Смутное время правления последних Рюриковичей для русской медицины было периодом медленного подъема. Становление аптечного дела положило начало государственному регулированию всего, что касалось фармацевтики. Дальнейшее развитие медицины протекало под пристальным вниманием Аптекарского приказа, который контролировал не только изготовление и продажу лекарств. С расширением аптечного дела его сотрудники занялись подготовкой отечественных медицинских кадров, обеспечением населения врачебной помощью, поставкой медикаментов в армию.
Российский XVIII век стал эпохой возрождения после двух тысячелетий невежественности, суеверий и религиозного фанатизма. Самые лучшие умы отечества вступили в борьбу за развитие национальной медицины, за формирование русского образования, за право преподавать на русском языке и принимать в университеты представителей всех сословий. В течение всего столетия, бурного на события во всех областях культуры, наблюдалось неуклонное увеличение числа отечественных ученых, несмотря на трудное их утверждение среди иноземных профессоров.
Со второй половины XIX века в российской терапии господствовали две клинические школы: С. Боткина и Г. Захарьина. Сторонники Боткина, практиковавшие в Военно-медицинской академии, отдавали предпочтение новаторским методикам лечения. Коллеги и ученики Г. Захарьина совершенствовали известные способы в Московском университете. Заботами сотрудников кафедры хирургической клиники при солидной поддержке меценатов в 1891 году на Девичьем поле в Москве завершилось устройство Клинического городка. По оценке историков, это заведение являлось одним из лучших в Европе того времени. Тогда же на медицинском факультете Московского университета появились институты фармакологии, гигиены и бактериологии.
К концу столетия действовали кафедры химии, физики, гистологии, эмбриологии, оперативной хирургии, топографической анатомии, общей патологии, гигиены, истории и энциклопедических знаний. Ректорат поощрял создание научных обществ, выпуск собственных журналов, содействовал организации научных конгрессов. В период с 1863 по 1911 год на кафедрах Московского университета учились и работали великие медики эпохи: хирург Н. Склифосовский, педиатр Н. Филатов, акушер В. Снегирёв, психиатр С. Корсаков, микробиолог Г. Габричевский, гигиенист Ф. Эрисман.
Аптеки и аптекари
В середине XVI века согласно царскому списку «нужных людей» из Европы в Россию приглашались специалисты по различным наукам и ремеслам. Именно так в 1567 году попали в Москву англичане доктор Рейнольд и аптекарь Томас Кавер, считавшиеся первыми профессиональными медиками на Руси. Но самым ранним представителем фармацевтической отрасли можно считать некоего Матиаса, или просто «литвиянина Матюшко-оптекаря», упомянутого в Никоновской летописи за 1554 год. Тогда в Первопрестольной уже работали небольшие домашние лавочки, где изготавливались и отпускались лекарства. Вероятно, они пользовались большой популярностью, если в 1581 году по указу Ивана IV Грозного на территории Московского Кремля была открыта первая российская аптека. Получив статус Государевой, учреждение обслуживало только царя и его придворных, потому располагалось недалеко от царских палат: в каменном доме напротив Чудова монастыря.
Руководил Кремлевской аптекой английский врач Роберт Якоб, допускавший к работе только иностранных фармацевтов. Русского царя обслуживали голландцы, англичане, германцы, но «приглядывал» за чужеземцами один из приближенных правителя. Почти столетие легальное изготовление и продажа лекарств оставалась монополией Государевой аптеки. Вследствие постоянных хворей Ивана Грозного работа здесь не прекращалась даже ночью, что оговаривалось в приглашении на службу.
Строгие предписания касались назначения препаратов. Прежде чем попасть в царские палаты, снадобье проходило проверку на безопасность у докторов, затем его пробовал сам фармацевт, вслед за ним небольшую дозу принимал русский боярин и только после этого лекарство доходило до царя. Обратный процесс проходил намного быстрее: боярин выливал остатки из царской рюмки на ладонь и выпивал их. Подача лекарства напоминала торжественное действо. Роскошные стопки и склянки украшались красным шелком, оборачивались в белую тафту. Аптекари сопровождали царя во время выездов, укладывая лекарственные препараты в роскошные шкатулки.
Интерьер Государевой аптеки соответствовал своему высокому званию. Чистота соблюдалась не только внутри, но и на всей прилегающей территории, где не допускалось «ни грязи, ни вони, ни какого дурна». Стены просторных помещений расписывали лучшие живописцы Москвы. Впечатление небывалой роскоши создавали разноцветные витражи, бархатные коврики на подоконниках, обивка из английского сукна на полках и дверях. В ожидании фармацевта посетители тешились, разглядывая заморские чудеса: часы, глобус, обезьяньи чучела. Приборы и посуда в лаборатории вначале выписывались из Европы. В 1634 году специально для изготовления алхимических сосудов начал действовать завод в окрестностях Москвы, в деревне Духово, основанный Юлием Койстом.
О популярности царской аптеки можно судить по челобитным царю, в которых содержались просьбы об отпуске лекарств за определенную плату. Первая подобная бумага, подписанная князем Ростовским, пришла к Михаилу Фёдоровичу в 1630 году: «Вели Государь дать для моей головной болезни из своей Государевой аптеки своих государевых масел — коришного, гвоздикова, своробориннова, интерикова, романова, укроп-нова, пополиева, кронвобендикова, кишняцова, шафранова, да водок (настоек) свороборинной, будвишной, укропной, мятной, финиковой». Сложный рецепт лекарства от мигрени поражает воображение, но, видимо, в аптеке имелось множество препаратов, о чем свидетельствовал ответ царя: «Выдать иноземных масел по одному золотнику, московских по 5 золотников и водок по фунту». Старинная русская мера веса золотник приравнивается к современным 4,3 г. Заимствованный в Англии аптекарский фунт составляет 0,37 кг.
Позднее лекарства стали отпускаться бесплатно, но все же по личному усмотрению владыки. Надпись «лечить безденежно» заверяла челобитную Михаилу Федоровичу от раненого солдата Митьки Иванова: «Я холоп твой пробит насквозь из карабина по самому животу и ниже… От раны той гноище и по сию пору раны не затворились. Вели Государь излечить в аптеке».
Стоимость лекарств определялась ценой сырья, привозимого вначале из Англии, а затем доставляемого из разных регионов России. Например, черемицу привозили из Коломны, лакричный корень — из Астрахани, можжевеловые ягоды — из Костромы. Далекий сибирский Тобольск поставлял царю зверобой. Многие компоненты закупались на ближайшем рынке. Воск для пластырей — в свечном ряду, сера и смола — в москательном, сало свиное — в мясном, травы и ягоды приобретались в лавках зеленщиков.
В середине XVII века на Руси сложилась четкая система сбора и хранения лекарственного сырья. Постепенно аптекарский порядок преобразовался в государеву «ягодную повинность», исполнявшуюся определенной категорией россиян не менее строго, чем воинская служба.
Пока Государева аптека существовала в единственном числе, основную долю лекарственного сырья завозили из Аравии, Англии, Голландии, Германии. Доставка лекарств вменялась в обязанность всем приезжим «драгистам» (от. англ. draggist — «аптекарь»). Более того, иноземных докторов не принимали на службу без предъявления необходимого запаса «трав лечебных». Прибывший ко двору Бориса Годунова в 1602 году англичанин Джеймс Френч привез с собой редкие препараты, которых хватило на несколько лет работы аптеки. В Лондон отправлялись поверенные царя с тем, чтобы следить за поставкой предварительно запрошенных лекарств. В 1632 году «на Англицкой земле пребывал» Уильям Смит. Через 30 лет Россию в Лондоне представлял «драгист» Иван Гебдон, морским путем приславший на архангельский склад «аптекарских запасов в шести сундуках, да в двух бочонках, да в одном тючке». В Москву драгоценный запас был доставлен «на подводах с великим береженьем».
Обширные функции сотрудников Государевой аптеки уже в начале XVII века стали слишком обременительны для ее сотрудников. Вследствие этого с 1620 года организационную работу начал исполнять Ближний Государев Аптекарский приказ. Задуманный как учреждение по обеспечению лекарствами царя и его семьи, со временем Аптекарский приказ взял на себя управление всей медициной государства. В его ведение входил присмотр за огородами, поддержание необходимого количества лекарственных запасов, выбор и приглашение «драгистов», контроль за их деятельностью и жалованьем.
Развитие Аптекарского приказа как учреждения можно проследить в сравнении штатных расписаний за разные годы. Например, в 1631 году здесь служили 2 иноземных врача, 5 русских лекарей-хирургов, 1 аптекарь, 1 глазник, 2 толмача, 1 подьячий (канцелярский служащий). За 50 лет штат Аптекарского приказа расширился до 6 врачей, 4 аптекарей, 3 алхимиков, 10 иноземных и 21 русского лекаря, 38 учеников, 12 подьячих, толмачей, огородников и разнорабочих. Наиболее щедро оплачивался труд иноземных медиков, обычно имевших университетское образование. Они получали жалованье до 250 рублей в год. Русские лекари по оплате сравнивались с аптекарями, ежегодно получая около 100 рублей.
С увеличением численности русских войск встала проблема военной медицины, до того существовавшей в примитивном виде. Полковые лекари шли на войну по собственной воле, на личные средства и лечили своими лекарствами. За пользование раненых они изредка награждались невеликой суммой. С образованием Аптекарского приказа хаотичная система сложилась в строго контролируемый порядок. В полки регулярно отправлялись подводы с лекарствами, а врачи начали получать государственное жалованье. При необходимости аптечные склады переносились ближе к театру военных действий. Из складов сформировались мелкие провинциальные аптеки в Вильно, Новгороде, Астрахани, Киеве, Курске. Согласно царскому указу 1671 года начали работать фармацевтические учреждения в Казани и Вологде.
Аптекарский приказ имел монополию на заготовку и продажу всех хмельных напитков и меда, таким образом обеспечивая самофинансирование. С 1654 года в его обязанности входил контроль за городскими и придворными лекарями, в том числе проверка историй болезней («врачебных сказок»), поставка медикаментов в войска, организация карантинов, судебно-медицинское освидетельствование, создание медицинских библиотек и обучение лекарей из числа россиян.
Закономерное расширение фармацевтического дела произошло почти век спустя после открытия Государевой аптеки. В марте 1672 года, при царе Алексее Михайловиче, начала работу вторая, более демократичная аптека, доступная всем желающим. Вскоре после ее открытия желающим оказался немецкий путешественник Шлейзинг. Европейца удивил богатый ассортимент представленных здесь лекарств, хотя он посетил много стран и был знаком с работой лучших западных аптек. Понимая, что «со всяким рецептом в город ходить неудобно», в 1682 году царь Фёдор Алексеевич открыл третью аптеку. Дополнительное удобство заключалось в расположении ее при гражданском госпитале у Никитских ворот.
До 1699 года москвичи покупали дешевые снадобья в лавках зеленщиков, сберегая копейки, пока рыночной микстурой не отравился боярин Салтыков. Огорченный смертью своего придворного, Пётр I приказал разогнать зеленщиков, а вместо подозрительных лавок открыть 8 «вольных» аптек. Частные фармацевты приписывались к Посольскому приказу и единственными из всех негоциантов получали разрешение на продажу лекарств. На создание действующей аптечной системы ушло более 10 лет. Только в 1714 году были скоординированы функции «вольных» и государевых учреждений. Тогда же Аптекарский приказ получил новое наименование — Канцелярия Главнейшей аптеки с подчинением лейб-медику Его Величества.
Первая частная аптека принадлежала московскому лекарю Даниилу Гурчину, расположившему свое предприятие в новом здании на Мясницкой улице за Никитскими воротами. Однако в 1707 году, то есть через 7 лет после открытия, он умолял императора перевести свою аптеку в число государственных посредством охранной грамоты на содержание. Причиной отказа от «вольности» стала «пропажа великая всяким вещам лекарственным от дурных работников». Вскоре после получения грамоты Гурчин продал аптеку и пропал из поля зрения летописцев.
Бона аптеки Феррейна
«Словно к богатой содержанке идешь, взбираясь по аптечной лестнице, лоснящейся и устланной дорогими коврами, — ступить страшно!». Слова героя чеховского рассказа относились к самой крупной в мире аптеке, принадлежавшей «Товариществу В. К. Феррейн». История этого учреждения началась в 1832 году, когда ее первый владелец, Карл Феррейн, купил вы-мороченное предприятие Даниила Гурчина. Здание на Никольской улице, где впоследствии находилась знаменитая во всем мире аптека, было выкуплено только 5 марта 1862 года, когда доктор Феррейн получил долгожданное российское гражданство. Роскошная отделка фасада и создание внутреннего интерьера, отдаленно напоминавшего покои Государевой аптеки, стало заслугой известного архитектора А. Эрихсона. В 1904 году перед посетителями распахнуло двери новое здание, также построенное Эрихсоном и почти без изменений сохранившееся до нашего времени.
Перед началом Первой мировой войны «Товарищество В. К. Феррейн» располагало фармацевтическими лавками на Тверской и Арбате, на Никольской и Серпуховской площади. Центральная аптека ежедневно обслуживала около 3 тысяч человек, торгуя лекарствами, мылом, косметикой и духами. Активы компании составляли 6 миллионов рублей золотом. Феррейнам принадлежали несколько лабораторий, стеклодувная мастерская, химический завод, плантации, где выращивалось лекарственное сырье.
Продукция «Товарищества В. К. Феррейн» ежегодно представлялась на ярмарке в Нижнем Новгороде и в 1896 году была удостоена золотой медали.
В пору расцвета внутри аптечной империи Феррейнов имели хождение так называемые боны (от лат. bonus — «удобный») — краткосрочные долговые обязательства фирмы, заменявшие монеты или ассигнации. Ценные бумаги, выпускаемые врачами и фармацевтами в качестве рекламы, были известны еще с XVIII века, но особенную популярность получили в 1850 — 1890-х годах. Обычно на бонах помещали портрет владельца или изображение предприятия, указывали его девиз, адрес, стоимость услуг. Из 100 известных знаков подобного рода самой насыщенной по информации считается бона американского дантиста Н. Слейтона. На лицевой стороне 100-долларовой боны размещались портреты самого доктора, его жены, сына, а также изображение приема в кабинете. На оборотной стороне приведен перечень услуг, их стоимость и фраза: «Наш договор оплачивается, когда работа сделана». Боны «Товарищества В. К. Феррейн» с достоинством 10, 15, 50 копеек и 1, 3, 5 рублей назывались контрмарками. На оборотной стороне купюры традиционно изображался символ компании — якорь, олицетворявший надежду.
Сигнатура аптеки Феррейна
Чеховский герой все же решился купить в аптеке Феррейна нужную микстуру, заметив: «Провизор, взяв склянку в руки, поболтал ее перед глазами. Засим он написал сигнатуру, привязав ее к горлышку склянки». Загадочным словом «сигнатура» обозначали бумажный ярлык, прикрепляемый к каждой упаковке лекарства. После Октябрьского переворота предприятие перешло в государственную собственность, но хозяин бывшей империи продолжал аптекарскую деятельность за свой счет, работая в должности заведующего складом.
Обучение русских лекарей
Систематическое обучение медиков в России началось только лишь с XVIII века. До того времени лекари овладевали врачебным ремеслом самостоятельно. Учеба проходила в виде практики у опытного городского хирурга. Следующей ступенью была полевая служба в качестве помощника войскового лекаря.
После добровольного испытания в Аптекарском приказе молодой лекарь получал официальный статус, подтвержденный бумагой, и набор хирургических инструментов. В Московском государстве общей терапией занимались только иноземные доктора. Местным разрешалось принимать роды, лечить переломы, вывихи, раны, то есть делать все, что относилось к «презренной» хирургии.
В 1654 году при Аптекарском приказе начала работу первая в России Лекарская школа. На полном государственном довольствии в ней учились дети воинов, стрельцов и священников. Курс обучения предусматривал изучение латыни, анатомии, фармации. Слушателей знакомили с различными методиками лечения болезней и «знаменем немочей», как тогда называли диагностику. В качестве практики будущие лекари собирали лекарственные травы, работали на царских огородах и в аптеке. Заключительным этапом была служба в полку и экзамен перед комиссией Аптекарского приказа.
В отсутствие книг при обучении использовались рукописные травники и лечебники. Наглядные пособия по анатомии, скелеты, атласы, отдельные рисунки завозились из Европы. Основы клинического лечения преподавались по «докторским сказкам» с последующей практикой у постели больного.
Моральный кодекс слушателей Лекарской школы предписывал: «Никому зла не чинить, не пить, не бражничать, никаким воровством не воровать». После 5–7 лет теоретического обучения ученики шли в помощники к иноземным докторам на 5 — 12 лет. Несмотря на нехватку русских медиков, школа работала время от времени. В классах одновременно находились 10–40 человек, а первый выпуск состоялся уже в 1658 году. За 50 лет Лекарская школа подготовила более 100 специалистов, работавших уже в новых медицинских учреждениях. Одним из них стала гражданская больница, устроенная боярином Ф. М. Ртищевым в собственном доме около 1650 года. Через 30 лет в Москве начали принимать больных государственные «шпитальни», где лечили, ухаживали за калеками и обучали персонал на месте.
