— Значит, не остался у Вики?
— Не, не остался. Пошел к себе. Тригорск городок маленький, его за пару часов медленным шагом весь обойти можно, там всё рядом. Адрес в телефон забил и пошел. Да я и раньше, пока вех этих приложений не было, на местности всегда быстро понимал, что к чему, стоило один раз по дороге пройти или проехать — я ее уже всю моментально запоминал, такая вот у меня черта, даже дар, можно сказать. Значит, иду я, темнота, фонари светят один через пять, да и те еле-еле, дороги не видно почти. На улице ни души, люди спят, птицы спят, даже бродячей собаки ни одной не встретил, хотя днем их полно на каждом углу. И только я один такой, неприкаянный, бреду по улице и мечтаю о том, как выставлю будильник и завалюсь спать. Ночь тихая, и в какой-то момент я понимаю, что она даже слишком тихая какая-то стала. Звуков ни одного, хоть бы какой захудалый сверчок стрекотать начал — так ведь нет! Я остановился, прислушался — вообще ничего. Знаешь, ночью всё равно где, хоть в самой глухой деревне все равно звуки какие-то есть, а тут тем более город, но вообще как будто выключили всё. Я даже напрягся слегка, думаю: может, выпивка паленая была, и я вдруг оглох? Потом только сообразил, дурак, что звук своих шагов-то я прекрасно слышал.
Фёдор немного помолчал, потом энергично помотал головой, словно это могло помочь ему избавиться от неприятных мыслей, и затем продолжил:
— Ну, когда я понял, что со слухом у меня всё в порядке, выругался на радостях и пошел дальше. И знаешь, так странно звук собственного голоса тогда прозвучал в этой полной тишине — словно и не я это только что сказал. Ладно. Иду и чувствую, как будто воздух гуще стал, представляешь? Знаешь, такое бывает, когда идешь по дну реки или моря, чувствуешь воду, как она сопротивляется, какая она тяжелая. Здесь, конечно, не так всё было, воздух не вода, но по ощущениям похоже. Будто я иду вперед, а воздух как бы не пускает, словно задержать меня хочет, и надо усилия приложить, чтобы сквозь него идти. Очень странно это было, скажу я тебе, никогда раньше такого со мной не случалось.
Я неопределенно покачал головой, чтобы просто показать, что я внимательно его слушаю и осознаю необычность происходящего.
— Но как бы там ни было, воздух там или не воздух, домой-то мне надо! Дошел кое-как до места, до калитки пара шагов осталась. Я же сказал, что у бабы Зины дом свой, а не квартира?
— Сказал.
— А, ну вот, свой дом, значит. В общем, подхожу к дому, а у нее свет горит. Я удивился: поздно ведь уже, третий час, она до такого времени и не засиживается никогда, телевизор посмотрит и часов в одиннадцать уже на боковую. Я пока шел, вообще не сомневался, что она спит давно, думал, сейчас приду по-тихому, лягу и всё, а тут свет горит. Неужели, думаю, ждет меня, волнуется? Мне, честно сказать, стыдно немного стало, я там пью, гуляю, а пожилой человек из-за меня не спит. Калитку открыл тихонечко, зашел во двор, запер ее за собой. Иду к двери, по дороге смотрю в окно — баба Зина за столом сидит, меня не видит. И тут я замечаю, что в комнате она не одна, рядом с ней мужик какой-то на стуле сидит, спиной ко мне, в рюкзаке роется. Вот тут я сильно удивился. Чтобы к бабе Зине да ночью кто-то пришел? Не в том она возрасте, чтобы гостей в такое время принимать. Может, у соседей случилось что? Или родственник какой внезапно приехал? Ладно, думаю, чего гадать, сейчас зайду и всё узнаю. Короче, подхожу к двери, стучу, тихо так стучу: неудобно как-то среди ночи в дверь со всей силы тарабанить. Жду — ничего. Не слышит, наверное. Я погромче постучал:
— Баба Зина, открой! Это я, Фёдор!
А мне с того места, где стою, через окно хорошо видно что там, в доме, происходит. Смотрю — баба Зина встала и к двери идет. Подошла, но открывать не торопится.
— Открывай, баб Зин!
И тут она из-за двери как на меня закричит:
— Это что за хулиганье там бродит по ночам? А ну, негодник, пошел отсюда! Ходит в неурочный час, народ дергает. Ишь ты, кто такой, открывать тебе? Иди, давай, отсюда!
Скажу тебе, очень я тогда удивился, не думал, что она может так орать. Она всегда тихая улыбчивая, спокойная, а тут раскричалась, как баба базарная, вообще на нее не похоже. Да еще пускать меня не хочет. Я же сказал, что это я! Она что это, нарочно делает, чтобы проучить меня за то, что пришел поздно? А она в это время мужику тому громко, так что и мне слышно было, говорит:
— Слышь, милок, пойди шугани этого хулигана, да как следует, чтоб в следующий раз неповадно было ночью по чужим дворам шастать!
Тут я вообще растерялся. Это что ж такое происходит? Смотрю — а этот мужик встал со стула и к окну направился, чтобы посмотреть, кто это там к бабе Зине пришел. И что-то в его лице знакомое вижу… Причем не просто знакомое, а что-то тревожное такое, будто если я узнаю, то совсем не обрадуюсь. Я смотрю на него, смотрю, пытаюсь вспомнить, где я мог его видеть…А когда понял, кто это, внутри у меня словно оборвалось что-то, и холод страшный изнутри охватил всего. Знаешь, кто это был?
Фёдор снова замолчал, но не для того, чтобы выдержать театральную паузу. Он явно собирался с духом, чтобы сказать то, что было нужно сказать.
— Конечно, не знаешь.
