Взяв за основу учение Аристотеля, физиогномику стали разрабатывать его последователи. Из них наиболее известны Полемон (II в. н. э.) и Адамантий (IV в. н. э.).
Однако, по данным некоторых историков, до Аристотеля физиогномикой занимался Пифагор, которого некоторые ученые и считают ее родоначальником. Последовательными проводниками физиогномики были крупные ученые Древней Греции и Древнего Рима: выдающиеся врачи Квинтиллиан, Гелен и Цельс; крупные мыслители Цицерон, Плиний-младший и др.
Большой популярностью на Древнем Востоке пользовалась кийяфа – искусство бедуинов, умеющих читать как открытую книгу не только тайны пустыни, но и секреты человеческого лица. Так, человек, по обличью схожий со львом, объявлялся отважным, милосердным, гордым и терпеливым; похожий на леопарда – хвастливым, злопамятным и вероломным. Высокий лоб в представлении бедуинов свидетельствовал о глупости (!), залысины – о низости духа, узкий лоб – о ловкости. Глаза средней величины говорили об изрядном уме и хорошем характере, неподвижный взор – о скудоумии, рассеянный взор – о ветрености и непостоянстве. Огромное значение бедуины придавали родинкам. В Средние века склонные к «науке» богатые арабы выбирали на рынке рабов, опираясь на эти и многие другие физиогномические принципы.
Рассуждая об истинной и ложной сути физиогномики, вероучитель Абдул-Баха приводит любопытную притчу о молодом ученом-физиогномисте, который шесть лет прилежно изучал в Египте науку о чертах и выражениях лица. Успешно сдав экзамены и оседлав коня, радостный и гордый возвращался молодой человек на родину. Полученные знания позволяли ему видеть в каждом встречном явные и скрытые черты характера, добрые и дурные наклонности. Особенно его поразило лицо одного незнакомца, в котором он прочитал, что тот жаден, хитер и беспощаден. Молодой физиогномист был поражен, когда незнакомец с добродушной улыбкой стал любезно приглашать его в дом в качестве почетного гостя. Противоречивость усвоенного и увиденного не только взволновали молодого человека, но и пробудили в нем сомнения в верности египетской школы физиогномистов. В течение трех дней радушный хозяин изысканно услаждал ученого гостя всевозможными яствами и кальяном. Однако при расставании лицо хозяина вновь обрело злобное выражение, а счет, неожиданно врученный «почетному гостю», оказался невообразимо высоким. Пришлось отдать все деньги, халат и коня в придачу. Обчищенный до нитки, молодой физиогномист отправился в путь… славя Всевышнего и своих учителей за то, что годы обучения в египетской школе не были потрачены даром.
В Средние века отдельные взгляды физиогномистов разделяли и в той или иной мере совершенствовали Ибн Сина и ряд ведущих алхимиков, в эпоху Возрождения – Иоанн Дунс Скотт и Леонардо да Винчи.
Начиная с ХV в. физиогномика обрела большую популярность. Ею серьезно занимались все, кто «по долгу службы» был занят «работой с людьми», – духовные лица, медики, философы, юристы. Значительную популярность приобрело, в частности, лицегадание: определение судьбы человека по чертам лица. Физиогномика в ту пору была довольно авторитетна. Она к тому времени успела обрасти множеством новых умозаключений, которые по уровню достоверности вполне могли конкурировать с сентенциями Аристотеля. Так, средневековый монах Альберт Великий считал, что «толстый и долгий нос служит знаком человека, любящего все прекрасное и не столь умного, сколь он сам о себе думает», а «кто вертит головою во все стороны, тот совершенный дурак, глупец, суетный лживый плут, занятый собою, посредственных способностей, развратного ума, довольно щедрый и находит большое удовольствие вымышлять и утверждать политические новости».
В конце XVIII в. такая формальная физиогномика получила развитие в многотомном сочинении цюрихского пастора Иоганна Лафатера, который сначала изучал психологические особенности человека (отчасти пользуясь признаниями прихожан на исповеди), а затем сопоставлял полученные данные с особенностями черт лица. Накопленные таким образом сведения послужили поводом к тому, что он стал доказывать возможность определения особенностей характера по рельефу лица и строению черепа и претендовать на роль основателя новой науки. Он писал: «Лица настолько же доступны чтению, насколько это присуще книгам, разница лишь в том, что они прочитываются в короткое время и меньше обманывают нас». Однако не все разделяли его энтузиазм. Давая оценку учению Лафатера, Георг Лихтенберг отмечал, что «эта теория представляет в психологии то же, что и весьма известная теория в физике, объясняющая свет северного сияния блеском чешуи селедок… Можно постараться нарисовать себе ночного сторожа по голосу. При этом часто ошибешься настолько, что трудно удержаться от смеха, когда обнаружишь свое заблуждение. А разве физиогномика нечто иное?»
