводить время. Она напоминает мне о крутой тете, персонаже из фильмов. Ну, той, которая позволяет тебе пить вино за ужином и помогает «позаимствовать» машину родителей, чтобы сбежать на выходные. Мои мама и папа оба – единственные дети в семье, так что у меня никогда такой тети не было. Однажды один из братьев предложил купить нам с Кассандрой водку для нашей вечеринки с ночевкой. Мы согласились, – по большей части потому, что хотели выглядеть крутыми, – но он так и не довел дело до конца. В итоге, когда я спросила его об этом, меня услышали родители, и мы оба с ним попали на неделю под домашний арест.
Я не говорю, что Гиллиан одобрила бы распитие алкоголя несовершеннолетними, но бывают взрослые, которые не настолько почитают правила. Обычно это те, у кого нет детей.
Она уходит, раздавая по телефону какие-то указания, а я остаюсь один на один со своим изображением на экране. Мой снимок крупным планом все еще на паузе. Я лежу на пляже, вся в крови, и мои волосы раскинулись спутанной паутиной. Мне кажется, я – или она – умираю от потери крови, и это нелепо, потому что (1) Август не умирает, и (2) это даже не кровь. В моем присутствии гель для волос смешали с шоколадным сиропом и пищевым красителем, велели мне лечь, нарисовали крестик на моем животе и начали лить сверху эту смесь.
Не важно.
Это зрелище напоминает мне о смерти. Я гляжу на свое тело: ноги распластаны, ладони раскрыты, а пальцы к чему-то тянутся… Вот так она происходит. Ты выплываешь из своего тела и смотришь на себя со стороны, будто ты в каком-то фильме.
– Странно, да?
Я не слышала, как он подошел, но теперь голос Джордана звучит прямо у меня над ухом. Это пугает меня в два раза сильнее, чем то, что я вижу на экране.
Я откидываю волосы со лба и поворачиваюсь, чтобы посмотреть на него.
– Немного, – говорю я, стараясь, чтобы мой голос звучал ровно.
Джордан кивает. Он смотрит на экран, взгляд перемещается слева направо. Я вдруг особенно четко осознаю, что это я лежу там, что это на мое полуголое тело он смотрит. Я хочу накинуть одеяло на девушку на пляже, и на себя заодно. Потому что я не могу разделить нас. Такое ощущение, что он смотрит не на экран, а на меня. Его взгляд пробегает по ее животу, и я резко вдыхаю; он сморит на ее замершее лицо, и мои щеки заливаются краской; когда он вытягивает руку и осторожно касается экрана, я чувствую его руку на моем плече, будто меня ударило током.
– Как получилось, что ты не на репетиции? – спрашиваю я. Выходит хрипло, и я откашливаюсь.
– Сегодня там должны быть только вы с Райнером, – говорит он и отворачивается от экрана, чтобы посмотреть на меня. А я думаю, видел ли и он те дурацкие журналы. Чувствую острое желание сказать ему, что это неправда. Солгать ему.
– Понятно, – отвечаю я. – А что ты здесь делаешь?
Джордан разворачивает кресло Гиллиан и садится.
– Мне нравится приходить сюда и смотреть, над чем тут работают. – Он показывает на монитор. – А ты?
– Уайатт хотел, чтобы я посмотрела последние дубли, – говорю я. – Я никогда раньше не видела отснятый материал. – Мне стыдно. Я должна была приходить сюда. Я должна пользоваться любой возможностью узнать что-то новое о создании кино.
Джордан по-прежнему смотрит на экран.
– Знаешь, наблюдать сам процесс – это интересно. В него так много вложено.
Он поворачивает голову ко мне.
– Мне всегда нравилось наблюдать за тем, как все собирается в единое целое. Наверное, это то, что мне больше всего нравится в актерстве. Оно объединяет людей.
– Наверное, – говорю я. – Но сама игра не особенно объединяет.
Он изучает мое лицо.
– Конечно, объединяет.
– Не знаю. Я этого не чувствую. – Я понятия не имею, почему мне так хочется возражать. Я ведь жаждала, чтобы он поговорил со мной, а не бегал от меня как от прокаженной. А теперь, когда это на самом деле происходит, я отталкиваю его.
– Вот в чем я не понимаю актеров, – говорит Джордан. – Как они не видят, что то, что они делают, невозможно без помощи десятков людей. Искусство не рождается в вакууме.
– Но когда ты играешь, разве ты не делаешь это для себя? Я имею в виду, почему так важно, кто смотрит твой спектакль, фильм, да что угодно? Разве ты не делаешь это просто потому, что любишь?
Джордан откидывается в кресле и заводит руки за голову.
– Нет, – говорит он. – В своем лучшем проявлении искусство – это диалог. Ты делаешь это, чтобы другие увидели твою игру, насладились зрелищем и сами поучаствовали в процессе. Искусство создается для других.
Я вижу по тому, как он говорит – тщательно подбирая слова и в то же время легко и плавно, – что он не впервые об этом задумывается. Это взгляды, сформировавшиеся в течение нескольких лет размышлений. Что-то сжимается у меня внутри: я одновременно испытываю восторг перед его преданностью делу и разочарование из-за отсутствия того же у меня.
– Ты много думал об этом.
Он смотрит на меня и щурится, словно не понимает вопроса.
– Это моя жизнь, – произносит он. – Естественно, я об этом думал.
