— Видимо, вы однажды поймали его на лжи? — она оказалась на редкость проницательной.
— И даже не однажды.
— Например?
— Он утверждал, что драконы вымерли, — Олаф ляпнул первое, что пришло в голову.
— А они?
— Живут, как и жили, нет ни одного королевства Империи, где они бы не встречались. Разве, пожалуй, только наше. Им не нравится здешний климат, — отозвался Олаф.
— Да? — девушка даже присела на кровати, заинтересовавшись разговором. — И как они выглядят?
— Так же, как мы. Только летают временами.
— А как же страшный облик, мощные крылья и змеиная голова? — в её голосе послышалось некоторое недоумение.
Юноша рассмеялся. Представление о драконах было, наверняка, почерпнуто Леттой из детских книжек. Там, как водится, весьма красочно расписывались крылатые ящеры, питающиеся исключительно одними особами голубых кровей — сказки, короче говоря.
— Я видел танец драконов во время грозы. В этот момент у них действительно вырастают крылья — огромные, на полнеба. А ещё вырывается огонь из пасти. Но в обычное время они ничем не отличаются от нас с вами, ни внешне, ни характером. Можно всю жизнь прожить с драконом по соседству, и так и не узнать об этом. Хотя стареют они медленнее. Всё остальное — детские сказки.
— Тогда зачем это придумали?
— Не скажу наверняка, — Олаф покачал головой, словно собеседница могла увидеть его в темноте, — это лишь моё личное предположение — чтобы защитить драконов от людей.
Струнный перебор тэссеры дополнился неразборчивым пением. Песня звучала всё громче и веселее, уже даже можно было разобрать отдельные слова. А потом вдруг прервалась. Зная музыканта — не случайно. Тем более, тишина, вдруг разлившаяся по привалу, показалась слишком неестественной.
Олаф быстро обулся, вскочил с кресла и подошёл к двери. Летта встревоженно села.
— Может парню в плаще мага не понравилась песня? — предположила с сомнением. — Взмахнул волшебной палочкой и усыпил вашего знакомого?
Не хотелось её пугать, но, как говорится, лучше горькая правда, чем сладкая ложь.
— Если только волшебная палочка — дубинка. У виденного нами мага специальность довольно узкая — перевозить в Темьгород тех, кто, в отличие от вас, далеко не жаждет туда попасть, — ответил Олаф мрачно. — Громила умеет пользоваться парочкой разовых заклинаний, составленных для него более сведущими людьми — и точка. Его амуниция — не более чем дань традициям. Он не смог бы заткнуть музыканта так быстро и тихо.
Девушка пахла растерянностью. Её книжные представления о мире рассыпались, как песчаные замки, вылепленные малышом. Сначала драконы, теперь маг, фактически оказавшийся конвоиром. Интересно, что она вообразила о Темьгороде? Осознает ли она до конца, куда идёт, и среди кого ей придётся жить, если не передумает? Олафу стало жаль эту убегающую невесту. Однако слова Летты опровергли его предположения:
— Когда у одной из дядиных служанок родился двухголовый младенец, потребовалось три стража, чтобы забрать его у матери. Они разбили в кровь её лицо и сломали руки. А она всё равно плелась за повозкой, пока не упала на дороге замертво. Но стражи не притворялись магами. Обычные солдафоны, не способные на сочувствие.
Стало грустно и тошно.
Заструившийся в щели с новой силой гнилой запах отчаяния напомнил о себе. Юноша повернул ключ. Прислушался, не привлёк ли кого скрежет в замке. Но в трактире по-прежнему стояла неправдоподобная тишина, словно и гости, и привальщик Смут — вдруг исчезли.
— Как только я выйду, — сказал Олаф, — закройте за мной дверь и не открывайте никому, кроме меня. Даже если услышите крики или мольбу. Здесь творится что-то странное. Надо разобраться, что.
— Хорошо, — послушно отозвалась Летта.
— Если меня не будет очень долго, постарайтесь выбраться в окно, оно не высоко. Берите только самое нужное, остальное оставьте. В мешке карта. Не отступайте от неё, — юноша надеялся, что вернётся, но составить дополнительный план не мешало.
Девушка скользнула к нему. Легонько провела пальцем по щеке, прикоснулась ко лбу. Проводник запоздало понял, что она осенила его благословением Жизнеродящей, каким благословляли воинов, провожали в дальний путь, отводили болезни и горести. Всем женщинам Империи была дана такая власть, светлый дар богини.
— Я дождусь вас.
— Тогда хотя бы пойте, если почувствуете опасность, — криво усмехнулся Олаф, пожимая маленькую руку. — И не жалейте того, кто окажется за дверью.
— Там можете оказаться вы, — шепнула Летта.
Юноша вышел из комнаты, постоял, пока не услышал щелчок замка, а потом, стараясь не шуметь, спустился по лестнице. Внизу горел яркий свет. Ремесленника, хозяина и наёмника не было видно. Только музыкант спал лицом на столе, крепко обнимая свою тэссеру. Олаф бесцеремонно растолкал его и тут же зажал рот ладонью.
— Тихо, Курт! — сказал едва слышно. — Это я. Где все?
— Не знаю, не помню ничего, — музыкант энергично помотал головой, чтобы окончательно проснуться, потом кивнул на опрокинутую пустую кружку перед собой, — подсыпали что-то?
