(машет руками). Ладно, ладно, понял я все… Что от меня потребно?
Диакон. Напишите матушке записку: так, мол, и так, уезжаю по срочному делу. Скоро буду. Да и поедем уже, чего зря время терять.
Эрос. Твоя правда… Ох, грехи наши тяжкие!
Подходит к столу, пишет записку.
Диакон. Все, что ли, отец Эро́с?
Эрос. Все, все…
Диакон. Ну, присядем на дорожку. Чтобы удача нас не покинула в делах наших богоугодных.
Эрос (злится). Какую там еще дорожку?! Идем, пока я не передумал!
Чуть ли не силой тянет дьякона вон. Спустя несколько секунд в комнату входит Ефросинья.
Ефросинья. Ну вот, вскорости и обед поспеет… (Озирается). Где ж они? Батюшка… Отец диакон! Вышли куда? Что ж не предупредили?
Заходит секретарь отец Василиск.
Секретарь (развязно). Здрасьте, мамаша.
Ефросинья. Какая я вам мамаша? Что еще за нахальство?
Секретарь. А как же изволите вас величать?
Ефросинья. Матушка Ефросинья.
Секретарь. Ну, пусть будет Ефросинья. Возражений не имею. (Осматривается по сторонам.) А что, отец Эро́с дома?
Ефросинья. А вы кто такие будете?
Секретарь. Мы будем отцы Василиски, владыки Антония секретари. Ныне, и присно, и во веки веков.
Ефросинья. А-а-а… премного о вас наслышаны.
Секретарь. Хорошего, надеюсь?
Ефросинья. Всякого и разного.
Секретарь. А ничего, матушка, я привык. Ибо сказано: «Блаженны вы, когда будут поносить вас и гнать и всячески неправедно злословить за Меня; радуйтесь и веселитесь, ибо велика ваша награда на небесах: так гнали и пророков, бывших прежде вас».
Ефросинья. А еще сказано «Берегитесь лжепророков, которые приходят к вам в овечьей одежде, а внутри суть волки хищные…»
Секретарь. Так я ведь своей сути и не скрываю. И рядиться в овечью шкуру мне незачем, ибо сам по себе я агнец божий, как мне по чину моему и положено.
Ефросинья. Ваша правда, нам о том заботиться не пристало. Господь сам отделит агнцев от козлищ.
Секретарь. Да что же такое-то, матушка? Полминуты мы с вами знакомы, а уж и волком меня обозвали, и козлом, и кем только еще не честили. И ведь не зону пришел топтать, а к священнику домой.
Ефросинья. С чем же вы пришли, отец Василиск?
Секретарь. С добром, матушка, только с добром. Дай, думаю, загляну к отцу Эро́су на огонек, чайку выпью, на жизнь сельскую посмотрю.
Ефросинья. А коли чайку, мы рады. Главное, чтобы не сразу живьем есть.
Секретарь (садясь за стол). Ну, какие новости у вас, господа пейзане?
Ефросинья. Да новостей много, всех не упомнишь.
Секретарь. А вы с богоугодного начните.
Ефросинья. Из богоугодного-то… Да вот, тракторист наш Ванька месяц назад покрестился.
Секретарь. Отрадно.
Ефросинья. Отрадно-то оно отрадно, конечно. Только он с младых ногтей ругатель, каких свет не видывал.
Секретарь. И что же, по Божьей матери теперь ругается – вместо обычной?
Ефросинья. Что вы, как можно? Просто замест бранных слов вставляет богоугодные…
Секретарь. Что ж, прекрасно.
Ефросинья. Да как сказать… Ведь он богоугодность по своему понимает. Идет по улице, да и бормочет «Мандрит твою налево!»
Секретарь (изумляясь). М-м… Мандрит?!
Ефросинья. Ну да. Это он вместо «Едрит твою налево».
Секретарь. Понятно… А вы что же?
Ефросинья. Ну, мы уж, конечно, разобъяснили, что нет такого слова – мандрит. Архимандрит – да, имеется, а мандрита никакого нет. Теперь уж он исправился, произносит, как следует. Архимандрит, говорит, твою налево!
Секретарь (не меняясь в лице). Ясно… Что еще?
Ефросинья. Еще-то? (Думает.) Прибегала Людмила, тутошнего алкоголика жена. Радость, говорит, великая у нее.
Секретарь. Что за радость?
Ефросинья. Дочь ее, Марья, забеременела. Я говорю: какая же радость – затяжелеть без мужа, да еще в 14 лет?
Секретарь. А она что?
Ефросинья. Конечно, говорит, радость. Она, Марья-то, все в компьютере сидит. Боялись, что гомосексуалистом сделается. А раз беременна, то, значит, все в порядке, не хуже людей.
Секретарь. Да. Это оригинально… Но лично я бы эту тему педалировать не стал.
Ефросинья. Только вам еще не хватало педалировать, отец Василиск. Слава Богу, это теперь запретили. А то как ни включишь телевизор, там все голые мужики с перьями педалируют. А людям-то от этого какая радость, я вас спрашиваю? Содом да и только.
Секретарь. Н-да… Я вижу, в вашем приходе все к шутке склонны, к юмору.