Первая медицинская книга появилась только в 1657 году. Трактат А. Везалия «Эпитоме» перевел монах Чудова монастыря Епифаний Славинецкий (1609–1675 годы). Инок из московской обители был весьма примечательной личностью. Получив светское образование в Краковском университете, он преподавал сначала в Киево-Могилянской академии, а затем перешел в Лекарскую школу. Перевод «Эпитоме» (1658), сделанный монахом Славинецким для патриарха Никона, в течение долгих лет являлся единственным на Руси учебником по анатомии. К сожалению, сохранилось только свидетельство существования книги — запись в списках Патриаршего казенного приказа: «Киевлянину старцу Епифанию, что в Чудовом монастыре живет, перевел на славянский язык государю патриарху дохтурскую книгу, в приказ 10 рублев дать сполна. Те деньги старцу Епифанию в Чудов монастырь отнес подьячий Иван Зерцалов». Сама рукопись, названная автором «Врачевская анатомия», находилась в Синодальной библиотеке, но во время пожара в Москве в 1812 году сгорела вместе со зданием.
Русские доктора медицины имелись еще в XV столетии, но они работали преимущественно в Европе. Окончив университет в Болонье, доктор философии и медицины Георгий Дрогобыча (1450–1494 годы) представлял Русь в Италии, где остался работать в качестве ректора alma mater. Впоследствии читал лекции в Краковском университете и учебных заведениях Венгрии. Российским лекарям Дрогобыча знаком как автор трактата «Прогностическое суждение текущего 1483 года Георгия Дрогобыча с Руси, доктора медицины Болонского университета». Труд вышел в свет на латинском языке и стал первой печатной книгой российского сочинителя, изданной за границей.
Достойным представителем Белой Руси был просветитель, ученый, врач Франциск Скорина (1490–1551 годы). Будучи сыном полоцкого купца, он прошел курс в Краковском университете, где поменял имя Георгий на европейское — Франциск. Продолжал образование в Болонье, затем в Праге. Начиная с 1517 года занимался печатанием русских книг. В Вильно напечатал церковно-славянский Апостол и церковнославянскую «Малую подорожную книжицу». В 1519 году уже в Праге выпустил «Псалтырь» и 20 отдельных частей Библии, переведенных на славянский язык. В начале 1520-х годов ученый основал типографию в Вильнюсе и продолжил деятельность по формированию белорусского литературного языка.
Лейб-медики Их Величеств
Великий князь всея Руси Иван IV Грозный (1530–1584 годы) оставил в истории кровавый след массовых казней, изощренных убийств, жестоких расправ с придворными и членами своей семьи. Вместе с тем первый русский царь считался одним из самых образованных людей своего времени. Обладая феноменальной памятью, эрудицией, глубокими знаниями в богословских науках, он был автором музыки и текста службы праздника Владимирской Богоматери, сочинил канон «Архангелу Михаилу». Иван Грозный содействовал строительству храма Василия Блаженного и организации книгопечатания в Москве. Являясь просвещенным монархом, он первым начал пользоваться услугами профессиональных медиков, приглашая из Европы лучших докторов. О том, что врачи выбирались действительно по-царски, свидетельствуют документы, относящиеся к Государевой аптеке. Для налаживания фармацевтического хозяйства в 1581 году ко двору прибыл Роберт Якоб — личный медик английской королевы Елизаветы.
Регулярно посещавшие Россию знаменитые путешественники останавливались в палатах Кремля; владыка охотно общался с учеными, не запрещая описывать все увиденное и услышанное. По словам английского историка Джерома Горсея (ум. около 1626), автора многочисленных записок о Московии, «организм царя был не по годам изношен, повлияло на это состояние многое. Маниакальная подозрительность, постоянный страх за свою жизнь, уверенность в злодейских кознях собственных придворных. Все это расшатывало нервы и не укрепляло здоровье его. Весь образ жизни царя Ивана был нездоров: постоянные ночные оргии, сопровождавшиеся объедением и неумеренным пьянством, не могли не спровоцировать разнообразные хвори».
В последние годы жизни Иван Грозный страдал тяжелым заболеванием позвоночника. Антропологи обнаружили на его костях мощные соляные отложения (остеофиты), вероятно, причинявшие владыке страдания при каждом движении. В возрасте 53 лет царь выглядел древним старцем, с трудом передвигаясь по палате, а в более дальних переходах пользовался носилками.
По непроверенным данным, смерть государя наступила в результате отравления. Некоторые придворные указывали на Бориса Годунова и Богдана Бельского. Относительно последнего существует свидетельство голландского купца Исаака Масса (1587–1635 годы), находившегося при дворе во время болезни и смерти царя. В книге «Краткое известие о Московии в начале XVII века» Масса рассказывал, как Богдан подсыпал яд в лекарство, принесенное из аптеки. Родственник Малюты Скуратова, ярый противник Бориса Годунова, сторонник Лжедмитрия, боярин Бельский (ум. 1611) некоторое время считался любимцем Ивана и первым претендентом на российский престол.
Таинственная болезнь царя началась ранней весной 1584 года. Иноземные медики демонстрировали свое искусство, говоря о некоем гниении внутри. Тело Ивана покрылось волдырями и ранами; от больного исходил «мерзостный дух». Тогда как по монастырям раздавались милостыни, а священникам приказывалось молиться за здоровье царя, у постели Ивана суетились знахарки, привезенные «из далекого севера; какие-то волхвы предрекли ему, как говорят, день смерти. Иван то падал духом, молился, приказывал кормить нищих и пленных, выпускал из темниц заключенных, то опять порывался к прежней необузданности. Ему чудилось колдовство. Собираясь умирать, он вдруг с уверенностью говорил, что будет жив. Вонь от него становилась невыносимее».
В день смерти царь отправился в баню и мылся с большим удовольствием под пение сенных девушек. После купания сел на постели, накинул сверх белья широкий халат. Велев подать шахматы, он, однако, уже не смог расставить фигуры, а вскоре захрипел и упал. «Поднялся крик; кто бежал за водкой, кто за розовой водой, кто за врачами и духовенством. Явились врачи со своими снадобьями, начали растирать его. Показался митрополит и наскоро совершил обряд пострижения в монахи, нарекая умирающего Ионою. Но царь уже был бездыханен. Ударили в колокол на исход души. Народ заволновался, толпа бросилась в Кремль, но Борис Годунов приказал затворить ворота».
Заведенная Иваном Грозным практика приглашения иностранных врачей продолжалась при Борисе Годунове. Его царствование ознаменовалось невиданным ранее сближением России и Западной Европы. Царь приглашал на службу чужеземцев, освобождая их от налогов и предоставляя все условия для безбедного проживания. Получив отказ патриарха в создании университета, государь оказывал ученым честь не меньшую, чем русским боярам.
Согласно одной из царских грамот, каждый приезжий доктор медицины получал усадьбу в Москве и 40 крепостных крестьян. Помимо ежегодного жалованья в 200 рублей и ежемесячной доплаты в 14 рублей, ему выдавалось провизии в количестве, достаточном для прокорма самого врача, его семейства и дворовых людей. Отпускаемые каждой осенью 16 возов с дровами, 4 бочки меда и пива дополнялись ежедневной кружкой водки, такой же мерой уксуса и ломтем свиного сала. Кроме того, доктор угощал домочадцев остатками царского обеда, забирая еды, сколько мог унести на одном блюде. Государь жаловал ему по пять скакунов из своей конюшни, упряжную лошадь для саней, клячу-водовоза и лошадь для супруги, дабы она не пропускала церковные службы. На кормление животных выдавались сено и солома. В случае удачного лечения доктор получал награду бархатом, шелком или соболями.
В отличие от предшественников Пётр I заботился о том, чтобы в России работали русские медики, хотя не отказывался от услуг иностранцев. Долгие годы одним из соратников царя, его доверенными лицом и надежным посланником с тайными дипломатическими депешами был Пётр Васильевич Постников (1676–1716 годы). Окончив Славяно-греко-латинскую академию, будущий лейб-медик императора два года учился в Падуанском университете. По возвращении в Россию защитил докторскую диссертацию на тему «Признаки, указывающие на возникновение лихорадок». Серьезная работа молодого ученого удостоилась высокой похвалы, а сам виновник торжества обрел «дохтурский градус», то есть степень доктора медицины и философии.
После нескольких лет стажировки во Франции, Италии, Бельгии и Германии прекрасно владевший иностранными языками Постников часто сопровождал царя в зарубежных поездках. Дипломатическая служба отнимала много времени, но бывала полезной, если касалась науки или образования. В качестве представителя Великого посольства Посников жил во Франции, «знакомясь с тамошним поведением», посетил Англию в целях изучения организации учебы в Оксфордском университете.
В России ученый занимался любимой физиологией, называя ее наукой, призванной «живых собак мертвить, а мертвых живить». Постников первым из русских врачей удостоился службы в Аптекарском приказе, первым начал производить физиологические опыты, но не стал первым и единственным лейб-медиком царя.
Государевым здоровьем в течение долгого времени занималась династия Блюментростов. Наиболее выдающийся представитель медицинского клана, Лаврентий Лаврентьевич Блюментрост (1692–1755 годы) лечил 4 правителей — Петра Великого, Екатерину I, Петра II и Анну Иоанновну. Сын выходца из Германии, он родился в Москве и еще в детстве проявил немалые способности к наукам. В возрасте 22 лет Лаврентий занял место лейб-медика царской семьи, позже заведовал столичной библиотекой и Кунсткамерой. Возможно, с подачи Блюментроста возникла идея основания Петербургской академии наук, потому как именно он составил проект организации будущего центра российской науки. С 1725 по 1733 год доктор возглавлял академию, приглашая в столицу лучших европейских ученых, лично заботился об их размещении и содержании, дабы «дом академический на домашние потребы не отвлекался…» Успеху в деле образования во многом способствовали личные качества Блюментроста, его исключительный ум, дипломатичность, образованность, близкое знакомство с выдающимися личностями того времени.
«Полны заблуждений те науки, которые не проходят ни через одно из пяти чувств», — утверждал Леонардо да Винчи. В отношениях придворных медиков чувств обнаруживалось гораздо больше пяти, что, безусловно, не пошло на пользу молодой российской науке.
Углом на Госпитальную площадь в Москве, на левом берегу Яузы, выходит Военный сухопутный гошпиталь, построенный в 1802 году. Корпуса этого заведения, где в настоящее время располагается Главный военный госпиталь имени Н. Н. Бурденко, отличались воистину дворцовым великолепием. Основное здание украшали колоннады, фронтон, изящные статуи. Прежде на месте каменного госпиталя стоял простой деревянный дом, уничтоженный пожаром в 1735 году. Сохранилась лишь барочная каменная церковь Воскресения Христова и мост через Яузу, названный Госпитальным.
Николас ван Бидлоо
Ранняя постройка описана в дневниках голландского путешественника Корнелия де Брюина: «Это деревянное здание возведено на берегу Яузы на северо-восток в Немецкой слободе. Больница разделена на две части, из коих в одной стоит семь постелей, по середине — девять, а на световой стороне — десять. Анатомический покой находится между этими двумя отделениями». Главным врачом больницы был уроженец Амстердама, профессор Николас ван Бидлоо (1670–1735 годы). Окончив Лейденский университет, он стажировался у Г. Бурхааве, пока не получил предложение стать лейб-медиком Петра I. В 1702 году Бидлоо подписал договор на 6 лет, но остался в России навсегда, назвавшись Николаем Ламбертовичем.
Император высоко ценил его знания и опыт, чего нельзя сказать о москвичах. Горожане переиначили фамилию доктора на русский манер «Быдло» и лечиться у него избегали. «Грешил он по ночам трупоразодранием, людей резал и научно кусками по банкам раскладывал, за то его боялись и не жаловали». К Блюментростам в Москве относились иначе: «…они на Руси уже век жили; коли кто из Блюментростов рецепт прописал, так его из рода в род, от деда к внуку передавали как святыню. И такой славе Бидлоо сильно завидовал». Давний конфликт прославленных медиков достиг апогея уже после смерти Петра I, во время болезни его внука Петра II (1715–1730 годы).
Юный император заразился оспой, по русскому обыкновению «не убоявшись заразы». Однажды на охоте он положил в гроб умершей от оспы крестьянской девушки свой шарф. Однако передумал и подал отцу покойной серебряный рубль, а шарф… забрал назад, тотчас набросив на шею. Через несколько дней царь почувствовал удушье, жар, головную боль; его била дрожь и мучила боль в крестце. Последний симптом оказался решающим в диагностике Блюментроста, подозревавшего оспу. В свою очередь, Бидлоо не видел в данной болезни ничего опасного, выписывая травяные снадобья, от которых царя рвало желчью.
Правота опытного медика подтвердилась на следующий день, когда лицо и горло императора покрылись «страшной коростой». Больной едва дышал, не имея сил прервать докторскую полемику над своей постелью. Блюментрост называл Бидлоо шарлатаном и требовал выплеснуть его микстуры собакам, слыша в ответ: «На ваших руках за три года умерли Пётр Великий, матушка Екатерина и царевна Наталья. Теперь вами загублен последний Рюрик. Слишком много славы для одного Блюментроста». Царя не спас консилиум, не совершил чуда врач-кудесник Шенда Кристодемус, срочно вызванный из Риги. Напрасно распахнули двери тюрем, накормили нищих и рассыпали по улицам драгоценную соль. Муки несчастного отрока по-своему облегчил обер-гофмейстер Андрей Иванович Остерман. Словно охраняя русское самодержавие, немец взял в свою руку ладонь императора и не отпускал ее два дня, пока не убедился в смерти любимого воспитанника.
Обладая большим опытом домашнего врача, Блюментрост продолжал пользоваться доверием императоров. После кончины юного Петра врачебное искусство Лаврентия Лаврентьевича обратилось на пользу Анны Иоанновны (1693–1740 годы). Племянница Петра I, властная и жестокая герцогиня Курляндская взошла на престол по воле тайного совета. Время ее правления осталось в истории под названием «бироновщина», по имени фаворита царицы Эрнста Бирона, фактически управлявшего государством.
Не имея способности и тяготения к государственным делам, императрица проводила время в праздных придворных развлечениях, требовавших немалых затрат. В сохранившемся реестре российских расходов за 1732 год особый интерес представляет сравнение цифр, первой и двух последних:
2 600 000 рублей — на содержание двора Анны Иоанновны;
1 200 000 рублей — на содержание флота российского;
1 000 000 рублей — на содержание конюшен Бирона;
460 118 рублей — на жалованье чиновникам государства;
370 000 рублей — на развитие русской артиллерии;
256 813 рублей — на строительство Санкт-Петербурга;
77 111 рублей — на родственников императрицы;
47 371 рублей — на Академию наук и Адмиралтейство;
42 622 рублей — на мелкие расходы Анны Иоанновны;
38 096 рублей — на пенсии покалеченным воинам;
16 000 рублей — на народное здравоохранение;
4500 рублей — на народное образование.
Анну лечили оба знаменитых медика. По рекомендации Блюментроста матушка-императрица принимала таинственный декокт, тотчас отменявшийся Бидлоо: «Дистракция отлична. Меланхолии в кишках не наблюдаю, исключите из своего меню декокт, прописанный Лаврентием Блюментростом, и не препятствуйте выходу газов наружу…» Более искушенный в интригах Бидлоо одержал победу. Анна помнила его слова о трех загубленных императорах, смутно ощущая себя четвертой. Доктор был вызван на беседу, услышав нелицеприятные замечания относительно вредных рецептов, а также по поводу причин смерти предыдущих монархов. Блюментрост объяснил слабое здоровье молодого Петра «истощением охотой и любовными утехами». Хвори его деда и Екатерины толковались еще проще: «Государи, кроме вина, ничего не пили». Дерзкий ответ чрезвычайно прогневил императрицу, которая, как известно, тоже не отказывала себе в спиртном. Со словами «нельзя врачам доверять здоровье земных богов» Анна лично поколотила доктора, приказав отстранить его от руководства академией.
Вопреки диагнозу Бидлоо у императрицы «дистракция» не была отлична, а «меланхолия в кишках» все же наблюдалась. Анна Иоанновна скончалась 17 октября 1740 года от мочекаменной болезни (нефролитиаза). Недуг, связанный с образованием солевых камней в мочевом пузыре, хирургическим путем устраняли еще во времена Гиппократа. Однако Ее Величество предпочла бесполезную лекарственную терапию и терпела мучительные приступы боли, пока не поплатилась жизнью.
Вот, наконец, издохла она,
Оставивши в страхе всех,
Которые при ней, издыхающей,
Там находились…
Согласно историческим хроникам, Анна Иоанновна преставилась с достойным мужеством, умерев гораздо лучше, чем сумела прожить. Точный диагноз был установлен только после вскрытия, в те времена разрешенного и даже обязательного. Аутопсию проводили врачи Де Тейльс, глухой профессор Каав-Бургаве и его ассистент Маут, а также хирурги Рибейро Саншес и Павел Захарович Кондоиди. Сорвав с покойной платья, словно «тряпки с дешевой куклы», они положили раздутое тело на ароматический матрас. Затем медики раскурили трубки, доверив Саншесу «потрошить брюшную провинцию», а Кондоиди «проникнуть в провинцию секретную». Пока хирурги орудовали резаками, медики спокойно разговаривали, потягивая вино.