— Возможно, — ответил, понюхав, Олаф. — Растерли сон-траву и добавили побольше сахарного сиропа. — А потом добавил: — Мне нужна твоя помощь.
— Всегда пожалуйста! — тэссерист зевал, но отчаянно старался взбодриться. — Вдруг про меня сложат героическую балладу!
— Не обольщайся. Здесь нет других стихоплетов, только ты. Струны целы?
— Три четверти — точно, — оглядев инструмент, ответил Курт.
Олаф усмехнулся:
— Не похоже на тебя.
— Не успел просто, — беззлобно отозвался на шутку музыкант.
— Тогда, как я скомандую, начинай играть как можно громче.
— И только? — удивился тэссерист.
— Остальное сымпровизируешь.
— Значит, попахивает заварушкой?
Проводник потеребил свой нос:
— Поверь, здесь не просто попахивает, здесь воняет крупными неприятностями.
— Серьезно? — Курт не стал острить на тему, что просто кто-то забыл вовремя помыться, а ведь ещё недавно от него вполне можно было этого ожидать.
— И даже не неприятностями, а чем-то большим, — юноша прищурился. — Ты давно здесь?
— Пятый день прохлаждаюсь. Решил устроить себе тихие каникулы.
— Ничего не заметил?
Тэссерщик только почесал в затылке вместо ответа и пожал плечами.
— А народу много было?
— До сегодняшнего дня только я и хозяин. Сегодня, вон, эти двое прибыли да вы ещё. Куда, кстати, все делись?
— Сейчас и узнаем. Давай, играй! — ответил Олаф, а сам нырнул под стол.
Курт удивился, а ещё, вполне понятно, струхнул немного, но забренчал первое, что пришло в голову, подпевая нарочито хриплым голосом. Это оказалось разухабистая и немного пошловатая ярмарочная песенка. Исполняемая на трёх струнах, она не имела сложной мелодии. Основное её достоинство заключалось в звучности. Олаф показал музыканту из-под стола большой палец и подмигнул.
Как и следовало ожидать, громкие звуки довольно скоро выманили ошеломлённых наемника и привальщика, явно не ожидавших, что тэссерщик так быстро придёт в себя, наверное, доза сон-травы была убойной. Смут вылез первым, за ним громила в плаще мага. За спиной у них остался тёмный проём потайного хода.
— Ты, это, потише, потише, — бормотал наёмник, доказывая свою полную несостоятельность на магическом поприще.
Смут же принялся оглядываться по сторонам, видимо, гадая, не разбудила ли музыка нечаянных гостей, а заодно выискивая, чем можно вырубить старательно прикидывающегося пьяным музыканта.
Дурман в голове Курта развеялся окончательно. А запах смелости вступил в противоборство с миазмами, источаемыми привальщиком и его напарником. Тэссерист забренчал ещё яростнее, терзая ни в чем неповинные струны своего инструмента. Голос молодого человека хрипел и срывался на низкий рык, ничем не выдавая того, что его обладатель учился у самых лучших учителей Империи.
Олаф прополз под столом и шмыгнул к потайной двери — отчаяние исходило именно оттуда. На миг ослепнув в полной темноте, юноша едва не покатился по крутой каменной лестнице вниз и удержался только благодаря перилам. Схватившись за них обеими руками, так крепко, что заломило в запястьях, он дал глазам немного привыкнуть. Прислушался. Сзади доносились обрывки ругательств и стоны разбиваемой тессеры — Курт импровизировал. Впереди раздавалось только клацанье и монотонный звук работы неизвестных механизмов.
Олаф спустился по ступенькам. И оказался в помещении, где работал механический насос, щедрыми плевками выкачивающий из недр земли перламутровую светящуюся массу, прямо в большой чан. Масса стоила бешеных денег, потому что служила для изготовления имперских сигментов.
Другой механизм, аналогичный работающему, простаивал без дела. Рядом с ним возился, позвякивая инструментами, ремесленник. Он покряхтывал, увлечённо прикручивая какие-то детали. А позади него, часто моргая тремя глазами, дрожало и жалось к стене забитое, испускающее тяжелые струи умирающей надежды, исхудавшее до невозможности, существо неопределенного пола и возраста. Истлевшие лохмотья не могли обогреть или скрыть следы побоев и незавидного существования.
И ремесленник, и трехглазый, услышав шаги, вскинули глаза на вошедшего Олафа.
— Пока ничего нельзя сделать, — проговорил рабочий, видимо, перепутав его с кем-то, — сопло чем-то забито. Спросите у этого урода, что он туда кинул.
— Я ничего, — прерывисто забормотал несчастный, — ничего не кидал, — по его морщинистым щекам струились слезы, и он безуспешно вытирал их шестипалыми руками. — Пожалуйста, я ничего…
Проводник невольно передернулся от происходящего. Так вот что за тайну скрывал привал, находящийся на отшибе, в безлюдной глубинке. Вот что приносило основной доход хозяину. Вот почему он не стремился завлечь к себе гостей особыми яствами или домашним уютом, не нанимал слуг и не заводил близких отношений.
Можно не сомневаться, в тайну Смута посвящены немногие. Возможно, только громила в плаще мага, поставляющий время от времени новых рабов. Привальщик свою тайну, наверняка, бережёт. За его беззаконные делишки ему грозит, по меньшей мере, заключение в темницу на долгие годы. И Смут не испугается испачкать руки в крови, чтобы этого не произошло.