Произведя фурор оригинальностью своего подхода, Лафатер допустил ряд ошибок, немыслимых для серьезного исследователя. Так, предмет его наблюдений составляли не все черты лица в их взаимодействии, а в основном его нижняя часть и так называемый лицевой профиль. Систематического метода выведено не было, объективные закономерности заменялись субъективным мнением автора, и в итоге труды Лафатера вызвали серьезную критику.
Недостаточная обоснованность физиогномических теорий обусловила скептическое отношение к ним отечественных ученых, гордившихся своим материалистическим мировоззрением. При этом упускалось из виду, что многие признанные авторитеты материалистической науки не только не отрицали взаимосвязи внешнего и внутреннего, но и логически ее обосновали. Так, Ч.Дарвин и И.М.Сеченов высказали обоснованное мнение о том, что черты лица и особенно мимика и другие выразительные движения отражают функциональное состояние нервной системы и зависят от особенностей психики человека.
«Что есть научного в так называемой науке о физиогномике, – рассуждал Ч.Дарвин, – зависит, кажется, от того, что каждый индивидуум сокращает преимущественно только определенные мускулы лица, следуя своим личным склонностям. Эти мускулы могут быть сильнее развиты, и потому линии и морщины лица, образуемые их обычным сокращением, могут сделаться более рельефными и видимыми». (Вспомним, что нечто подобное в свое время предполагал еще Аристотель.)
Приблизительно в то же время И.М. Сеченов в книге «Рефлексы головного мозга» писал: «Психическая деятельность человека выражается, как известно, внешними признаками; и обыкновенно все люди, и простые, и ученые, и натуралисты, и люди, занимающиеся духом, судят о первой по последним, т. е. по внешним признакам… Все без исключения качества внешних проявлений мозговой деятельности, которые мы характеризуем, например, словами: одухотворенность, страстность, насмешка, печаль, радость и пр., суть не что иное, как результат большего или меньшего укорочения какой-нибудь группы мышц – акта, как всем известно, чисто механического».
Таким образом, становится очевидно, что психологическая оценка внешности не лишена научных оснований. К сожалению, человек, увлеченный этой проблемой, сегодня сталкивается со множеством противоречивых источников, многие из которых недалеко ушли от средневековой схоластики.
Пытаясь оценивать окружающих на основе какой-то частной теории, мы рискуем сделать поверхностные и односторонние выводы. Проблема состоит в том, что такой сложный объект, каким выступает человек, недопустимо оценивать в статике, но только в динамике. Наряду с характерными чертами внешности анализу подлежат многообразные нюансы поведения – как речевого, так и бессловесного. Только непротиворечивое сочетание множества внешних признаков позволяет нам выносить более или менее достоверную оценку.
ФЛИННА ЭФФЕКТ
Еще не очень старые люди помнят, как всего несколько десятилетий назад человеческий гений проложил дорогу в космос, по радио звучали Рахманинов и Шостакович, а тысячи молодых людей собирались на стадионах и площадях послушать Рождественского и Евтушенко. На заре третьего тысячелетия человечество изобрело карманного нахлебника Тамагочи и компьютерную стрелялку DOOM, Рахманинова потеснили «Отпетые мошенники», Рождественского затмил Шнуров. Налицо удручающая деградация – человечество, похоже, тупеет на глазах. И чтобы в этом убедиться, достаточно приглядеться к подрастающему поколению, которое в массе своей не способно и двух слов связать даже устно, не то что письменно…
Сколько раз за последние годы доводилось слышать сетования по этому поводу! И мы уже готовы поверить, что поколение, идущее нам вослед, значительно от нас интеллектуально отстает. Тем более что и за примерами, казалось бы, далеко ходить не надо.
На фоне такого вселенского пессимизма несколько лет назад как гром среди ясного неба прозвучало заявление новозеландского исследователя Джеймса Флинна. По его мнению, в глобальном масштабе происходит отнюдь не всеобщее отупение – напротив, человечество умнеет буквально с каждым годом. Нынешние молодые люди умнее своих отцов и значительно умнее дедов! И это заключение – не личное мнение мистера Флинна, а результат его скрупулезных статистических изысканий. С мнением еще можно было бы поспорить, но факты, которые привел Флинн, – неоспоримы!
Еще в начале 80-х Флинн решил тщательно проверить общеизвестные, казалось бы, закономерности, касающиеся человеческого интеллекта. А как известно, нормальному интеллекту соответствует IQ = 100; именно такой коэффициент интеллекта (с небольшими, в несколько единиц отклонениями в ту и другую сторону) имеет подавляющее большинство населения. Это положение было постулировано еще в 10—20-е гг. ХХ в., когда тестирование интеллекта приобрело массовые масштабы. Об этом должны были бы свидетельствовать многочисленные протоколы тестирования миллионов людей, накопленные за несколько десятилетий. И на протяжении более полувека никто не думал в этом усомниться. Флинн решил данную закономерность уточнить. В американских архивах он поднял огромный массив данных о результатах тестирования с 1932 по 1978 г. И, к своему великому изумлению, обнаружил, что эти данные отнюдь не являются стабильными.