Работа велась в строго выверенном порядке — жидкость сливалась по чашкам, внутренности раскладывались по отдельным ведрам. В протоколе вскрытия трупа Анны Иоанновны осталась запись: «В перикардиуме (от греч. kardia — „сердце“) около рюмки желтого вещества, печень сильно увеличена, жидкости три унции. Истечение желчи грязного цвета, в желудке осталось много вина и буженины. Ободошная кишка сильно растянута». В мочевом пузыре был обнаружен ветвистый камень ярко-красного цвета, наличие которого Кондоиди определил как основную причину смерти. «Камчуг» аккуратно положили в пустую вазу для представления комиссии.
Обратный процесс проходил намного быстрее, потому что трудились все присутствующие. Павел Захарович, стоя на столе, крепко стянул шелковым шнурком горло покойной и грудные каналы. Де Тейльс с Маутом, вооружившись широкими ножами, убрали с тела лишний жир. Рибейро Саншес «кулаком запихивал в императрицу, словно в пустой мешок, сваренное в хвойной смоле сено. Каав-Бургаве, мастер опытный, бинтовал труп, будто колбасу, суровой тесьмой, также пропитанной смолами». После профессионально исполненной процедуры ненужные внутренности выбросили в мусор, а преображенная Анна Иоанновна была готова к торжественному погребению.
Португальский доктор Рибейро Саншес (1699–1783 годы) прожил в России 20 лет. Вернувшись на родину, он написал книгу «О лечении оспы у русских с добавлением также применявшихся старинных методов». Одной из причин малого распространения оспы в Московии автор назвал паровые бани, которыми житель жаркой страны восхищался как самым удивительным явлением в стране холодной. Придавая горячему пару слишком большое значение, Саншес ошибался, полагая, что баня способна заменить лекарства в случае заразных заболеваний. Некоторые мысли по этому поводу высказаны в другом его труде, названном «О парных российских банях поелику споспешествуют оне укреплению, сохранению и восстановлению здравия» (1779).
Еще одним придворным врачом, прославлявшим европейскую науку в России, был граф Иоганн (Жан Герман) Лесток (1692–1767 годы). До того как стать лейб-медиком русских царей, потомок французских аристократов получил медицинское образование и прибыл в Россию в 1713 году. По слухам, уже тогда он являлся тайным агентом Людовика XIV. Вначале граф Иоганн пользовался расположением Петра I и его супруги, но, обольстив дочь одного из придворных, не нашел защиты и был сослан в Казань на неопределенный срок. Заняв трон после смерти мужа, Екатерина I призвала опального доктора, назначив его своим лейб-хирургом.
В последующие годы Лесток верно служил Елизавете Петровне, тогда еще не императрице и даже не желавшей ею быть. Однако под давлением приближенных, в том числе графа Иоганна, дочь Петра решилась возглавить переворот и взошла на престол 25 ноября 1741 года. При Елизавете Петровне, имея богатство, признание и множество титулов, помимо звания лейб-медика, Лесток хранил самые интимные тайны царицы. Как и прежде, высоко оплачивались его политические интриги, касавшиеся внешней политики России, но в пользу Франции. Отдельные поручения исполнялись для прусского императора Карла VII, от которого Лесток получил графский титул.
Опасные игры придворного медика закончились в 1745 году, когда российский канцлер А. Бестужев-Рюмин перехватил его тайную переписку и поставил в известность императрицу. Через 3 года канцлер сумел добиться ареста Иоганна Лестока. Суд признал его политическим преступником и приговорил к смертной казни. В последний момент повешение заменили ссылкой. В 1762 году, уже после смерти Елизаветы Петровны, ее племянник Пётр III помиловал графа, причем с полным восстановлением в чинах и возвратом имущества.
Светлейший князь Смоленский, генерал-фельдмаршал Михаил Илларионович Кутузов (1745–1813 годы) не имел императорского титула. Однако непревзойденный полководческий талант героя трех военных кампаний позволяет назвать его даже не королем, а богом войны. Широкий кругозор, тонкий ум и редкий такт сочетались в нем с хитростью. Начав воевать с 19 лет Кутузов не проиграл ни одного сражения. Более удивительным представляется факт, что замысловатые операции зрели в голове, два раза насквозь пробитой пулями. 24 июля 1774 года при ликвидации турецкого десанта под Алуштой командир гренадерского батальона Кутузов получил первое ранение: пуля прошла через левый висок и вышла у правого глаза. Второе ранение получено во время следующей русско-турецкой войны. При осаде Очакова в 1788 году пуля вновь нашла Кутузова, пройдя навылет «из виска в висок позади обоих глаз, чудом миновав мозг». Осмотрев полководца, полевой врач Массот прокомментировал ситуацию следующими словами: «Должно полагать, что судьба назначает Кутузова к чему-нибудь великому, ибо он остался жив после двух ран, смертельных по всем правилам науки медицинской».
В апреле 1813 года, возглавляя союзные русско-прусские войска, Михаил Илларионович тяжело заболел. Его лечил профессор Х. Гуфеланд, известный в Европе медик, прибывший к русскому фельдмаршалу по приглашению прусского императора Фридриха Вильгельма. «Впервые увидев Кутузова, врач-чудодей Гуфеланд в изумлении смотрел на утопавшую в подушках, изуродованную старыми, давно зажившими ранами голову». Доктор разглядел след первой раны, полученной 39 лет назад. Тщательно изучил другой, более поздний рубец, искалечивший лицо генерала, удивленно заметив: «Два раза смерть щадила этого человека». Третий раз смерть не пощадила Кутузова. Предыдущее напряжение сил, простуда и «нервическая горячка, осложненная паралитическими явлениями», оборвали его славную жизнь. Он умер 16 апреля в возрасте 68 лет. Забальзамированное тело генерал-фельдмаршала Кутузова было перевезено в Петербург и погребено в Казанском соборе.
Знаменитый терапевт Григорий Антонович Захарьин (1829–1897 годы) был одним из последних представителей когорты придворных медиков. После окончания медицинского факультета Московского университета и успешной защиты диссертации Захарьин получил степень доктора медицины. Начиная с 1862 года работал на кафедре диагностики, а вскоре принял руководство факультетской терапевтической клиникой, оставаясь в этой должности до выхода в отставку в 1896 году.
Основная часть сочинений лейб-медика Захарьина относится к молодым годам. В «Медицинском вестнике» и «Московской Медицинской Газете» с 1853 по 1865 год опубликованы его работы: «Взаимное отношение белковой мочи и родимца беременных», «Учение о послеродовых болезнях», «Приготовляется ли в печени сахар», «По поводу некоторых вопросов о крови», «О возвратной горячке».
Согласно историческим документам, Захарьин являлся самым выдающимся клиницистом своего времени. Оригинальная методика первичного обследования больных, основанная на анамнезе, пользовалась успехом в определенных кругах. Будучи серьезным диагностом, он основал школу врачей-практиков. Многие выпускники школы впоследствии возглавляли кафедры внутренних болезней. По воспоминаниям современников, Захарьин отличался несдержанностью в обращении с коллегами, учениками и даже больными. Тяжелый нрав доктора сильно осложнял ему жизнь; постоянные конфликты в больнице, в семье, но особенно столкновение со слушателями школы побудили Захарьина досрочно уйти в отставку.
Имея атлетическое сложение и превосходное здоровье, император Александр III до поры не нуждался в медиках. Однако в начале 1890-х годов у него неожиданно обнаружился нефрит (от греч. nephros — «почка»). Подобный диагноз тогда звучал как приговор. В 1894 году монарх отдыхал в Крыму, располагаясь со своей семьей в одном из дворцов Ливадии. Здесь его лечили Захарьин и немецкий профессор Лейден. 20 октября 1894 года у императора начался приступ; вечером того же дня он скончался на 50-м году жизни, а доктор вернулся в Москву.
По завещанию Захарьина часть его немалого денежного состояния отходила общественным и просветительским учреждениям. Основную долю творческого наследия медика составили «Клинические лекции», в которых автор показал удивительное мастерство, красивым языком изложив собственные приемы диагностики и методики лечения. Лекции выдержали многочисленные издания и считаются образцом теории клинической медицины.
Академии и университеты
Реформы Петра I оказали значительное влияние на развитие российской медицины. Являясь сторонником научного подхода к любому делу, император поддерживал отношения со многими европейскими учеными. Среди его знакомых были Г. Бурхааве, Ф. Рюйш, И. Ньютон, А. ван Левенгук. Ввиду невысокой эффективности Лекарской школы в стране ощущалась острая нехватка профессиональных врачей русского происхождения. Пётр ставил престиж отечественной науки, в том числе и медицины, наравне с обороной и промышленностью. Однако волей судьбы становление российской науки стало заслугой иностранцев.
Единственным в то время высшим учебным заведением являлась Славяно-греко-латинская академия, основанная в 1687 году. Теологическая направленность этого заведения напоминала преподавание в ранних европейских университетах, но даже в таком виде академия имела огромное значение в подготовке специалистов для нужд государства и церкви, преподавателей учебных заведений, слушателей для медицинских школ. В 1814 году московская епархия решила устранить академию от мирских дел, поэтому с новым, более духовным названием ее перевели в Троице-Сергиеву лавру. В начале царствования Петра выпускники Славяно-греко-латинской академии стали первыми слушателями госпитальной школы.
Второе государственное медицинское заведение было учреждено по царскому указу в 1707 году и приписывалось Военному госпиталю за Яузой. Благодаря усилиям Н. Л. Бидлоо в школе преподавались дисциплины, прямо относящиеся к лечению. Изучив латынь и рисование, ученики знакомились с хирургией, десмургией (наложение повязок), фармацевтикой, аптекарским делом. Последнее традиционно изучалось на аптекарских огородах.
Внутренние болезни Бидлоо преподавал сам, читая лекции на латинском языке в палатах госпиталя. Имея большой опыт вскрытий, он передавал его воспитанниками, благо анатомирование трупов в петровской России не запрещалось. В качестве учебников профессор использовал свои рукописные труды: «Наставления для изучающих хирургию в анатомическом театре», «Зерцало анатомии», «Сокровище медико-практических лекций».
Дальнейшее открытие госпиталей сопровождалось созданием школ, подобных заведению за Яузой. Так, в 1715 Пётр I торжественно открыл Адмиралтейский морской генеральный госпиталь в Петербурге на Выборгской стороне. В 1729 году начал действовать подобный госпиталь в Кронштадте, в 1758 году открылись сухопутный госпиталь и школа в Барнауле.
Становление высшего образования в России связано с именем Павла Захаровича Кондоиди. Контроль над медицинским образованием входил в его должностные обязанности. Являясь президентом и архиятром (старшим врачом) Медицинской канцелярии, он ввел в программу врачебных школ физиологию, акушерство, основы гинекологии и педиатрии. Решением Кондоиди срок обучения удлинялся до 7 лет, а диплом выдавался после прохождения испытаний, порядок проведения которых также разрабатывал архиятр Медицинской канцелярии.
Главным событием в научной жизни России стало открытие Петербургской академии наук — основной и лучшей высшей школы страны. 28 января 1724 года император, «будучи в Зимнем доме, собственною своею рукою изволил подписать Проект учреждения академии». Детище императора разделялось на два учреждения: университет и собственно академия или социетет художеств и наук, как ее называл Пётр I.
Официально университет определялся как «собрание ученых людей, которые наукам высоким, яко теологии и юриспруденции, медицине и философии, младых людей обучают». В свою очередь, академия «есть собрание ученых и зело искусных людей, которые науки знают и новые знания совершить и умножить тщатся, а об обучении никакого попечения не имеют». В первоначальном варианте академию и университет представляли одни и те же лица, занимавшиеся и наукой, и преподаванием, без пересечения этих занятий.
Петербургская академия наук в XVIII веке
Пост президента академии занял немец Л. Л. Блюментрост, большинство ее членов тоже были иноземцами. Первые заседания академии проходили в доме П. П. Шафирова на Петербургской стороне. Позже она была переведена в новое здание на Васильевском острове, выстроенном для библиотеки и Кунсткамеры. В разное время иностранными и действительными членами Петербургской академии наук являлись выдающиеся ученые: математики Леонард Эйлер и Пафнутий Чебышев, физики Макс Планк и Бенджамин Франклин, историки Василий Струве и Сергей Соловьёв, поэты Александр Остенек и Иоганн Гёте, философы Вольтер, Дидро, Кант, химик-органик Александр Бутлеров, биолог Чарльз Дарвин. Медицину представляли Иван Павлов, Луи Пастер, Каспар Фридрих Вольф. Первым действительным членом академии, русским по национальности, стал Михайло Васильевич Ломоносов (1711–1765 годы) и оставался единственным в этом качестве долгое время.
Преподавание в университете соответствовало его статусу государственного светского заведения. Обучение проходило по трем направлениям — гуманитарному, физическому и математическому. Медицина (анатомия) включалась в состав физических наук вместе с ботаникой, химией, теоретической и экспериментальной физикой. В распоряжение студентов и преподавателей предоставлялись библиотека, анатомический театр, ботанический сад и Кунсткамера, основанная императором.
Первые экспонаты Кунсткамеры (от нем. kunst — «искусство») были закуплены в Голландии, где Пётр I жил в 1698 году. Вначале коллекция заспиртованных птиц, рыб, насекомых, уродов и отдельных частей человеческого тела хранилась в Москве, располагаясь в залах Главной аптеки. В 1714 году собрание перевезли в Петербург и разместили в библиотеке старого Летнего дворца, назвав музей Кунсткамерой. После второй зарубежной поездки Петра I экспозиция пополнилась минералами, раковинами и редкими камнями из Данцига; новыми животными, рыбами и змеями в спирту из Амстердама. Кроме того, в Голландии император купил анатомический кабинет Рюйша, отдав за препарированные трупы более 30 тысяч голландских гульденов. В 1718 году вышел указ о доставке в музей умерших уродов, камней и археологических находок со всех концов России. Спустя 4 года Кунсткамеру и библиотеку перевели в отдельное новое здание, где они находились до того, как поступили в ведение Академии наук.
Михайло Ломоносов
Гениальность Михайло Ломоносова — русского ученого с мировым именем, поэта, историка, художника — сознавали его современники и не оспаривали потомки. «Все научные мемуары Ломоносова не только хороши, но даже превосходны» (Л. Эйлер). «Уважаю в Ломоносове великого человека, но, конечно, не великого поэта. Между Петром I и Екатериною II он один является самобытным сподвижником просвещения. Он создал первый университет; он сам был первым нашим университетом» (А. Пушкин). В деле научного и духовного возрождения отечества Ломоносов считался непосредственным продолжателем Петра I. Его разносторонняя ученая деятельность являлась фактическим приложением преобразований царя, но в сфере науки и литературы. Сын неграмотного беломорского крестьянина начал учиться лишь в 19 лет, поступив в Славяно-греко-латинскую академию. Через 4 года Ломоносова зачислили в Академический университет Петербурга, затем отправили продолжать учебу в Германии. С 1742 года Михайло Васильевич — адъюнкт, а с 1745 года — действительный член Петербургской академии наук.
Едва заняв должность преподавателя, Ломоносов добился разрешения читать публичные лекции на русском языке. В 1746 году его заботой стал набор студентов из семинарий, увеличение собрания переводных книг, практическое приложение естественных наук. Не прерывая занятий физикой, астрономией, химией, Ломоносов писал научные трактаты на латинском языке. Он принимал непосредственное участие в организации Московского университета, открывшегося в 1755 году.
Из переписки с графом И. И. Шуваловым, с которым Ломоносов долгое время сохранял дружеские отношения, видна работа ученого по составлению проекта высшего учебного заведения в Москве. «К великой моей радости я уверился, что объявленное словесно предприятие, подлинно в действо произвести намерились к приращению наук, следовательно, к истинной пользе и славе нашего отечества. …Ежели Московский университет по примеру иностранных учредить намереваетесь, то весьма справедливо. Профессоров в полном университете меньше 12 быть не может в факультетах Философском (6), Юридическом (3), Медицинском (3). В последнем должны быть доктора и профессора химии, анатомии и натуральной истории для изучения минералов, трав и животных. А чтобы академики в потребных вещах недостатка не имели, то надлежит библиотека и натуральных вещей камора (кабинет минералов). Без живописца и гравировального мастера обойтись невозможно будет, потому как издания, которые в науках чинится будут, ежели их сохранять и публиковать, должны рисованы и градированы быть. При университете должна быть гимназия, без которой университет, как пашня без семян» (Ломоносов, июль 1754 года).
В одном из писем содержались советы по наилучшему порядку обучения и организации классов. Ломоносов предлагал все дисциплины разделить на три класса по наукам математическим и «которые от оных зависят»; физическим; гуманитарным или «гуманиоре», включавшим в себя историю и право. На втором курсе предполагалось преподавать по петербургскому подобию: физику, анатомию, химию и ботанику. Ученый рекомендовал, кроме профессоров, принять секретаря, «который все, что в академии предлагается, в протокол вносит, в порядок приводит». Своеобразным пророчеством великого естествоиспытателя предстала «Ода на день восшествия на престол Елизаветы Петровны», написанная Ломоносовым в 1747 году:
О вы, которых ожидает
Отечество от недр своих
И видеть таковых желает,
Каких зовет от стран чужих,
О ваши дни благословенны!