Я молча ждал.
— Я. Я это был.
Он сказал это таким странным, изменившимся голосом, что я вздрогнул.
Фёдор с силой затянулся, а потом левой рукой порывисто провел по лицу, словно старался стряхнуть с себя воспоминание.
— Можешь верить, можешь не верить. Говорю, как всё было. Смысла врать тебе у меня никакого нет. Если честно, вот вспоминаю сейчас всё это, и самому не верится. Сам себя увидел… Это как такое вообще… — Он замолчал и покрутил рукой в воздухе, словно это могло помочь ему поймать нужные слова, чтобы выразить свою мысль, но они никак не приходили. — Ну да ладно. Короче, стою я там, перед домом, и смотрю на самого себя, не в зеркале, не на фото, а вживую. Это ж рехнуться можно. Но мысль, что у меня с головой что-то не в порядке, пришла ко мне позже, а тогда я вдруг просто перестал думать. Голова стала пустая, мысли кончились, просто стою и смотрю, как он к окну идет. Это я сейчас долго рассказываю, а на самом деле это всё длилось пару секунд, ты же понимаешь. Но даже этих секунд мне вполне хватило, чтобы хорошо рассмотреть того, кого я там увидел. Чем угодно поклянусь, что это точно был я, никакой ошибки. Скажу больше — он и одет был в ту же футболку, как и у меня. Нет, не в эту, — сказал он, заметив мой взгляд. — Я свою на заказ делал, такой надписи ни у кого больше нет, поэтому ошибиться я никак не мог. Я ее потом в рюкзак спрятал поглубже, с глаз долой. Вот как на духу говорю: страшно доставать ее. Думаю, посмотрю и опять вспомню, как этот… ну вот тот, который тоже я, в ней ко мне навстречу идет…
Он замолчал и с тревожным ожиданием взглянул на меня. Я понял, что именно сейчас ему очень надо знать, что я обо всем этом думаю. Не скажу, что мне приходится часто выслушивать такие истории, но в жизни бывало всякое, и в какой-то момент я пришел к мысли, что когда сталкиваешься с чем-то на первый взгляд необъяснимым, то сразу безоговорочно верить в это зачастую весьма опрометчиво, но допустить какие-то необычные события вполне можно. Ведь жизнь не так определенна, как кажется на первый взгляд. А еще я в его глазах ясно увидел страх от пережитого и опасение того, что его не воспримут всерьез. И хотя я почти не знал этого человека, к этому моменту я почти не сомневался, что он говорит правду. Поэтому просто, без лишних слов, я кивнул и твердо сказал, глядя ему в глаза:
— Понимаю.
— Значит, веришь? — встрепенулся Фёдор.
— А почему бы не поверить, мы много чего о жизни не знаем. Если с нами чего-то не случалось, то не значит, что этого вовсе не может быть. И реальность наша штука относительная. Когда начинаешь задумываться, то очень сильно ощущается зыбкость этого мира, — сказал я.
— Вот за это спасибо, — сердечно сказал мой попутчик, — а то я хоть и знаю, что вижу тебя и больше не увижу, но очень не хочется, чтобы ты, даже пусть и чужой мне человек, решил, что я умом тронулся.
— Говорят, сумасшедшие никогда таковыми себя не считают, и, значит, пока у человека есть сомнения в собственном разуме, он вполне вменяем, потому что способен рационально мыслить.
— Что ж, логично. Нет, реально спасибо тебе, от души, мне прям сразу полегчало так. А то, представляешь, какой это груз, вот это вот всё…
Фёдор положил сигарету на стол, схватил меня за руку и с чувством ее пожал. Я этого не ожидал и не знал, как реагировать.
— Нет, реально спасибо, — повторил он. — Просто вот… — Он махнул рукой, и не закончил фразы. Потом снова взял сигарету и затянулся. — Короче, что было дальше: стою я, смотрю на этого, а он пока меня не видит. И вдруг в моей пустой голове первая мысль ярко так вспыхивает, что еще секунда — и он увидит меня, и когда наши взгляды встретятся, случится что-то страшное, невообразимое, такое, о чем и помыслить невозможно. А за этой мыслью вспыхивает вторая, что то, что я вижу в окне, это вовсе не наш мир. И баба Зина не баба Зина, и все ее эти вещи в комнате только похожи на настоящие, а на самом деле это все, как бы сказать, блеф. Имитация. Словно всё, что там, в окне, только притворяется нашим миром.
Фёдор поёжился.
— Ну, и третья мысль меня словно перезагрузила, и тут пропал этот ступор, в который я впал. А мысль эта была самая простая: бежать отсюда надо, и как можно быстрее. Ну, я развернулся и побежал. Калитку открывать времени не было, я прямо через нее и перемахнул. Сам не знаю, как у меня это вышло. Случись это в обычный день, я бы долго через нее перелезал, а тут перелетел, как паркурщик. Скажу тебе, в жизни никогда так не бегал. Я не слышал, открыл ли тот, другой, дверь, погнался ли за мной. Сердце стучало и кровь пульсировала так, что это биение заглушало все на свете. Я бежал, что есть сил, просто на пределе. А, может, и за пределами. Сколько я так бежал, не знаю, но, понятное дело, надолго меня не хватило, я стал уставать, замедлился, а потом и вовсе остановился. Сил не осталось совсем. Я прислушался и очень боялся, что услышу, как он за мной гонится, но понял, что вслед никто не бежит. А еще я заметил, что опять слышу привычные ночные звуки. Ветер шелестел листьями, насекомое тренькало в траве, вдали какой-то пьяный орал песню дурным голосом, где-то рядом за забором тявкнула собака, лениво так, не от души, а словно по обязанности, и я понял, что мир опять стал прежним.