Он так легко лишает меня равновесия. И все, что я думала о мире, все, во что я верила и что знала, кажется просто дымовой завесой перед чем-то другим, более масштабным. Беседа с ним заставляет меня чувствовать себя так, будто я отодвигаю штору, не зная, что за ней.
Я пытаюсь решить, что ответить, когда Гиллиан врывается обратно.
– Привет, Джей, – здоровается она.
Джордан улыбается ей. Я впервые вижу у него на лице улыбку, и она полностью меняет его. Глаза будто превратились из черных в карие – улыбка делает его мягче.
– Я украл ваше кресло.
Он встает, но она отмахивается:
– Сядь. Кое-кому все равно нужно идти.
– Мне? – спрашиваю я.
– Уайатт ждет, детка. Мы закончим позже.
Недовольно бурчу себе под нос и встаю. Я не хочу уходить.
– Ладно, спасибо, – говорю я. – Я еще вернусь.
– Они всегда возвращаются, – говорит Гиллиан и подмигивает Джордану. Она садится в мое кресло и скрещивает на груди руки. Джордан берется за клавиатуру. Изображение на экране начинает двигаться, мое тело возвращается к жизни. Он листает кадры, как это делала Гиллиан.
– Пока, – говорю я, ожидая, что он не поднимет головы, проигнорирует мое прощание, но вместо этого он смотрит прямо на меня.
– Пока, Пэйдж, – отвечает он. – Приятно было пообщаться. – Я пытаюсь найти в его тоне намек на сарказм, но у меня не выходит. Возможно, он говорит это искренне.
– Ты опоздала, крошка. – Райнер приветствует меня, когда я вхожу в трейлер-гримерную. Он одет как Ной и выглядит замечательно. На нем нет рубашки, загорелый торс идеален. Так я представляю себе греческих богов во плоти.
– Не бойся, милая, – говорит Лилианна. – Мы все наверстаем.
Но я и не боюсь. У меня нет ощущения, что я должна сегодня трястись. В конце концов, Уайатт сам хотел, чтобы я провела время с Гиллиан.
– Я не должен допоздна мешать тебе спать, – говорит Райнер, и мое лицо тут же обдает жаром из-за воспоминаний о вчерашней ночи. О нас на веранде. Обо мне у него на коленях.
– Я была в монтажной, – объясняю я ему.
– Монтажной? – Он смотрит в зеркало, поправляя волосы. – Что ты там делала?
– Уайатт просил. А еще это интересно. Быть частью процесса… Актерство – это не вакуум. – Звучит неуклюже.
Райнер смотрит так, будто его это веселит.
– Я верю тебе, – произносит он.
– Мне просто нравится узнавать что-то новое, – говорю я.
– Круто.
Я падаю рядом с ним в кресло. Он проводит ладонью по моему колену.
– Эй, – говорит он.
Я пододвигаю колено навстречу его пальцам. Он склоняется ко мне для поцелуя, но я отворачиваюсь, виновато улыбаясь Лилианне.
– Бывало и хуже, милая, – говорит она. Она гладит меня по голове. – Вы славная пара.
– Так оно и есть, правда? – говорит Райнер. Он отпускает мою ногу и встает со своего кресла. – Я попробую заставить Уайатта на время от тебя отвязаться. Встретимся там?
Он снова наклоняется, и на этот раз я позволяю ему коснуться моих губ.
– Увидимся, красотка.
Глава 17
На следующей неделе Райнера вызывают в Лос-Анджелес на пресс-конференцию по поводу фильма, в котором он снимался в прошлом году. Это ужасно. Я не хочу, чтобы он уезжал, и он сам этого не хочет. Но вне зависимости от этого, сегодня ночью он окажется в самолете, летящем на восток. Его не будет восемь дней. Он побывает в Лос-Анджелесе, затем в Нью-Йорке и Лондоне, прежде чем вернется сюда.
– Я так хочу, чтобы ты была со мной, – говорит он. – Это невероятное ощущение: все эти люди, вся эта энергия. Я не могу дождаться, когда у тебя будет шанс самой все это испытать. Это как самое широкое в мире объятие.
– Совсем скоро, – говорю я. Мы стоим в холле и ждем его машину.
– Чем будешь заниматься на этой неделе? – спрашивает он. Голос звучит буднично, но я знаю, что он имеет в виду. Джордан. Райнер никогда этого не признает, но я вижу, что его волнует то, что я постоянно хожу к Гиллиан, а Джордан каждый день смотрит там отснятые материалы.
– Тебе не о чем беспокоиться, – говорю я и дотрагиваюсь до его плеча.
– Я знаю, – отвечает он.
– Эй. – Я притягиваю его голову к себе. – Мы все застряли в этом отеле. Я просто стараюсь быть дружелюбной, вот и все.
– Так и надо, – говорит он. В выражении его лица что-то проскальзывает, а затем моментально исчезает. – Ты должна быть дружелюбной. Прости. – Он качает головой. – Я просто ревную тебя к любому, кто проводит с тобой время, когда меня нет.
– Ревнуешь?
Райнер обнимает меня за талию.
– Ты удивлена? – спрашивает он.
– Возможно.
Он качает головой.
– Пэйдж Таунсен, ты так и не поняла.
– Что?
– Ты мне нравишься. Очень. – А затем он кричит: – Эй, вы все! Мне нравится Пэйдж!
Я качаю головой и чувствую, что его губы зарылись в мои волосы.