Дерзайте ныне ободренны
Раченьем вашим показать,
Что может собственных Платонов
И быстрых разумом Ньютонов
Российская земля рождать.
Спустя 10 лет после основания учреждения в качестве преподавателя теоретической медицины Московского университета приступил к работе профессор Семен Герасимович Зыбелин (1735–1802 годы). Получив диплом доктора философии в Первопрестольной, молодой ученый несколько месяцев работал и учился под руководством Ломоносова в Петербургской академии, а затем уехал на стажировку в Лейден.
Московский университет в середине XIX века
В 1764 году он получил степень доктора медицины, вернулся на родину и начал читать курс физиологии и патологии с общей терапией в Московском университете. Лекции Зыбелина пользовались огромной популярностью, потому что впервые читались на русском языке. «Многие причины преждевременной гибели человечества находятся в двух источниках — физическом и политическом», — утверждал профессор в то время, когда занимался тяжелыми проблемами предотвращения эпидемий, детской смертности, гигиены и санитарии.
Присваивать ученые степени дозволялось ранее только Медицинской коллегии. В 1791 году это право получил Московский университет. Первым русским диссертантом, защитившимся в его стенах, стал выпускник Ф. И. Барсук-Моисеев (1786–1811 годы). Почти одновременно со степенью доктора медицины молодой ученый получил звание профессора и должность преподавателя в alma mater. Со второй половины XIX века доктора медицины отличались специальным серебряным знаком, носившимся на правой стороне груди, ниже всех наград. В феврале 1897 года был утвержден лекарский знак, также изготовленный из серебра, а докторский с того времени делался из золота.
Нагрудный знак доктора медицины
К окончанию правления Екатерины II в России действовали два высших медицинских учебных заведения. На медицинском факультете Московского университета отдавалось преимущество вопросам общей патологии, терапии и физиологии. Медико-хирургическая академия в Петербурге готовила высококлассных врачей на основе углубленного изучения анатомии, топографической анатомии и хирургии. В течение 50 лет открылись еще 6 университетов в разных городах страны, включившие в свой состав медицинские факультеты. В 1802 году начал работу университет в Дерпте (Тарту), затем в Вильно (1803), Казани (1804), Харькове (1805), Киеве (1841).
В первые годы после создания российские университеты действовали на основании собственных уставов, разработанных по европейскому образцу и предусматривавших демократичность внутренних порядков. Наряду с выборами ректора, деканов и преподавателей, студентом позволялось высказывать недовольства по поводу всего, что относилось к учебе.
В начале XIX века университеты были центрами свободомыслия и самых передовых идей. Постепенно накапливавшееся недовольство властей вылилось в ряд репрессивных мер, первой из которых была ревизия Казанского университета в 1820 году. Проводивший проверку попечитель округа М. Магницкий вскрыл множество «неблаговидных фактов», традиционно начав с анатомирования. С гневом восприняв «безобразия, творившиеся в морге», он запретил аутопсии, приказал закрыть анатомические театр и музей. Все трупы, а также отдельные препараты были отпеты и похоронены по христианскому обряду. При Николае I университеты подчинялись новому уставу, отменившему автономию. Кроме того, управление высшими учебными заведениями передавалось попечителям, в свою очередь подчинявшимся царскому правительству. С отменой крепостного права в 1863 году независимость университетов была восстановлена и вновь отменена через 20 лет.
Юбилейная медаль I Московского медицинского института
По воле императора Александра II с 1869 года высшее образование стало доступно женщинам. Первые высшие женские курсы, где готовили врачей и учителей, были открыты в Санкт-Петербурге (Аларчинские) и в Москве (Лубянские). Самые знаменитые Бестужевские курсы действовали в Санкт-Петербурге с 1878 года. Учебное заведение называлось по имени главы — прославленного историка К. Н. Бестужева-Рюмина. Не менее известны московские женские курсы профессора В. И. Герье, основанные в 1872 году. Высшие учебные заведения для женщин принимали слушательниц до 1917 года, не прерывая работу во время войн и народных волнений.
Несмотря на высокий уровень подготовки, женские курсы решали вопрос образования лишь отчасти, потому как выпускницы имели статус лекаря. Университеты, степень доктора медицины и научная деятельность стали доступны женщинам только в XX веке. В царское время это не удавалось почти никому, хотя желающих было достаточно. Известно, что дамам разрешалось присутствовать на лекциях В. Грубера, С. Боткина, И. Сеченова. Немногие профессора позволяли женщинам посещать занятия в клиниках, привлекали их к научной работе. Однако подобная практика существовала полулегально, а ученица не имела права называться врачом.
Первой русской женщиной-доктором с университетским образованием стала Надежда Прокофьевна Суслова (1843–1918 годы). Три года обучения в университете Цюриха, успешная защита диссертации позволили ей получить степень доктор медицины, хирургии и акушерства.
Нагрудный знак женщины-врача. 1880 год
Российское образование первой получила Варвара Александровна Кашеварова-Руднева (1842–1899 годы). Окончив акушерские курсы, в 1862 году отважная девушка добилась разрешения посещать лекции Медико-хирургической академии в Петербурге и прошла полный курс. Она являлась единственной женщиной — ученицей И. Сеченова, Н. Якубовича, М. Руднева. Ее наставниками были академик Н. Зимин и А. Бородин, успешно совмещавший сочинение опер с преподаванием химии. Получив диплом, Варвара Александровна около 6 лет служила лекарем в Башкирском казачьем войске. Кашеварова-Руднева успела начать обучение до 1863 года, когда указом правительства женщинам был запрещен доступ в университеты даже в качестве вольнослушательниц. Более того, согласно новому университетскому уставу, дамам не разрешалось переступать порог высшего учебного заведения.
Некоторое смягчение участи представительниц прекрасной половины человечества последовало вслед за царским указом 1872 года. Обеспокоенный усилением движения за равноправие женщин, Александр II принял решение об открытии «Особого женского курса для образования ученых акушерок» при Медико-хирургической академии. Несмотря на юридическую обособленность, слушательницы получали полноценное высшее медицинское образование, следовательно, могли заниматься наукой и в работе признавались наравне с мужчинами. В царствование Николая II медицинские факультеты открылись в университетах Саратова и Новороссийска. Кроме того, подготовкой профессиональных лекарей занимались Варшавский университет, Психоневрологический институт в Петербурге, высшие женские курсы в Киеве и Одессе. В начале XX века слушателей любого пола и сословия принимали в Медико-хирургическую академию, к тому времени переименованную в Военно-медицинскую академию.
Анатомическая школа
Вплоть до начала XIX века анатомия (от греч. anatome — «рассечение») не считалась самостоятельной дисциплиной. Наука о внутреннем строении организма долгое время объединялась с физиологией, патологией и патологической физиологией. Изучение всех направлений проходило в тесной связи с хирургией. Оттого выдающиеся анатомы прошлого являлись одновременно превосходными терапевтами, хирургами, физиологами. В настоящее время различается анатомия животных и анатомия растений. Самостоятельным разделом выступает анатомия человека, в свою очередь, разделяющаяся на нормальную и патологическую анатомию. Кроме того, существует такая дисциплина, как сравнительная анатомия животных. Анатомическая школа появилась в России и прославилась на весь мир благодаря Петру I, правильно понимавшему глубокий смысл фразы «врач не анатом не только бесполезен, но и вреден». Император всегда проявлял большой интерес к медицине, способствовал развитию медицинского дела как на практике, так и в теоретической области. Часто бывая за границей, он имел возможность встречаться с самыми знаменитыми учеными Европы: А. ван Левенгуком, Г. Бурхааве, И. Ньютоном. Пётр I внимательно изучал методы работы Лейденского и Оксфордского университетов. Во время пребывания в Голландии познакомился с Ф. Рюйшем, неоднократно посещал его лекции, интересовался экспонатами знаменитого Анатомического музея. Отметив интерес русского царя к медицине, нидерландский анатом позволил ему присутствовать на операциях и вскрытиях. В здании, где проходили аутопсии, специально для Петра I была устроена тайная дверь, через которую император мог пройти незаметно, предварительно получив извещение от Рюйша.
Пётр I Великий
Сразу после возвращения на родину в 1699 году воодушевленный император устроил для придворных своеобразные курсы по анатомии. По негласному правилу «советы» и «приглашения» монарха считались строго обязательными, потому бояре безропотно посещали лекции и вскрытия, вынужденно взирая на невиданное до того «трупоразодрание».
Сам император принимал непосредственное участие в анатомировании, «редко пропуская такой случай, чтоб не присутствовать при оном, и часто даже помогал операциям. Co временем приобрел он в том столько навыку, что весьма искусно умел анатомировать тело, пускать кровь, вырывать зубы, делая то с великою охотою».
В 1717 году Пётр I купил анатомический кабинет Рюйша, положив начало Кунсткамере, первому русскому музею редкостей. В настоящее время петровская коллекция размещена в Санкт-Петербурге, в здании Музея антропологии и этнографии Российской академии наук. По указу императора с 1718 года пополнение коллекции стало заботой не только ученых, но и каждого российского гражданина.
Преподавание медицины во времена Петра I проходило строго в естественно-научном направлении. Слушатели анатомических лекций, помимо «Врачевской анатомии» Е. Славинецкого, пользовались учебниками иностранных авторов на латинском и немецком языках.
В начале XVIII века по заказу Петра I на русский был переведен рукописный анатомический атлас Готфрида Бидлоо «Анатомия человеческого тела в 105 таблицах» (1685). Если профессор Готфрид прославился в России как автор превосходного учебника, то его племянник Николас ван Бидлоо стал «ближним доктором», или лейб-медиком, императора, а позже руководителем госпитальной школы за Яузой. Его рукописное руководство «Наставление для изучающих хирургию в анатомическом театре» в печатном варианте впервые увидело свет только в 1979 году.
Книга русского доктора Мартына Ивановича Шеина (1712–1762 годы) также создавалась на латинском языке. Атлас анатомии «Словник, или иллюстрированный указатель всех частей человеческого тела» (1744) сыграл немалую роль в развитии отечественной анатомии и хирургии. Книга проиллюстрирована самим автором. В 1757 году он лично перевел на русский язык «Сокращенную анатомию, все дело анатомическое кратко в себе заключающую» Л. Гейстера, таким образом предоставив российским медикам практическое руководство по анатомии на родном языке.
Одной из многочисленных заслуг Шеина стали долгожданные переводы анатомических и медицинских терминов. До него русской медицинской терминологии не существовало. Искренне веря в светлое будущее отечественной науки, доктор повторял: «География, навигация, архитектура, медицина и прочие знания, которые прежде всего в России мало известны были, ныне столько нам открыты. Мы уже имеем пригодных российских географов, мореплавателей, архитекторов и медиков и, может быть, в краткое время потомки наши увидят все оное в гораздо большем совершенстве». Среди анатомов, одними из первых преподававшими медицину на русском языке, наиболее известны К. Щепин (1728–1770 годы) и ученик М. Ломоносова академик А. Протасов (1724–1796 годы).
Научная анатомическая школа сформировалась на базе Петербургской медико-хирургической академии под руководством физиолога и анатома Петра Андреевича Загорского (1764–1846 годы). Являясь приверженцем функционального, эволюционного взгляда на анатомию, он оставил потомкам работы по анатомическим аномалиям и механизму их возникновения, серьезно занимался сравнительной анатомией. Продолжая дело, начатое Шеиным и Протасовым, профессор апробировал русскую анатомическую терминологию в своей книге «Сокращенная анатомия» (1802). Переиздававшийся более 5 раз фундаментальный труд Загорского представлял собой своеобразное руководство по анатомии, предназначенное для врачей русского происхождения. К сожалению, прекрасно изложенный материал не был проиллюстрирован.
Среди преемников Загорского заметный след в истории отечественной медицины оставили первый русский профессор Московского университета С. Зыбелин и автор статьи «О строении почек» А. Шумлянский (1748–1795 годы). Создатель «Курса анатомии» К. Мухин (1766–1850 годы), всю жизнь преподававший в Московском университете, был непосредственным учеником Загорского и его продолжателем по кафедре анатомии Петербургской медико-хирургической академии.
Российский анатом, академик Илья Васильевич Буяльский (1798–1866 годы) прославился как основатель топографической анатомии — прикладной к хирургии науки, изучающей взаиморасположение органов и их отношение к кровеносным сосудам и нервам. Заслугой Буяльского является создание анатомо-хирургических таблиц, разработка методик оперативного лечения сосудистых аневризм, способов бальзамирования и замораживания трупов. Уже первые его труды получили мировую известность. В 1828 году вышли в свет «Анатомико-хирургические таблицы», состоявшие из 36 рисунков и 14 таблиц, причем органы представлялись в натуральную величину.
«Издание сие можно назвать великолепным, и оно делает честь не только сочинителю, но и всей российской хирургии», — отозвался о работе Буяльского репортер «Военно-медицинского журнала». Огромная научная ценность «Таблиц» заключалась именно в прекрасных иллюстрациях, так как почти все ранние учебники рисунков не имели. Работы Буяльского объединили в себе сведения по топографической анатомии и оперативной хирургии. Историки называют «Анатомико-хирургические таблицы» первым в России отечественным атласом по оперативной хирургии. В 1844 году слушатели и преподаватели медицинских факультетов получили еще один учебник — «Краткую общую анатомию тела человеческого». Предназначение книги, опубликованной в 1860 году, понятно из названия: «Анатомические записки для обучающихся живописи и скульптуре в императорской академии художеств».
Будучи искусным хирургом, доктор сконструировал и внедрил в практику множество новых инструментов. В качестве анатома-практика предложил новые способы изготовления тонких коррозионных анатомических препаратов. Некоторые из них, например препараты почек, были приготовлены в 1863 году и сохранились до нашего времени. В качестве практикующего хирурга Буяльский одним из первых применил наркоз. При проведении операций использовал крахмальную повязку и самые современные тогда антисептики. Ему принадлежит авторство методик проведения операций на верхней челюсти, кровеносных сосудах. В 1866 году в честь И. В. Буяльского была отлита памятная золотая медаль.
С деятельностью Н. И. Пирогова связан высший расцвет практической анатомии. Великий российский хирург, педагог, общественный деятель, основатель военно-полевой хирургии и анатомо-экспериментального направления в медицине убедительно доказал основную роль анатомии в клинической медицине. Пирогов логично завершил начинания Буяльского, утвердив топографическую анатомию как самостоятельную науку. В его трудах представлены методы так называемой ледяной анатомии, включающей разнообразные способы распила замороженных трупов.
Окончание XIX столетия в российской науке ознаменовалось появлением нескольких научных анатомических школ. На базе Московского университета действовала школа Д. Н. Зернова (1834–1917 годы). Теории этого ученого основывались на анатомии центральной нервной системы. Многолетние исследования головного мозга позволили российскому анатому представить доказательства ошибочности теории Чезаре Ломброзо о врожденных человеческих качествах (преступности или гениальности). В Киеве славилась школа гистолога В. А. Беца (1834–1894 годы). Являясь создателем оригинального учения об архитектонике коры головного мозга, Бец в 1874 году описал гигантские пирамидные клетки, позже названные его именем.
Петербургский анатом Петр Францевич Лесгафт (1837–1909 годы) известен каждому россиянину как инициатор научного подхода к физическому воспитанию в государственных масштабах. Наряду с исследованиями в теоретической анатомии, великий педагог и врач занимался разработкой функционального направления в медицине. К оценке физической культуры он пришел от анатомии. Согласно Лесгафту, «форма непрерывно изменяется под влиянием функций и условий питания, следовательно, совершенная форма здорового организма находится в прямой зависимости от активного воздействия на него упражнений, разработанных на научной основе». Разработав четкую систему физического образования и врачебно-педагогического контроля, Лесгафт образно проложил мост между анатомией и физической культурой населения России.
Внедрение методик высокотехнологичного XX века расширило возможности научной анатомии, еще более приблизив ее к практической медицине. Например, открытия Рентгена, а далее, как следствие, создание рентгеноанатомии предоставили возможность использовать рентгенодиагностику для постановки диагноза. В настоящее время распознавание заболеваний на основе рентгенологических данных осуществляется посредством рентгеноскопии и рентгенографии.
Бабичьи дела
По древней традиции на Руси родовспоможением и женскими недугами занимались повитухи (повивальные бабки), которых нельзя причислить к знахарями или колдуньям в силу их профессионализма.
Повивальное искусство во все времена относилось к истинной медицине, свободной от предрассудков и религиозности, потому как во время родов помогал не Всевышний, а женщина, владевшая хирургическими приемами.
Являясь единственной сферой врачевания, где властвовали женщины, в качестве научной дисциплины акушерство обязано мужчинам. Первым представителем сильной половины человечества, обратившим внимание на женские проблемы, был Павел Захарович Кондоиди. По его инициативе в 1757 году в Москве и Петербурге открылись бабичьи школы, где русских «присяжных бабок» обучали иноземные профессора.