Ефросинья. А как без этого, отец Василиск?
Секретарь (раздраженно барабанит пальцами по столу). Ну, на сегодня цирк будем считать оконченным. Так где же, матушка, наш отец Эро́с?
Ефросинья. А вам для чего? В космос его запускать?
Секретарь. Дался вам этот космос! Не в космосе дело…
Ефросинья. А в чем?
Секретарь. Сами подумайте.
Ефросинья. Да уж думала, отец Василиск. И так, и сяк крутила. А ничего не вижу, кроме хитрой интриги.
Секретарь. Да вы уж, матушка, совсем… Что за фигура ваш отец Эро́с, чтобы интриги против него плести?
Ефросинья. Вот и я гадаю: кому дорогу перешел?
Секретарь. С вами нужно гороху наевшись, разговаривать. Где настоятель?
Ефросинья. Не знаю. Были тут с отцом дьяконом, потом вдруг растворились.
Секретарь. Что значит – растворились? Они что – херувимы бесплотные?
Ефросинья. Вам виднее. Может, херувимы. А, может, просто погулять вышли.
Секретарь (замечает записку, быстро просматривает ее). Погулять, говорите? (Показывает записку.) А вы вот это читали?
Ефросинья. Дайте. Не вам писано.
Секретарь (не дает записку, читает вслух). «Дорогая и разлюбезная моя матушка, по срочному делу с отцом диаконом еду на Байконур – взрывать ракету. При Божьем попущении вскорости надеюсь быть обратно. Всегда твой, отец Эро́с». (Смотрит на Ефросинью.) Значит, ракету взрывать поехал?
Ефросинья (крестится). О, Господи спаси!
Секретарь (вставая). Я ему взорву ракету… Я ему такую ракету взорву – на всю оставшуюся жизнь запомнит.
Идет вон. Ефросинья за ним.
Ефросинья. Отец Василиск! Погодите! Да что же это творится, Матерь Божья!
Затемнение.
Действие второе
Сцена третья
Темно. Постепенно становится светлее. Видны сидящие на двух стульях отец диакон и отец Эро́с. Оба – в смирительных рубашках.
Эрос (озираясь). Где мы, отец Михаил?
Диакон (со страхом). Не знаю, ваше преподобие. Похоже, в каком-то месте…
Эрос. Премудрость! Наверняка, что в месте. Вопрос – в каком?
Диакон. Не могу знать. Не наделил меня Господь всеведением.
Эрос. А вот я, кажется, догадываюсь.
Диакон. Вам положено. На вас и чин выше.
Эрос. На том свете мы с тобою, отче.
Диакон (осторожно). Это выходит, в раю?
Эрос (гневно). Похоже, по твоему, это на рай?
Диакон. Тогда где?
Диакон смотрит на Эро́са. Тот молчит.
Диакон. Неужто?.. Быть того не может! А где ж сковородки?
Эрос. Не скучай, отче, по сковородкам. И до них дело дойдет. Во благовремении.
Диакон. Как же это нас угораздило – к чертям?
Эрос. Возгордились сверх всякой меры. Вот Господь и решил нас смирять.
Диакон. Живьем, значит, во ад низвергнул?
Эрос. Много чести – живьем.
Диакон. Когда ж мы умереть-то успели, отец Эро́с?
Эрос. А ты не помнишь?
Диакон. Нет… Помню, ехали в Байконур – ракету взрывать.
Эрос. А дальше что было?
Диакон. А дальше… не знаю. Как отрезало.
Эрос. Я тебе скажу, что было дальше. Взорвали мы с тобой ракету, да и сами вместе с ней взорвались.
Диакон. Неужто?
Эрос. Точно так, уж мне поверь. Разорвало нас на части – за грехи наши.
Диакон. Чего же мы в преисподнюю-то угодили?
Эрос. А куда нас прикажешь? В райские кущи?
Диакон озирается по сторонам.
Диакон. Нет, отец Эро́с, не могло этого быть.
Эрос. Почему не могло?
Диакон. Я бомбу-то не успел собрать, это я хорошо помню. А раз бомбу мы не собрали, то и взрыва никакого не было. Выходит, живы мы с вами.
Эрос. Ну, а раз так, тогда на какие кулички нас загнали?..
Диакон. А это мы сейчас выясним.
Поднимается. Видно, что он в смирительной рубашке.
Диакон. О, Господи помилуй! Руки отпилили!
Эрос. Ничего не отпилили. Это ты, отче, в смирительной рубашке.
Диакон (смотрит на него). И вы не лучше.
Эрос (вставая). И я…
Озирается.
Эрос. Это что же будет? Карательная психиатрия? Как при советской власти?
Диакон. Похоже на то, батюшка. В дурку нас засунули.
Эрос. А ведь я, отец Михаил, это сразу знал.
Диакон. Когда – сразу?
Эрос. Помнишь, мы с тобой про Байконур говорили? Тогда-то я и понял, что мы крышей поехали… Не может же православный батюшка в здравом уме стать террористом.
Диакон (с сомнением). Думаете?
Эрос. Убежден.
Диакон думает.
Диакон. А много ли у нас батюшек в своем уме?