Создание системы подготовки акушерок началось только через 3 года после выхода постановления Сената, решившегося наконец «упорядочить бабичьево дело в пользу общества» (1574). Наряду с основными положениями, касавшимися организации обучения, Сенат утвердил своеобразную клятву Гиппократа, обязательную для произношения каждой выпускницей повивальной школы: «Когда востребована буду, днем и ночью немедленно ходить, всякую возможную прилежность и усердие оказывать. Если роды продолжительны будут, к муке напрасно не склонять и не принуждать, а буду ожидать настоящего времени, при том браных слов, клятв, пьянства, непристойных шуток, неучтивых речей и от прочего совершенно удерживаться».
В первоначальном варианте курс родовспоможения предусматривал только теоретическое обучение. Лекции читали преподаватели-иностранцы — один профессор повивальных наук и акушер, не имевший степени доктора медицины. В 1764–1771 годах теория дополнилась практикой в родильных отделениях Московского и Петербургского воспитательных домов. Специально для воспитанниц повивальной школы из Европы было выписано несколько экземпляров руководства по акушерству. В первые годы имелись немалые трудности с набором. Например, в 1757 году в столице учились 11, а в Москве — лишь 4 повитухи. За первые 20 лет Московская бабичья школа выпустила 5 акушерок из «прирожденных россиян» и 30 иностранок.
С приходом в школу Нестора Максимовича Максимовича-Амбодика (1744–1812 годы) преподавание повивального искусства достигло европейского уровня. Новый руководитель обладал степенью доктора медицины и славой первого русского акушера, удостоенного звания профессора. Окончив Петербургскую госпитальную школу в 1770 году, он получил государственную стипендию для продолжения образования на медицинском факультете Страсбургского университета. Во Франции Максимович-Амбодик защитил докторскую диссертацию, представив работу на тему «О печени человека». Акушерство не стало единственным увлечением молодого доктора. Впоследствии его назовут основоположником научной педиатрии и фармакогнозии (от греч. pharmakon — «лекарство» и gnosis — «знание») — науки, изучающей лекарственное сырье и продукты его первичной переработки.
Возвратившись в Россию, Максимович-Амбодик закупил современные акушерские инструменты и учебные пособия. Во время работы в госпитале он первым в России решился применить акушерские щипцы. Читая лекции на русском языке, доктор сопровождал слова показами на муляже и у постели рожениц. Муляж, воспроизводящий размеры и форму женского таза, деревянный младенец, стальные щипцы («клещи») и серебряный катетер заказывались лучшим мастерам по эскизам Максимовича-Амбодика. Изогнутые и прямые, с деревянными рукоятками «клещи» знаменитого акушера использовались медиками многих поколений.
Открытие Н. М. Максимовича-Амбодика: а — акушерские щипцы; б — метод наложения акушерских щипцов
Изображения инструментария с подробным описанием его использования, а также теория акушерства и мысли о его месте в отечественной науке представлены в книге «Искусство повивания, или Наука о бабичьем деле». Фундаментальный труд стал первым истинно российским руководством по акушерству и педиатрии. По примеру Максимовича-Амбодика многие русские акушеры занялись конструированием «клещей». Широкая практика их применения значительно снизила смертность как рожениц, так и младенцев. В медицинских архивах сохранились зарисовки щипцов харьковского доктора И. П. Лазаревича (1829–1902 годы). Его инструмент отличался небольшой тазовой кривизной, отсутствием перекреста ложек и, по оценке специалистов, был удобен только для создателя.
Во второй половине XVIII века в стране началось быстрое развитие научного родовспоможения. Центрами российского акушерского искусства стали в единой мере Москва и Петербург. В 1797 году столичных женщин принимали в новом родильном госпитале на 20 коек. Здесь же работала Повивальная школа, рассчитанная на 22 воспитанницы. В настоящее время на месте госпиталя располагается Институт акушерства и гинекологии Российской академии медицинских наук (РАМН).
Большим событием в отечественной медицине стало открытие в 1798 году Медико-хирургических академий в Москве и Петербурге. Первым профессором кафедры акушерства в Московской медико-хирургической академии был Г. Фрезе. Соответственно в Петербурге в подобном качестве выступил И. Конради. В то время лекции читались на русском языке и русскими преподавателями. Слушатели пользовались лучшими учебниками отечественных и зарубежных авторов.
При высоком уровне теоретической подготовки практическое обучение акушеров довольно долго оставляло желать лучшего. В 1790 году кафедру повивального искусства в Московском университете возглавил известный клиницист Вильгельм Михайлович Рихтер (1783–1822 годы). Получив образование в Москве, он защищал диссертацию в Баварии, выступая перед профессорами Эрлангенского университета. На родине Рихтер проявил активность как организатор, добившись учреждения Повивального института на 3 койки при Клиническом институте Московского университета. Через 20 лет число коек увеличилось в 2 раза.
Последующие десятилетия отмечены введением наркоза: эфирного в 1846 году и хлороформа в 1847 году. Начало профилактики родильной горячки относится к тому же году. Огромное значение в деле снижения смертности имело повсеместное введение антисептики и асептики. Вместе с достижениями в области физиологии женского организма эти открытия содействовали развитию гинекологии с дальнейшим отделением ее от акушерства.
Основоположником российской гинекологии считается ученик Н. Пирогова, одаренный хирург Александр Александрович Китер (1813–1879 годы). Более 10 лет он занимал должность главы кафедры акушерства Петербургской медико-хирургической академии. Специализируясь в области женских и детских болезней, профессор Китер написал первый в стране учебник по гинекологии. Книга под названием «Руководство к изучению женских болезней» была опубликована в 1858 году, после того как автор произвел успешную операцию по удалению матки у больной раком.
Оперативная гинекология конца XIX века развивалась благодаря практической деятельности акушера Антона Яковлевича Крассовского (1821–1898 годы). Воспитанник знаменитого Китера неоднократно и с успехом производил операции по удалению матки, постоянно улучшая технику. По его предложению в университетах была введена классификация форм узкого таза с четким разделением понятия «анатомически узкий таз» и «клинически узкий таз». Такое разграничение позволило доктору разработать четкие показания для наложения акушерских щипцов, практически отменив их применение при узком тазе. «Курс практического акушерства», созданный Крассовским, в течение многих лет считался лучшим учебником по гинекологии. Его заботами в Петербурге начало действовать акушерско-гинекологическое научное общество и одновременно вышел в свет первый номер «Журнала акушерства и женских болезней» (1887). Достойным преемником Крассовского стал известный в России гинеколог Владимир Фёдорович Снегирёв (1847–1916 годы). По его инициативе гинекология окончательно определилась как независимая наука. С 1884 года преподавание этого предмета велось по руководству Снегирёва, назвавшего свой труд «Маточные кровотечения».
В. Ф. Снегирёв
В 1889 году доктор организовал и возглавил первую в стране гинекологическую клинику, открывшуюся на базе Московского университета. Собственно клиника образовалась позже, а Снегирёв начинал работу в палате на 4 койки, выделенной для экспериментального лечения по протекции Г. А. Захарьина. Принимая самых тяжелых больных, доктор оперировал с неизменным успехом; смертность среди его пациенток была исключением. В 1909 году на торжествах по случаю 35-летия научной деятельности профессора Снегирёва имениннику вручили серебряную медаль с надписью «За труды в гинекологии». Точно такие же медали, но сделанные из бронзы, раздали всем присутствующим в зале. Владимир Фёдорович Снегирёв стал первым в России руководителем, который отважился доверить должность ординатора своей клиники врачу-женщине! Существенный вклад в развитие российского акушерства внес детский врач Степан Фомич Хотовицкий (1794–1885 годы) — один из основоположников отечественной педиатрии. Его работа на тему болезней детского возраста с 1847 года утвердилась на кафедрах как лучшее в России учебное пособие в данной области.
После Октябрьского переворота в стране происходили события, затмившие такое явление, как культура. Университетское образование, наука, теоретические и эмпирические достижения воспринимались как пережиток прошлого. Однако важность поддержания здоровья осознавали даже в такое трудное для страны время. В 1920–1930 годах большими тиражами выходила печатная продукция медицинского характера. Помимо открыток с изображениями знаменитых медиков Н. Пирогова, И. Павлова, С. Юдина, выходили агитационные плакаты с призывами «Пионер — береги свое здоровье!», «Колхозник, вступай в ряды Общества КК и КП! Этим ты поможешь оздоровить свой труд и быт!», «Поднимем колхозные массы на укрепление санитарной мощи СССР!».
Агитационная открытка.
1929 год В рамках народного общества «Друг детей» издавались агитки (агитационные открытки) с весьма полезными рекомендациями молодым матерям: «Не удаляйте сами попавших в ухо ребенка насекомых, а для удаления их обращайтесь к врачу!», «Сон в общей постели вреден для ребенка!», «Следите, чтобы при купании грудных детей вода не попала в ухо!». Однако самым популярным выпуском были открытки, где изображалась толпа младенцев с плакатами «Мы требуем здоровых родителей!», «Акушерок, а не бабок!», «Чистого воздуха и света! Защиты от мух!». Продукция подобного содержания выпускалась в Москве, но продавалась во всех крупных городах страны.
Рождение русской физиологии
«Мы привыкли думать, что физиология — это одна из специальных наук, нужных для врача и ненужных для выработки миросозерцания. Но это неверно. Теперь надо понять, что разделение души и тела имеет лишь исторические основания. Что дело души, выработка миросозерцания, не может обойтись без знания тела и что физиологию, в обширном смысле, надлежит положить в руководящие основания при изучении законов жизни», — говорил академик Алексей Алексеевич Ухтомский (1875–1942 годы). Исследования известного русского физиолога относились ко времени, когда наука о жизнедеятельности утратила аналитический характер, вступив в период строго направленных исследований, основанных на знании природы высшей нервной деятельности.
К началу XIX века ни один физиолог с мировым именем уже не искал причины согласованной работы человеческого организма в некоей «жизненной силе». Работы Ухтомского посвящены изучению процессов возбуждения, торможения и механизма лабильности (от лат. labilis — «неустойчивый»), что являлось закономерным продолжением открытий Сеченова и Павлова. В качестве существенного дополнения к известным идеям можно назвать учение Ухтомского о временно господствующем очаге возбуждения в центральной нервной системе (доминанте).
Формирование материалистических основ русской физиологической школы связано с открытиями московского физиолога Алексея Матвеевича Филомафитского (1807–1849 годы). Научная деятельность одного из основателей экспериментальной патологии началась с защиты докторской диссертации на тему «О дыхании птиц» (1833). После двух лет работы в Германии под руководством естествоиспытателя И. Мюллера ученый вернулся в Московский университет. В 1836 году профессор Филомафитский написал книгу «Физиология, изданная для руководства своих слушателей», ставшую первым учебником по физиологии.
Совместная работа с Н. И. Пироговым определила его приверженность экспериментальному методу в медицине. Результатом совокупного труда великих физиологов стала новейшая методика внутривенного наркоза (1847), решение проблем дыхания, пищеварения, переливания крови. Личной заслугой Филомафитского считается создание множества физиологических приборов — таких, как маска для эфирного наркоза и аппарат для переливания крови. Анализ экспериментальной деятельности в области кровообращения представлен в «Трактате о переливании крови» (1848).
В середине XIX века мировая аналитическая физиология разделилась на два направления, характеризовавших отношение их представителей к явлениям, протекающим в живом организме. Адепты вульгарного материализма, например Ф. Брюхнер, К. Фогт, Я. Молешот, отталкивались от внутренних, или вегетативных, процессов — обмен веществ, кровообращение, дыхание. Э. Дюбуа-Реймон и его сторонники, подозревавшие «животные», или анимальные, явления, якобы определявшие поведение любого живого существа, автоматически причислялись к агностикам (от греч. agnostos — «недоступный познанию»). Основываясь на учении, отрицающем возможность познания объективного мира и достижение истины, они ограничивали роль науки лишь познанием явлений.
«Гениальным взмахом русской научной мысли» назвали коллеги деятельность Ивана Михайловича Сеченова (1829–1905 годы). Великий представитель российской науки, один из создателей физиологической школы, он обосновал рефлекторную природу жизнедеятельности. Показав, что в основе психических явлений лежат физиологические процессы, он заявил о возможности их изучения объективными методами: «все акты сознательной и бессознательной жизни по способу происхождения суть рефлексы». После окончания медицинского факультета Московского университета Иван Михайлович по традиции проходил стажировку за границей. Создание диссертации проходило в лабораториях И. Мюллера, Э. Дюбуа-Реймона, К. Бернара, К. Людвига. В 1860 году Сеченов вернулся в Москву и защитил работу на тему «Материалы для будущей физиологии алкогольного опьянения», получив звание профессора. Посвятив жизнь теоретической деятельности, ученый исследовал дыхательную функцию крови; вывел объективную концепцию поведения, заложил основы физиологии труда, возрастной, сравнительной и эволюционной физиологии.
Труды Сеченова оказали немалое влияние на развитие естествознания, а сам автор в 1869 году был удостоен звания член-корреспондента Петербургской АН, через 35 лет став ее почетным членом. Его классический труд «Рефлексы головного мозга» (1863) представлял собой обобщение итогов собственных исследований и опыта предшественников. Книга написана по заказу поэта Н. А. Некрасова, руководившего тогда журналом «Современник». Издатель предложил ученому описать состояние современного естествознания. Задача была исполнена превосходно, однако излишне прогрессивные взгляды автора, подтвержденные физиологической эмпирикой, обусловили неприятие со стороны властей. Произведение признали опасным и запретили публикацию в «Современнике». Тем не менее в том же году статья «Рефлексы головного мозга» появилась на страницах «Медицинского вестника» и вскоре вышла в виде брошюры.
И.М. Сеченов
До Сеченова представления о работе мозга ограничивались поверхностными знаниями, более всего — догадками и необоснованными гипотезами. Физиологи не могли сопоставить рефлекторные принципы с деятельностью головного мозга, потому как учение о нейроне было открыто только в 1884 году испанским гистологом С. Рамон-Кахалем. Еще позже появилось понятие о синапсе (от. греч. synapsis — «соединение»), служащем для передачи информации от нейрона другим клеткам, например мышечным или железистым. Термин «синапс» ввел английский физиолог Ч. Шеррингтон в 1897 году.
Открытие центрального (сеченовского) торможения в 1863 году доказывало факт одновременного присутствия процессов возбуждения и торможения. Именно параллельное их существование определяет деятельность центральной нервной системы. Материалистические принципы автора «Рефлексов головного мозга» выражались в мысли о том, что «среда, в которой существует животное, оказывается фактором, определяющим организацию… Организм без внешней среды невозможен, поэтому в научное определение организма должна входить и среда, влияющая на него».
Сторонники Сеченова составили крупную физиологическую школу. Его учениками и продолжателями были Б. Ф. Вериго, В. В. Пашутин, Н. Е. Введенский. По словам И. Павлова, «Иван Михайлович и полк его дорогих сотрудников приобрели вместо половинчатого весь нераздельно единый животный организм. И это — целиком русская неоспоримая заслуга в мировой науке, в общечеловеческой мысли».
Российский физиолог Бронислав Фортунатович Вериго (1860–1925 годы) установил влияние кислорода на способность крови связывать углекислый газ. Позже открытие получило наименование «эффект Вериго».
Ученику Сеченова принадлежит множество работ по электрофизиологии. Один из основоположников патофизиологии — Виктор Васильевич Пашутин (1845–1901 годы) — является автором первого в России руководства по этой отрасли науки. Кроме того, он описал некоторые патологические процессы, в частности нарушение обмена веществ и теплообмена, голодание, кислородную недостаточность.
Газовый насос Сеченова
Профессор кафедры физиологии знаменитый российский ученый Николай Евгеньевич Введенский (1852–1922 годы) глубоко изучал закономерности реагирования тканей на различные раздражители. В 1887 году он защитил диссертацию, представив жюри работу «О соотношении между раздражением и возбуждением при тетанусе». Греческим словом «тетанус» дословно обозначается обыкновенное оцепенение, или судорога. В физиологии так называют состояние длительного сокращения, максимального напряжения мышцы, возникающее при поступлении к ней нервных импульсов с такой частотой, что расслабления между сокращениями не происходит. Эксперименты по изучению тетануса велись с помощью телефонного аппарата, позволившего прослушивать ритмическое возбуждение в нерве. Диссертации предшествовало обоснование теории оптимума (наилучшего) и пессимума (наихудшего) раздражения, открытых в 1886 году. С 1908 года профессор Введенский являлся членом Петербургской АН.
И. П. Павлов
Теории Ивана Петровича Павлова, самого великого физиолога всех времен, основывались на принципиально новом подходе к объяснению механизма жизнедеятельности. Следуя правилу «для естествоиспытателя все в методе», Павлов разработал методику условных рефлексов, установив, что в основе психической деятельности лежат физиологические процессы коры головного мозга. Нововведением ученого стал так называемый хронический эксперимент, позволивший изучать деятельность практически здорового организма. Исследования в лабораториях Павлова велись на основе трех принципов:
— единство структуры и функции;
— детерминизм (от лат. determino — «определять»);
— анализ и синтез.
В процессе изучения поведения собак ученый обнаружил особые рефлексы, которые вырабатывались и закреплялись при определенных внешних условиях. Назвав такие рефлексы условными, Павлов отъединял их от уже известных прирожденных (безусловных) рефлексов, имеющихся у каждого живого существа от рождения. Дальнейшие исследования показали место, откуда исходили условные рефлексы, — кора больших полушарий головного мозга. Открытия в физиологии высшей нервной деятельности позволили опытным путем изучить работу коры больших полушарий в норме и отклонении от нее. Труды Павлова оказали огромное влияние на развитие общей физиологии, медицины в целом, а также психиатрии, педиатрии и педагогики.
Исследования И. П. Павлова составили целую эпоху в развитии не только физиологии, но и всей российской медицины в целом. Его учение о высшей нервной деятельности стало одним из величайших достижений XX века. За классические сочинения по физиологии кровообращения и пищеварения в 1904 году И. Павлов был удостоен Нобелевской премии.
Чаяния Данилы Самойловича
Начало научно обоснованных мероприятий по борьбе с эпидемиями относится к последним десятилетиям XVIII века. В правление Екатерины Великой, наученной горьким опытом московской чумы, в значительной мере были усилены мероприятия по личной и коллективной гигиене населения. Для прибывающих из зараженных районов устанавливался карантин на 40 дней. Предусматривалась изоляция «подозрительных» и госпитализация заболевших в специальных «опасных больницах», большей частью устроенных в монастырях. Для перевозки заболевших и трупов выделялся специальный транспорт. Власти строго следили за дезинфекцией жилищ, одежды, предметов обихода. Обеззараживание проводилось путем сжигания, выветривания, окуривания можжевельником или порохом. Бумаги пропускались через огонь или несколько раз погружались в уксус. Покойных закапывали на большую глубину, причем всем участникам похоронного обряда предписывалось облачаться в длинные накидки, которые затем сжигались.
В армии, помимо телесных осмотров личного состава, была введена система материального поощрения для всех медицинских работников «за каждого вылеченного солдата». Оправившиеся от болезни воины определялись в «батальон выздоравливающих», где полагалось усиленное питание.
Одним из первых теоретиков в российской эпидемиологии можно считать штаб-доктора Афанасия Филимоновича Шафонского (1740–1811 годы). Первым определив чуму среди заболевших в Москве, он оставался и самоотверженно трудился в зараженном городе почти 2 года.
В 1775 году по поручению Комиссии для предохранения и врачевания от моровой заразительной язвы штаб-доктор обобщил результаты работы по прошедшей эпидемии в фундаментальном сочинении «Описание моровой язвы, бывшей в столичном городе Москве с 1770 по 1772 год». Автор не ограничился одним событием, изложив сведения по всем известным повальным болезням, и даже приложил к трактату 212 документов различных государств. В предисловии к первому изданию написано: «Сия болезнь в России, к великому ее счастью, весьма редко бывала, так что от прежнего века, сколько известно, только одно краткое донесение сыскалось. При расположении средств к пресечению сей болезни осталось установителям не медля, по собственному изысканию и через опыты до совершенства доходить».
До совершенства, мечтавшегося Афанасию Филимоновичу, оставалось около 200 лет, но уже в то время правительство всерьез занялось разработкой противоэпидемических мероприятий. Большая заслуга в борьбе с эпидемиями принадлежала лекарю Даниле Самойловичу Сущинскому (1744–1805 годы), известному под фамилией Самойлович. Прославившийся в Европе русский врач отвергал миазматическую теорию происхождения чумы, настаивая на контагиозном распространении, то есть посредством живого возбудителя.
Самойлович профессионально занялся медициной после службы в армии, откуда был уволен по состоянию здоровья. Приехав в Москву, он изъявил желание возглавить одну из больниц и получил назначение сначала в лечебницу Угрешского монастыря, а затем был переведен главным лекарем в Симоновский монастырь.
Во время московской чумы лекарь Данила разработал множество профилактических мер, предварительно испытывая их на себе. Предложив состав для окуривания, проверял его эффективность следующим образом: снимал с больных одежду, окуривал ее дымом, затем надевал на себя, повторяя эту процедуру несколько раз. Экспериментами на себе испытывались обеззараживающие средства, предложенные коллегами. Многократное полоскание в дезинфицирующих растворах закончилось появлением «знаков рытвин и разрывов, до смерти» оставшихся на его руках. Через 20 лет после трагических событий правдивая картина московской эпидемии по заказу Самойловича была отражена на картине. Художники рисовали по его записке «Начертание для изображения в живописи пресеченной в Москве 1771 года моровой язвы».
«Чумной» костюм русского медика
Благополучно одолев чуму, Самойлович поступил в Петербургский университет, затем продолжил образование в Страсбурге. В 1780 году блестяще защитил диссертацию в Лейденском университете и в качестве доктора медицины колесил по Европе, изучая больничное дело во Франции, Англии, Австрии и Германии. В России Самойлович занялся поиском теоретических предпосылок к распространению заразы и разработкой способов ее предотвращения. Использование микроскопа Деллебара позволило найти основу ранних предположений о материальном, живом начале чумы, которое врач называл «ядом язвенным». К сожалению, он не сумел найти объяснение микроорганизмам, обнаруженным в выделениях больного. Доказательству открытия возбудителя болезни помешал недостаток времени на анализ опытов. Это открытие было завершено только в 1894 году бактериологом А. Йерсеном, видимо знакомым с сочинением «Краткое описание микроскопических исследований о существе яду язвенного…», написанным Самойловичем в 1792 году.
«Сбудется чаяние мое, и увидим мы все, что моровая язва, заразоносящая чума столь же в народе уже не будет опасною, как и оспа самая, паче оспа прививная». Полные надежды слова медика относились к его опасным экспериментам по поиску вакцины от чумы. Работа в пораженных районах уже стала привычной: Самойлович принимал участие в подавлении 9 очагов чумы на территории России. Идея предохранения от смертельной заразы по подобию прививок Э. Дженнера пришла во время очередной эпидемии чумы. Заметив, что болезнь не развивается у него даже после того, как заразный гной попадал на израненные руки, доктор начал проводить опыты целенаправленно. Взяв содержимое созревшего бубона, он определенным образом помещал его в свой организм. Болезнь все же возникала, но в легкой форме. После публичного оглашения результатов его самоотверженные разработки признали слишком опасными и запретили применять на практике.
В последующие годы легендарный доктор боролся с заразой в Крыму, работал на эпидемиях в Херсоне и Екатеринославе. Доказав, что заражение чумой происходит при непосредственном контакте с больным или зараженными вещами, он разработал новейшую систему мер по ликвидации очага инфекции. Несколько лет было посвящено глубокому изучению условий распространения чумы. После исследований ее с анатомической точки зрения Самойлович представил клиническую картину болезни в работе «Научные записки о чуме, которая в 1771 году опустошила Российскую империю, и особенно столичный город Москву» (1783).
Помимо поисков «яда язвенного», Данила Самойлович занимался родовспоможением. Теория «бабичьего дела» изложена в нескольких его трудах по оперативному акушерству и организации акушерской помощи. Подготовка диссертации в Лейдене стала последним зарубежным путешествием доктора. В Европе хорошо знали Самойловича, высоко оценивая его труд. Он являлся почетным членом академий Марселя, Дижона, Нима, Тулузы, Лиона, Манхайма, Турина и Парижа. В то же время он никогда не пользовался расположением императрицы, не состоял в Петербургской АН, до конца жизни оставаясь простым врачом.
Изучение инфекционных заболеваний проходило эмпирически вплоть до середины XIX века, пока не сформировалась бактериология. Однако дальнейшие открытия в сфере борьбы с эпидемиями стали заслугой зарубежных ученых.
Сестры
Необходимость в организации помощи раненым понимали еще в Древнерусском государстве. «Не оставляйте больных без помощи», — говорил князь Владимир Мономах. Трагическая ситуация после капитуляции русского войска под Смоленском в 1634 году показала, сколько воинов можно было спасти при достаточности медицинского персонала. Покалеченных бойцов оказалось слишком много, потому их оставили до прихода дополнительных подвод. Оголодав и не надеясь на помощь, раненые отправились в путь, уповая на Бога, но «многие больные и в дороге многие конные и пешие люди померли. А иные на выходе в остроге померли, многие, которые заболели в дороге, остались в Дорогобуже, Вязьме и Можайске, потому что цирюльника нет и лечить их некому».
Началом общественной помощи больным и раненым послужила благотворительная деятельность Фёдора Михайловича Ртищева (1626–1673 годы), основателя «Кружка ревнителей благочестия». В 1608 году поляки осадили Троице-Сергиеву лавру и держали монахов за стенами почти год. Устроенная в то время больница спустя 3 года верно служила при осаде Москвы. Иноки подбирали на полях раненых и мертвых; в палатах работали городские лекари, а обитель давала кров, еду и уход. Приюты Ртищева с 1650 года устраивались по подобию троице-сергиевых больниц: его дворовые собирали по улицам немощных, пьяных и уводили в приют, оказывая необходимую помощь. Люди содержались до выздоровления или протрезвления. «Врожденной скромностью и благоразумием» характеризовали Ртищева современники. Соратник царя Алексея Михайловича был человеком весьма скромным в быту, отличался стеснительностью и редкой твердостью духа. Предпочитая находиться вдали от царского двора, он отказался от звания боярина, до конца жизни оставаясь дворецким.
Огромное число больных и калек потребовало еще одного помещения. Ртищев купил на свои деньги дом, в двух палатах которого размещалось по 20–30 страдальцев — стариков, инвалидов, слепцов. Пациенты получали хорошее питание, чистую постель, лечение, но главное — заботу служителей. Мечтой Фёдора Ртищева была организация постоянной государственной помощи, сходной с работой его небольших заведений. Начало сестринского дела как утвержденного женского ухода в госпиталях относится ко времени преобразований Петра I. В «Уставе воинском» за 1716 год сказано: «Потребно всегда при десяти больных быть для услужения одному здоровому солдату и нескольким женщинам, которые оным больным служить имеют и платье на них мыть». Основание регулярной армии и флота заложило основы формирования регулярной военно-медицинской организации.
В 1715 году указом императора были учреждены воспитательные дома, где предписывалось служить только женщинам, в обязанности которым вменялся уход за больными детьми. Через год в «Устав воинский» были введены положения относительно участия женщин в помощи раненым: «Рядовые солдаты в поле и кампаниях от великих трудов и работы в болезни часто впадают и при жестоких акциях ранены бывают. Того ради есть потребность построить полевой лазарет в деревне, или городе, или в некоторых палатах. Лазарет возглавляет особый госпитальный инспектор, доктор, священник, лекарь, с доброю полевою аптекою и с некоторыми подмастерьями». Согласно новым правилам, нескольким женщинам и одному здоровому солдату полагалось обслуживать 10 больных. Тогда женский уход в госпиталях ограничивался стиркой и приготовлением пищи.
В последующих уставах объем женской санитарной помощи становился все более широким и конкретным. В 1722 году Пётр I повелел госпиталям в Петербурге, Котлине и Ревеле иметь по одной «старице» с помощницей для присмотра за работницами и бельем. Присутствие женщины в обществе солдат считалось бесстыдством, а старушка, монахиня или «добрая замужняя жена» могла гарантировать сохранение нравственности. Начиная с 1735 года «старице» полагалось «упомянутых работниц держать в крепком призрении, чтобы ни единая из них не могла разговаривать с молодыми холостыми лекарями и учениками, так и с больными, или с караульными солдатами или с надзирателями, и накрепко смотреть, чтобы другие женщины в госпиталь не входили».
Все же воплощение идей Ртищева шло долго и с трудностями. В пуританской Руси женщины не могли работать, не утратив достоинства. Постоянная работа среди мужчин казалась позором, и решиться на такое могли немногие россиянки. В госпиталях Петербурга, Котлина и Ревеля служили солдатки. В середине XVIII столетия в лечебнице Семеновского полка для ухода за больными, наряду с солдатскими женами, пробовали нанимать вольных женщин, но они уходили, едва начав работу. Однако в гражданские больницы женщины устраивались гораздо охотнее.
В 1763 году начала действовать московская Павловская больница, рассчитанная на 25 больных. За мужчинами ухаживали солдаты, а пациенток обслуживали бабы-сиделки — вдовы и солдатские жены. Одна из них осматривала больных женщин и проводила простейшие процедуры. Впоследствии главврач Павловской больницы отказался от услуг солдат, решив обходиться «бабами». В штате более крупной Екатерининской больницы, на 150 коек, состояли главный медик, лекарь, два его помощника, 24 сиделки из мужчин и женщин. В отчетах за 1785 год отмечалось: «Для приготовления пищи, для мытья белья и содержания в чистоте постелей имеется при госпитале довольно солдаток и пристойная им плата производится. Оные употребляются к услужению больным, для которых по роду болезней их присмотр приличен».
Без хорошего ухода за больными усилия самого искусного медика значили мало, потому становление профессионального сестринского дела являлось предметом «внимания благодетельного Правительства». Учреждения, подобные воспитательным домам Петровской эпохи, в ином качестве возродились в 1803 году заботами Марии Фёдоровны (1759–1828 годы). Супруга императора Павла I организовала так называемые вдовьи дома. Ухаживать за больными вдовами, оставшимися без семьи и средств к существованию, согласились женщины, также потерявшие мужей, но имевшие опыт работы сиделками не менее 15 лет. Персонал заведений именовали «сердобольными вдовами». По правилам, одна сиделка обслуживала около 10 пациентов.
Очень скоро организаторы вдовьих домов осознали, что труд сердобольных вдов можно применить не только в уходе за престарелыми постоялицами приютов, но и в больнице. В 1806 году при Московском вдовьем доме, размещенном в здании на углу Лефортовской улицы и Проезжего переулка, была открыта больница для бедных, куда «больные всякого состояния, пола и возраста, всякой нации, бедные и неимущие приходили получать надзор». Сердобольные вдовы с того времени совмещали основные обязанности по уходу за старушками вдовьего дома и могли работать в больнице или на дому, получая отдельную плату.
С 1 января 1814 года женский персонал петербургских больниц и приютов обучали на годичных курсах. Занятия проходили в виде дежурств в хирургическом и терапевтическом отделениях клиник. Под наблюдением врачей сердобольные вдовы осваивали некоторые приемы медицинской помощи. Согласно инструкции, «должность дежурной не многосложна, но важна для страждущих и требует хорошего рассудка, и много терпения, и человеколюбия, и кроткого обхождения с больными». По окончании учебы выпускницы сдавали экзамен; каждой из них вручался золотой крест на зеленой ленте, который предписывалось носить на шее всю жизнь, даже если сердобольная вдова более не работала. Традициями столичной Мариинской больницы предусматривалось назначать главврачами шведов, а персонал преимущественно состоял из немцев, часто не владевших русским языком. Истории болезни, или, как тогда называли, «скорбные листы», писались на немецком и латинском, имея двоякий смысл: «Названия же болезни и предписанных лекарств написаны особо по латыни на доске, висящей также в голове больного. Сие делается для того, дабы он не знал своей опасности». В 1819 году в России был образован Институт сердобольных вдов, существовавший 73 года.
Возобновление практики женского ухода в военных госпиталях состоялось примерно в первой половине XIX века. В 1818 году должность «сердобольные» включили в штатное расписание всех столичных больниц, таким образом создав государственную службу сиделок. Указом 1819 года в госпитали рекомендовалось «нанимать военных поселений с числом более 150 больных 20 женщин по уходу за больными, 5 служительниц и 1 надзирательницу». Первые сиделки в госпиталях специальной подготовки не имели, но в разгар эпидемий именно они добровольно приняли на себя обязанности по уходу за инфекционными больными. В 1831–1832 годах жителям Петербурга пришлось пережить страшную эпидемию холеры. Тогда отличилась хожалая Васильева «как первая профессиональная сиделка, подавшая пример ухода за холерными больными».
Первое руководство по медицинскому уходу с длинным названием «Наставление и правила, как ходить за больными, в пользу каждого, сим делом занимающегося, а наипаче для сердобольных вдов, званию сему особенно себя посвятивших» (1822) составлено Христофором фон Оппелем. Автор труда, главврач московской больницы для бедных, считается основателем научной базы сестринского дела в России. При создании своей книги он руководствовался опытом российских сердобольных вдов, сиделок, повивальных бабок и собственными наблюдениями. По мнению Христофора фон Оппеля, «честный и знающий хожатый (сиделка) столько же нужен и полезен для государства, как и искусная повивальная бабка». Руководство состояло из 5 частей, разделенных по темам:
— «Нужные свойства и обязанности хожатых за больными;
— Нужные предосторожности при даче лекарств;
— Как поступать с больными, обыкновенными болезнями одержимыми;
— Лекарства, которые хожатые сами приготовлять могут;
— Как поступать с выздоравливающими, правила предосторожности для самой хожатой;
— Как ходить за родильницами, младенцами и что наблюдать при умерших».
9 марта 1844 года на средства великой княгини Александры Николаевны и принцессы Терезии Ольденбургской в Санкт-Петербурге была открыта первая в России община сестер милосердия. Позже она получила название Свято-Троицкая, но изначально имела не религиозную, а чисто светскую направленность. Сестрой милосердия именовали женщину 18–40 лет с медицинским образованием или без такового, обязательно грамотную, ухаживающую за больными и ранеными. Собственно термин «милосердие» означал «готовность помочь кому-нибудь из сострадания, человеколюбия». Следуя девизу «Забота о больных — дело личного подвига», сестры милосердия из столичной общины принимали участие во всех войнах XIX века, закончив свою деятельность с приходом к власти большевиков. Правилами общины предусматривалось изучение Библии, но не требовалось соблюдать монашеские порядки. Сестры могли наследовать имущество и владеть собственным. Им разрешалось вступать в брак, они имели право покинуть общину или перейти на другую работу. Руководил Свято-Троицкой общиной дамский комитет, состоявший из знатных дворянок. Первый набор общины включал в себя 18 женщин низкого сословия. Ранняя община состояла из отделения сестер милосердия, женской больницы, пансиона, приюта для неизлечимых, приюта для бездомных детей, отделения «кающихся Магдалин» (проституток). Но скоро такая градация показалась излишней. Дамы из комитета решили направить свою деятельность на заботу о тех, кто в ней нуждался более всего: нищих, больных, раненых.
В статье, посвященной 50-летнему юбилею петербургской общины, сказано: «…сестры милосердия по суткам дежурят в больнице, чередуясь каждые 4–5 дней, участвуют в амбулаторном приеме больных, проводя перевязки, помогают в хирургических операциях. Следят за сохранным содержанием инструментария, за приготовлением антисептических перевязочных материалов». Из 48 сестер милосердия 23 по очереди дежурили в мужской и женской больницах, ухаживали за больными на дому, 7 прикреплялись к хирургическим отделениям, остальные работали в аптеках, в прачечной, в амбулатории. Община содержалась на личные средства Александры Николаевны, потому прием в сестры жестко ограничивался, хотя желающих было много.
Начиная с марта 1844 года сестер консультировал хирург Николай Иванович Пирогов: «Доказано уже опытом, что никто лучше женщин не может сочувствовать страданиям больного и окружать его попечением неизменным и, так сказать, несвойственным мужчинам». Великий медик, прозванный «отцом русского сестринского дела», проводил операции и вскрытия, присутствовал на совещаниях комитета. Его наблюдения стали основой для создания будущей Крестовоздвиженской общины сестер милосердия.
В 1848 году в Москве под руководством первой дамы столицы Софьи Щербатовой начала действовать Никольская община сестер милосердия. Супруга московского генерал-губернатора А. Щербатова уже занималась делами детской больницы на Малой Бронной. Общину сестер Софья Щербатова основала после смерти мужа. Устав общины был утвержден императором Николаем I; медицинскую часть деятельности вел известный врач-филантроп Фридрих Йосиф Хаас (1780–1853 годы). Получив образование в Вене, он приехал в Россию, где по протекции Марии Фёдоровны занял место главврача Павловской больницы. Дом на Кузнецком мосту, деревня с сотней крепостных, суконная фабрика давали доктору значительный доход, немалая часть которого расходовалась на благотворительность.
В 1828 году Хаас был назначен главным врачом московских тюрем. Следуя принципу «спешите делать добро», доктор добился улучшения содержания арестантов, организовал тюремную больницу и школу для детей заключенных. В течение 20 лет Хаас лично сопровождал каждую партию каторжников, ходатайствуя об улучшении участи калек и больных. Одна из групп Никольской общины осуществляла сестринский уход в тюремной больнице. Их руководительница, княгиня Шаховская, впоследствии организовала собственную общину под названием «Утоли мои печали».
Весной 1854 года сестры Никольской общины первыми выехали в Крым для оказания помощи раненым в боях под Севастополем. Крымская кампания 1853–1856 годов стала временем окончательного формирования военного сестринского дела. По выражению хирурга Пирогова, средства для транспортирования раненых в русской армии находились «в самом первобытном состоянии». Тяжелые ручные носилки доставляли много беспокойства: «при переноске шесты сближались, тело раненого опускалось, вытягивая парусину, и сдавливалось между ними».
Когда количество раненых исчислялось тысячами, действия медицинского персонала на перевязочных пунктах Севастополя велись по методу, разработанному Пироговым. До него «на перевязочных пунктах раненых складывали с носилок, как попало. В толкотне и хаотическом беспорядке слышались вопли, стоны и последний хрип умирающих, а тут между ранеными блуждали их здоровые товарищи и просто любопытные. Врачи и фельдшера с факелами, фонарями, свечами перебегали от одного к другому, не зная кому прежде помочь, а всякий с воплем и криком кликал к себе». Пирогов разделил раненых на категории. Безнадежные отправлялись в особое отделение на попечение сестер и священника. Опасно раненые с кровотечениями, окоченением и припадками удушья, с выпадением и ущемлением внутренностей тотчас оперировались на перевязочном пункте. Менее тяжелые отправлялись в госпиталь. Легкораненые после оказания первой помощи уходили в часть. Работая по методике Пирогова, врачи и сестры «перестали при всяком сильном наплыве раненых безумно метаться туда и сюда и не кидались уже прежде всего к тому, который громче других кричит и стонет».
Главной особенностью перевязочных пунктов в Севастополе являлось их совмещение с постоянными госпиталями на 300–500 коек. Получив первую помощь, раненые оперировались на месте, находясь затем на излечении до 2–3 недель. Сестры раздавали «усталым, голодным и жаждущим раненым кому вина или пуншу, кому чаю или бульону. Сестры-хозяйки хранили всю провизию и должны были иметь всегда все нужное в готовности». В документах сохранились имена женщин, решившихся служить сестрами без позволения общин. Среди наиболее отличившихся назывались Агафья Карандаш и Даша Севастопольская (Д. Л. Михайлова).
Весной 1854 года в Крым прибыл сводный отряд сестер Никольской общины и сердобольных вдов Москвы и Петербурга. Узнав о проекте отправки женщин на войну, чиновники военного ведомства яростно воспротивились: «Нельзя, разврат!», но разрешение выдали. Начиная с ноября 1854 года в Крыму работали 200 сестер Крестовоздвиженской общины. В отличие от чиновников, командование войсками приняло женщин с подобающим уважением, тем более их помощь требовалась как никогда. В Петербурге сестрам кричали «Ура!» и служили молебны. Москвичи их носили на руках; тульские купцы организовали им торжественный ужин; в Белгороде была устроена иллюминация. «От Перекопа усталые женщины тащились на волах и верблюдах, довольствовались сухим хлебом. А в Севастополе их встречали орудийный грохот, кровь ручьями, ядовитая вонь гангренозных бараков, изувеченные люди и великий Пирогов в облепленных грязью сапогах и солдатской шинелишке».
Присутствие в палатах заразных больных во время эпидемии тифа для женщин означало риск заболеть самим. В госпиталях работали все, включая высокородных начальниц. Некоторые из них, например сестры Шперлинг, Аленина, Джановская и Эрберг, заразились и умерли от тифа. Дежурные или перевязывающие сестры оказывали помощь доктору во время операций: делали наркоз, следили за пульсом, прижимали сосуды при сильных кровотечениях. По отчетам, сестры Бакунина, Назимова и Шимкевич овладели хирургическими приемами настолько, что сами могли производить операции, получив на то разрешение.
Должность аптекарши предусматривала хранение и распределение сильнодействующих средств — таких, как опиум, хлороформ, рвотный винный камень. В этой группе находились наиболее образованные сестры, способные понять латинские названия и запомнить действие лекарственных средств. Сестры-хозяйки занимались приготовлением еды. Их деятельность оценивалась особенно высоко во время перевода раненых из одного госпиталя в другой, потому что «второпях перевозки или вследствие злоупотреблений со стороны слуг иной больной легко мог бы остаться без обеда».
Работа сестер общины и сердобольных вдов имела огромное значение в развитии сестринского дела России. В отчетах Пирогова говорилось о самоотверженности женщин, «утомленных ночными дежурствами, производством операций, перевязкою раненых. В течение многих дней сестры не знали другого спокойствия, кроме короткого сна на лавках и койках в дежурных комнатах, пробуждаемые лопанием бомб и воплем вновь приносимых раненых». Никто не отрицал, что даже облик прекрасной женщины, помогавшей страдальцу, утешал, снимал страх и вселял надежду на выздоровление.
Деятельность сестер милосердия во время Крымской войны способствовала общественному признанию сестринского дела и выделению его в самостоятельную профессию. Датой рождения специальности «медицинская сестра» считается 1863 год, когда вышел приказ военного министра Д. А. Милютина о введении по договоренности с общиною постоянного сестринского ухода за больными в госпиталях. Согласно этому документу, сестрам, прослужившим в общине не менее 25 лет, назначалась государственная пенсия в размере 100 рублей. В 1894 году Кресто-воздвиженская община перешла в ведение Российского общества Красного Креста.
Земская медицина
В отсутствие общедоступной врачебной помощи россияне избавлялись от хворей народными методами, обращаясь к больничным докторам в самых тяжелых случаях. Стационары в виде небольших лечебниц и приютов различной направленности существовали только в крупных городах. Условия содержания во многих из них напоминали обстановку богоугодного заведения, описанного А. П. Чеховым в рассказе «Палата № 6»: «В палатах, коридорах и в больничном дворе тяжело было дышать от смрада. Больничные мужики, сиделки и их дети спали в палатах вместе с больными. Жаловались, что житья нет от тараканов, клопов и мышей. В хирургическом отделении не переводилась рожа. На всю больницу было только два скальпеля и ни одного термометра, в ванных держали картофель. Старый доктор занимался тайной продажей больничного спирта и завел себе из сиделок и больных женщин целый гарем…»
Городские практикующие медики иногда отличались «богоугодными делами», оказывая бесплатные услуги, но это случалось довольно редко. Одним из таких самоотверженных врачей, свято соблюдавших клятву Гиппократа, был Матвей Яковлевич Мудров (1776–1831 годы). Декана медицинского факультета Московского университета признали лучшим терапевтом своего времени. Именно ему принадлежит знаменитое высказывание «Лечить не болезнь, а самого больного, его состав, его органы, его силы». Комплексный подход к лечению, знакомый врачам Античности и отвергнутый их потомками, возродили европейские клиницисты. В России подобный способ начали применять только в начале XIX века с легкой руки Матвея Мудрова.
Особой заботой доктора являлись истории болезней, в которых фиксировались все подробности лечения «при постелях больных». Медицинские документы, собранные за 20 лет работы, составляли для профессора главное «богатство и ученую роскошь»: «Печатные книги везде можно найти, истории болезней — нигде. В 1812 году все книги мои остались на расхищение неприятелю, но сей архив был везде со мною».
«В приемной у доктора». В. Маковский
Мудров первым среди русских врачей ввел в практику перкуссию и аускультацию, впрочем не исключив привычного анамнеза. Собственные методики доктора изложены в сочинении «Слово о способе учить и учиться медицине практической, или деятельному врачебному искусству при постелях больных» (1820). Во время войны с французами профессор вместе с группой коллег из Московского университета работал хирургом полевого госпиталя в Нижнем Новгороде. Еще до начала военной кампании Мудров интересовался вопросами армейской санитарии, представив некоторые разработки в книге «Слово о пользе и предметах военной гигиены» (1809). Доктору принадлежат немалые заслуги в развитии медицинской деонтологии (от греч. deontos — «должное»). Собственно научный термин «деонтология» введен в 1834 году и употреблялся применительно к теории нравственности в целом. В работе «Слово о благочестии и нравственных качествах гиппократова врача» автор рассматривал более узкий круг вопросов, анализируя проблемы врачебной этики.
Становление общественной медицины связано с политическими преобразованиями 1864 года, оставшимися в истории под названием «Земская реформа». Согласно «Положению о губернских и уездных земских учреждениях 1 января 1864 года», в России отменялось крепостное право и вводилось всесословное выборное местное самоуправление (земства) на уровне губерний и уездов. «Положение…» предусматривало создание земств в 34 губерниях страны. Реформа не распространялась на Сибирь, Архангельскую, Астраханскую и Оренбургскую губернии, а также на национальные окраины России (Прибалтику, Польшу, Кавказ, Казахстан, Среднюю Азию).
Круг вопросов земства ограничивался хозяйственными делами определенного округа. Народные избранники занимались проблемами медицины, народного образования, сельского хозяйства, ветеринарной службы, устройством местных дорог. Даже с учетом реальных ограничений Земская реформа создала в государстве новый, в духе времени институт местного самоуправления, приобщив к общественной жизни крестьянство. Свободное развитие экономики способствовало развитию местного благоустройства, следовательно, повышению культурного уровня населения. «Положение от 1 января 1864 года» не предусматривало «попечение о народном здравии» как обязательную повинность. Неизбежность создания всенародной медицины продиктовала сама жизнь: страх перед эпидемиями, высокая смертность, как в городах, так и в деревнях, вопиющая антисанитария в кварталах ремесленников.
К чести русской интеллигенции, в те времена относившейся к обеспеченным слоям населения, забота о бедняках была инициативой врачей, педагогов, владельцев местных предприятий. В рассказах А. П. Чехова представлен образ типичного земского деятеля — бескорыстного подвижника и знатока своего дела, ставший олицетворением лучших качеств русской интеллигенции. Типичный земский врач времени первых лет реформы сочетал в себе функции терапевта и психиатра, хирурга и зубоврачевателя, часто выступая меценатом или третейским судьей.
Почетный член Петербургской АН русский писатель Антон Павлович Чехов (1860–1904 годы) был наиболее ярким представителем земской медицины, хотя большую часть жизни не занимался наукой профессионально. Во время обучения на медицинском факультете Московского университета сочинительская деятельность помогала студенту оплачивать лекции, постепенно став основным источником заработка. В 1884 году Чехов получил диплом и несколько лет работал уездным врачом.
Умные, начитанные, скромные, всегда готовые оказать помощь главные герои его рассказов во многих чертах схожи с автором. В ряду колоритных персонажей особенно выделяется доктор Рагин из рассказа «Палата № 6», представлявшийся Чехову классическим примером земского врача. «Андрей Ефимыч работал очень даже усердно. Он принимал ежедневно с утра до обеда, делал операции и даже занимался акушерской практикой. Дамы говорили про него, что он внимателен и отлично угадывает болезни, особенно детские и женские. Он чрезвычайно любит ум и честность…Он дал обет никогда не повышать голоса и не употреблять повелительного наклонения». По мнению доктора Рагина, «врач должен оставить философию и педантически следовать правилам. Больным прежде всего нужны чистота и вентиляция, а не грязь; здоровая пища, а не щи из вонючей кислой капусты; и хорошие помощники, а не воры».
Ранняя система земской медицинской помощи строилась на выездной основе. Доктор жил в городе, посвящая намеченные дни разъездам по окрестным деревням. После того как выяснилась неэффективность подобной практики, установился стационарный порядок. Выезжая по вызовам, врач постоянно находился в больнице на 15–20 коек, которая устраивалась в центре каждого из нескольких районов уезда. Такая система оказалась оптимальной, но все же определенные трудности существовали. Больницы отчасти финансировались из бюджета губернии, но значительную часть средств предоставляли благотворительные общества. Вследствие этого условия содержание больных во многом зависело от щедрости мецената. В крупных городах спонсоров было достаточно, с учетом большой популярности такого «богоугодного дела» как поддержка медицины. Вместе с тем в глухой провинции земские лечебницы влачили жалкое существование: «…в узком темном коридорчике сидят амбулаторные больные, ожидающие приемки. Мимо них, стуча сапогами по кирпичному полу, бегают мужики и сиделки, проходят тощие больные в халатах, проносят мертвецов и посуду с нечистотами, плачут дети, дует сквозной ветер» (А. П. Чехов).
Премиальная медаль имени С. Ф. Тучемского
Жители Вятки пользовались услугами замечательного хирурга Сильвестра Фёдоровича Тучемского (1800–1868 годы). Имея диплом выпускника Медико-хирургической академии, доктор служил старшим врачом больницы Воткинского завода. Одно время его пациентом был М. Е. Салтыков-Щедрин, автор известного афоризма «Очень уж много развелось в нашем царстве мужиков». Писатель находился в ссылке и в непривычных условиях заболел суставным ревматизмом. По его инициативе местная газета опубликовала статью о Тучемском, отозвавшись о докторе как об «одном из лучших деятелей в Вятском крае, которому своею жизнью и здоровьем обязано большое число народа разных званий». После смерти сына Сильвестра Фёдоровича, инженера Н. Тучемского, Медико-хирургическая академия получила 144 тысячи рублей. По завещанию, семейное состояние предназначалось для выдачи стипендий особо отличившимся студентам.
Несмотря на трудности, общественная медицина в России развивалась быстрыми темпами. Земский врач, по словам Н. Склифосовского, «являлся основной фигурой государства». Сочувствуя судьбе своих пациентов, доктора земств добивались бесплатного медицинского обслуживания.
В результате многолетних дебатов в нескольких губерниях земства взяли на себя врачебно-санитарные расходы, но полностью бесплатной медицина стала только при большевиках. Значительный вклад в становление земской медицины внесли известные врачи И. Моллесон, Е. Осипов, П. Кудрин, П. Кудрявцев, Ф. Эрисман, А. Воскресенский.
Мировоззрение прославленного российского хирурга, действительного члена Академии медицинских наук Сергея Сергеевича Юдина (1891–1954 годы) сложилось под влиянием земской медицины. После окончания Московского университета, в 1915 году, молодой доктор был отправлен на Западный фронт. После трех лет работы военным хирургом заведовал отделением санатория «Захарьино», а с 1922 года возглавлял хирургическое отделение в больнице Серпухова. К этому времени относится начало научной деятельности, которая принесла русскому медику мировое признание.
В числе работ серпуховского периода — монография «Спинно-мозговая анестезия» (1925), позже получившая премию имени Ф. Рейна. Исследования в области анестезии продолжались в Институте скорой помощи имени Н. В. Склифосовского, где Юдин трудился с 1928 года. Спустя 2 года он осуществил операцию по переливанию консервированной крови, таким образом решив многие проблемы лечения тяжелых травм. Выдающееся открытие доктора при его жизни осталось без внимания и было отмечено Ленинской премией только в 1962 году. Это событие стало возможным благодаря ученику Юдина, профессору Д. Арапову, и его операционной сестре М. Голиковой, несколько лет занимавшимся систематизацией наследия великого хирурга. На основании представленных сведений стало возможным опубликование книги «Посмертные произведения» (1962) в 5 томах.
Портрет хирурга С. С. Юдина. М. Нестеров
Прижизненную славу доктору принесли труды по восстановительной хирургии. С 1931 года Юдин руководил кафедрой неотложной хирурги Центрального института усовершенствования врачей. Будучи убежденным сторонником радикального лечения язвенной болезни, профессор доказал свою правоту в работе «Этюды желудочной хирургии». В качестве превосходного специалиста по оперированию брюшной полости он устранял непроходимость пищевода, возникавшую в результате ожога химическими веществами. Монография «Восстановительная хирургия при непроходимости пищевода» в 1948 году была удостоена Государственной премии.
Русский профессор Юдин являлся почетным членом Хирургического общества имени Н. Пирогова; Королевского общества Великобритании; Хирургических обществ Парижа, Америки, Чехословакии, Каталонии. Труды по анестезиологии, хирургии желудка и пищевода, неотложной и военно-полевой хирургии заслужили признание в Сорбонне и Парижской академии наук, где автора удостоили звания почетного доктора.
Гигиена
Формирование общественной медицины и органичного ее продолжения — науки гигиена — связано с бурным развитием экономики, происходившим в мире на рубеже XVIII–XIX веков. Появление огромного количества промышленных предприятий требовало столь же большого числа тружеников. Меркантильная заинтересованность в увеличении числа работников возымела положительное следствие для медицины. Ввиду высокой смертности населения фабрикант был вынужден заботиться о здоровье людей, дабы не истощился запас рабочей силы. Первыми шагами в этой области стал учет числа работающих и контроль уровня их смертности. В Англии с 1527 года подобные мероприятия осуществлялись посредством bills of mortaliti (бюллетеней смертности), еженедельно выходивших в Лондоне.
Научный анализ списков погибших в результате повальных болезней, природных катаклизмов, военных конфликтов, производственных травм, профессиональных заболеваний положил начало науке под названием «демографическая статистика». В наименовании сочинения англичанина Джона Граунта выражено основное содержание работы по обобщению данных о смертности за 1603–1653 годы — «Естественные и политические наблюдения над записями умерших по отношению к управлению, религии, профессии, росту населения, воздуху, болезням города Лондона» (1662).
Спустя полвека постижением тайны профессиональных заболеваний занялся профессор Падуанского университета Бернардино Рамаццини (1633–1714). Не гнушаясь посещать самые неприглядные места — такие, как ремесленные мастерские, — доктор добывал сведения о характере заболеваний работающих в них людей. Исследования были представлены в фундаментальном труде «О болезнях ремесленников». Позже книга выходила на многих европейских языках и выдержала более 20 изданий. «В разных местностях существуют разные ремесла и в связи с ними возникают разные болезни. В мастерских ремесленников, чьим трудом, тягостным и грязным, создается множество благ, я постарался добыть сведения о том, как предупредить заболевания, которыми ремесленники обычно страдают, и как их лечить». Слова Рамаццини ясно выражают суть будущей науки — профессиональной патологии и гигиены труда, начавшей развиваться в кварталах итальянских ремесленников.
В современном понимании гигиена (от греч. hygieinos — «здоровый») является областью медицины, изучающей влияние условий жизни и труда на здоровье человека. Наука предусматривает разработку мероприятий по предупреждению заболеваний, обеспечению оптимальных бытовых условий, сохранению здоровья и продлению человеческого рода. Гигиеной интересовались медики Эллады и Древнего Рима. Гиппократ размышлял по поводу высокой заболеваемости отдельных личностей и жителей определенных районов, изложив свои мысли в трактатах «О здоровом образе жизни» и «О воздухах, водах и местностях». В Англии XVI века гигиена лишь возродилась в новом качестве. В экономически отсталой России учет и контроль над населением был связан не с трудящимися, а с военнослужащими. Обеспокоенный недостаточной пополняемостью армии Пётр I приказал каждому священнику вести по приходу «книги записные», куда надлежало записывать всех новорожденных с указанием даты рождения и имен родителей. Дополнительные списки велись по младенцам, умершим до крещения. Книги обновлялись через 4 месяца и представлялись в Синод. Наследники императора статистикой заниматься не пожелали, но дело Петра I добровольно продолжил промышленник В. Н. Татищев (1686–1750 годы). К 1724 году он подготовил вопросник, включавший в себя 198 пунктов, затронув вопросы об эпидемиях и средствах борьбы с ними.
Второй, более удобный вариант предыдущего бюллетеня, состоящий из 30 вопросов, предложил М. Ломоносов. Для великого ученого обращение к статистке не было случайностью. Помимо химии, физики, пиитики и астрономии, академик Ломоносов интересовался «размножением и сохранением российского народа», уведомив о том своего друга и спонсора, генерал-адъютанта Ивана Ивановича Шувалова (1727–1797 годы). Официальное письмо к нему вошло в творческое наследие ученого ввиду многозначительного содержания и красивой литературной формы. «Если в России на каждый год будет рожденных полмиллиона, — писал Ломоносов, — из коих в три года умрет половина или еще, по здешнему небрежению, и больше, так что на всякий год достанется по сто тысяч младенцев не свыше трех лет. Не стоит ли труда и попечения нашего, чтобы десятую долю, то есть 10 тысяч, удобными способами сохранить в жизни?»
В письме перечислялись основные «беды российские»: недоступность аптек, плохая организация родовспоможения, обычай крестин с купанием детей в холодной воде, обжорство и пьянство во время великих праздников. Не ограничиваясь констатацией фактов, автор послания наметил некоторые мероприятия по исправлению столь бедственного положения соотечественников. Помимо обучения повивальных бабок, организации карантинов, основания богаделен и домов воспитания, Ломоносов просил Шувалова обратить внимание на обеспечение более приемлемых условий труда. Прогрессивные мысли великого ученого нашли продолжение в работах С. Зыбелина, Н. Максимовича-Амбодика, а также в трудах П. Пелехина — профессора судебной медицины и медицинской полиции в Петербургской медико-хирургической академии.
«Скорая помощь». Д. Свешников
Начало формирования научной гигиены относится ко времени деятельности русского врача И. Л. Данилевского. Мысли о государственном участии в санитарно-гигиеническом воспитании народа высказаны в его диссертации на тему «Государственная власть есть самый лучший доктор» (1784). Более узко этот вопрос поставлен в докладе «О медицинской полиции в России». Автор речи, профессор Московского университета Ф. Ф. Керестури, видел «лучшего доктора» в репрессивном аппарате страны. Более реалистичным вариантом спасения нации представляются идеи декабристов, опубликованные в одном из выпусков «Русской правды» за 1823 год:
— лечение бедноты за волостной счет;
— организация больниц и аптек;
— обеспечение медикаментами войска;
— искоренение благотворительности как основного и единственного средства решения проблемы сохранения народного здоровья.
Многие из вопросов, поставленных декабристами, пытался решить основоположник русской гигиены, доктор медицины Алексей Петрович Доброславин (1842–1889 годы). В качестве руководителя кафедры гигиены в Петербургской медико-хирургической академии профессор занимался аналитической работой, представив ее результаты в сочинениях «Гигиена. Курс общественного здравоохранения» (1884) и «Курс военной гигиены» (1887). Эти труды стали первыми в России учебниками по научной гигиене. Практическим вкладом в санитарное дело государства стали мероприятия по благоустройству столицы. Доброславину принадлежит заслуга в создании Русского общества охранения народного здравия; по его инициативе начал выходить популярный журнал «Здоровье», редактором которого доктор оставался в течение 10 лет.
В то время как профессор Доброславин боролся за чистоту в столице, порядок на московских улицах устанавливал Гульдрейх Фридрих Эрисман (1842–1915 годы). Основоположник научной школы гигиены искренне любил Россию, хотя родился и большую часть жизни провел в Швейцарии. Масштаб его деятельности в области общественной медицины можно представить по классическим трудам и руководствам по всем основным разделам гигиены. Приехав в Москву, Эрисман несколько лет готовил себя к будущей деятельности, изучая санитарное состояние улиц, школ, больниц, жилых зданий и городских учреждений. В 1872–1874 годах он проходил стажировку в лаборатории знаменитых немецких гигиенистов Макса Петтенкофера и Карла Фойта.
В 1877–1878 годах Эрисман принимал участие в русско-турецкой войне. Начиная с 1879 года по приглашению Московского земства ученый разрабатывал программу, направленную на снижение роста заболеваемости рабочих фабрик и заводов губернии. Работа, рассчитанная на 6 лет, предполагала глубокое изучение 1080 промышленных предприятий и опрос 114 тысяч сотрудников. Эрисману помогали только два его сотрудника. Результаты уникальной санитарно-гигиенической акции представлены в «Материалах по исследованию фабрик и заводов Московской губернии» (1890). В Европе эта работа считалась образцом фабрично-заводской статистики.
С 1882 года Эрисман, уже получив звание профессора, руководил кафедрой гигиены Московского университета. Поле деятельности ученого не ограничивалось стенами учебного заведения. По его рекомендациям была реконструирована городская канализация, очищены подвалы многих домов, проведены гигиенические мероприятия в школах и медицинских учреждениях. В 1891 году Эрисман организовал и возглавил первую санитарно-эпидемиологическую станцию, впоследствии получившую его имя. Сеченов высоко оценивал работу Эрисмана, назвав ее «надлежащим устройством санитарной части в России». Среди учеников профессора наиболее известен Григорий Витальевич Хлопин (1863–1929 годы), по примеру наставника всю свою жизнь посвятивший гигиене. Его многочисленные работы посвящены проблемам водоснабжения и канализации, условиям труда в горной промышленности и гигиене умственного труда.
При участии сотрудников кафедры гигиены на территории университета началось строительство Гигиенического корпуса и был создан проект устройства московской канализации. Знаменитый гигиенист лично руководил сооружением Рублевского водопровода. В 1896 году «крайне левые взгляды» Эрисмана вызвали недовольство ректората. Положение усугубилось после его выступления в поддержку излишне свободолюбиво настроенных студентов. Вскоре профессора лишили кафедры, а затем уволили из университета. Не имея возможности заниматься наукой, в том же году Эрисман вернулся в Швейцарию.
Зубоврачевание
Являясь одной из сфер хирургии, зубоврачевание вплоть до XVII века не касалось общей медицины, следовательно, не контролировалось государством. Знахари, бабки-костоправы, затем лекари Московии сводили лечение к устранению боли и вырыванию пораженного зуба. Некоторая систематизация старинных методик относится к 1810 году, когда законное право на зубоврачебную практику получали лица, имевшие диплом зубного лекаря. Начиная с 1829 года такими правами пользовались женщины-лекари.
Следующим этапом развития российской стоматологии (от греч. stomatos — «рот») стал закон 1838 года, согласно которому французским словом «дантист» могли называться специалисты, успешно сдавшие экзамен медицинского факультета. Только они получали право на частную практику. Все же стоматологи продолжали работать полулегально, и лишь в начале XX века по ходатайству Петербургской академии запрещалась подготовка дантистов путем стажировки у зубного врача. В качестве медицинской специальности зубоврачевание утвердилось после многих научных разработок. Например, к 1836 году нашли широкое применение методики изготовления золотых коронок, пломбирования зубов серебряной амальгамой. Немного позже ученые предложили мышьяковистую кислоту для некротизации пульпы. Все же наиболее важным шагом в развитии стоматологии стало изобретение бормашины.
В конце XIX столетия произошли события, оказавшие огромное влияние на развитие зубоврачевания как медицинской дисциплины. После длительных дебатов о необходимости превращения зубоврачевания в специальность, которой можно овладеть, получив высшее образование, медики решились на активные действия. По инициативе профессора В. И. Важинского в 1881 году открылась первая в России зубоврачебная школа в Петербурге. Спустя 11 лет подобное учреждение было организовано в Москве. Школу возглавил доктор И. М. Коварский.
Заключительным этапом борьбы за признание явилось учреждение приват-доцентуры по одонтологии (от греч. odontos — «зуб») при хирургической клинике Московского университета. Это знаменательное событие произошло в 1885 году. Курс зубных болезней возглавил известный врач Н. Н. Знаменский. Понимая необходимость глубокого изучения зубных болезней на медицинских факультетах, Н. В. Склифосовский проводил по этой теме многолетние научные исследования, став основателем теории и практики лечения кариеса, причем, в эпидемиологическом аспекте. Ученый установил связь разрушения зубов с местом проживания. По его словам, более высокая заболеваемость кариесом у жителей больших городов. Именно Склифосовский первым высказал мысль о необходимости проведения санации полости рта в качестве профилактики болезней зубов.
Нагрудный знак зубного врача
С 1892 года приват-доцентура по одонтологии действовала при Военно-медицинской академии, а немного позже — на Высших женских курсах в столице. Руководитель Петербургской кафедры зубных болезней Александр Карлович Лимберг (1856–1906 годы) являлся первым в России профессором стоматологии. Его диссертация по одонтологии затрагивала тему профилактики и терапии костоеды зубов. Лимберг подал идею плановой санации рта школьников и предпринял немалые усилия для ее осуществления. Официальное утверждение рассуждений доктора состоялось на I Всероссийском одонтологическом съезде, состоявшемся в Нижнем Новгороде в 1896 году. Участники съезда, помимо чтения научных докладов, обсуждали проблему подготовки зубоврачебных кадров и решили ходатайствовать к правительству о запрещении подготовки специалистов посредством ученичества.
В 1883 году в столице начало действовать первое в стране научное Общество дантистов. Через 2 года все желающие могли обсуждать наболевшие вопросы в печатном органе общества — журнале «Зубоврачебный вестник». Его появление позволило объединиться дантистам провинциальных российских городов. В 1889 году Московским одонтологическим обществом был учрежден собственный печатный орган, журнал под названием «Одонтологическое обозрение».
В начале XX столетия пришло время решить вопрос о подготовке зубоврачевателей в университетах. После знаменитого XI Пироговского съезда (1910) правительство наконец приняло решение об учреждении на всех медицинских факультетах независимых кафедр одонтологии с клиниками и лабораториями. Однако реально система начала действовать только в ноябре 1918 года, уже при большевиках, постановивших передать зубоврачебное образование медицинским факультетам университетов. Создание зубоврачебного отдела и назначение главы в лице Пауля Дауге (1869–1946 годы) совпало с учреждением Народного комиссариата здравоохранения. Ученый и врач Павел Георгиевич Дауге до работы в России руководил латышскими большевиками. Его деятельность в российской медицине ознаменована созданием Института стоматологии и одонтологии в 1928 году.
Помимо активной работы по организации кафедр на медицинских факультетах страны, в первые годы советской власти создавались научно-исследовательские учреждения. Институт общественного зубоврачевания в Петербурге был основан в 1919 году. Начиная с 1922 года в Киеве принимал студентов Одонтологический институт. Главное учебное заведение зубоврачебного профиля находилось в Москве. Созданный в 1927 году Государственный институт зубоврачевания затем переименовали в Государственный институт стоматологии и одонтологии, а затем в Московский медицинский стоматологический институт. Открытый в 1928 году Одесский научно-исследовательский институт стоматологии оказался первым научно-исследовательским заведением в России.
Перед началом Великой Отечественной войны в стране уже действовала четкая система подготовки зубных врачей. В 1935 году работало 11 стоматологических институтов. С трудом начатые реформы не позволила завершить война. Только с 1946 года наблюдалось постепенное увеличение числа институтов, решивших взять на себя обучение дантистов. Особенностью этого этапа развития стало прикрепление стоматологических факультетов ко многим медицинским вузам страны, но срок обучения на них увеличивался с 4 до 5 лет. Уже в предвоенные годы определилось три направления: терапевтическая, хирургическая и ортопедическая стоматология. В 1963 году зубоврачебная помощь дошла до детей. В Московском медицинском институте открылась кафедра детской стоматологии, а позже — кафедра физиотерапии. Помимо лечения, в программе курса стоматологии была предусмотрена новая дисциплина: профилактика заболеваний зубов.