Слушвашбродь! – И с этими вполне понятными словами голова исчезла. Через считаные минуты последовал доклад: – Так что, ваше благородие, Прохор Савельич говорит: у нас контуженные имеются, трое. Ядро боком ударило, обшивку помяло да шпангоут погнуло. Течи нет. Ещё кормовому гранатомёту щит пробило насквозь, да ствол вместе с лотком поковеркало, да тем же ядром в рубку попало, вмяло броню, стал быть.
– Всем разрешаю подняться на палубу, кроме пострадавших. Глядите, братцы, что нами сделано.
– Ох ты, Никола Морской, да ведь ни одной мачты не осталось!
– Чего там мачты, горит он, анафема! Вона как дым валит. Ей-же-ей, пожар.
– И тушить, похоже, не потушат. Хотел бы я видеть, что у них на верхней палубе.
– На верхней, скажешь тоже. Да у них артиллерийская палуба полыхает! Вот доберётся до крюйт-камеры…
– …Бушприт тоже оторвало…
– …Глянь-кось, с флагмана шлюпки спускают! Не спасут линкор, вот чтоб мне на берегу хлебного вина не понюхать…
– Да ты чё, с какого флагмана?
– И с него тоже, и с парохода, который с чёрной полосой, и, опять же…
Для сухопутного артиллериста картина казалась очевидной, но большим усилием воли он всё же вспомнил наставления преподавателей Михайловского училища и постарался мысленно составить рапорт об итогах боя: «Цель горит, тут без вопросов, но, возможно, её потушат. Однако мачты скоро не поставят, это точно. То есть корабль к бою не пригоден, сиречь выведен из строя. Да он и до Севастополя не дойдёт, разве что на буксире… Успех, тут сомнения в сторону. И если б только эти их гранаты все до единой взрывались…»
В трюме, а точнее, в выгородке, что была отведена под лазарет, тоже шла работа. Двое матросов находились в сознании, они уже лежали на койках. Над третьим хлопотал санитар. Лечение заключалось в скляночке, которую Прохор ловко извлёк из сундучка. Лекарство пролилось на тряпицу, каковую корабельный эскулап поднёс к носу пострадавшего. Действенность проявилась немедленно:
– Да что ж ты творишь, ирод! С твоего лекарства… кха… кха… да от тебя покойник своими ножками на кладбище побежит!
– Цыть мне тут! Лежи, Аника-воин. Контузия у тебя, и у вас двоих тож она. К Николай Иванычу отправят, и если денька три полежать придётся, то, считай, повезло. Да чтоб на вино и глядеть не моги! Уж видел я, что оно с контуженными делает…
– Прохор Савелич, мне б хоть одним глазком глянуть, чего там наверху. Ить не слышно.
– Меня-то слышишь, аль как?
– Как сквозь три одеяла разом.
– То-то ж. Вот и лежи потому. А наверху пожар; горит линкор тот хранцуский.
– Где горит?!
– Дурень! Хранцуз, говорю, полыхает пожарищем.
– Так утопили, выходит?
– От же чурбан! Сказано тебе: горит он. И шлюпки вокруг, вон о них твои горлопанят.
Вражеская эскадра всё ещё восстанавливала сломавшийся строй. «Морской дракон» обогнул её с юга и взял курс к порту. На лаге стрелка показывала чуть более двадцати узлов: хотя резерв по мощности остался, но командир решил не перегружать оставшиеся движки.
– Михаил Григорьевич, команде я разрешу сойти на берег, мне с докладом к адмиралу Нахимову, так что уж придётся вам довести корабль до того причала… вы знаете, который. Там ведь ремонтироваться куда сподручнее, верно? А ещё, – Семаков понизил голос, – не дело, чтобы «Морского дракона» та эскадра видела в порту. Пусть гадают, где он чалится.
– Не сомневайтесь, Владимир Николаевич… Фёдор Фёдорович, вам ведь, наверное, с рапортом к генералу Васильчикову? Я так и думал. Так сойдёте в порту вместе с командиром.
За горизонтом полыхнуло, а почти через минуту донёсся глухой, но явно мощный громовой раскат.
– Не иначе, добрался огонь до крюйт-камеры, – заметил князь Мешков.
– С таким пожаром никаких возможностей спасти корабль не было, – флегматично ответил командир.
Глава 24
Не был принят в те времена термин «разбор полётов», до него осталось лет пятьдесят с лишком. Но действие уже существовало.
Командование англо-французской эскадрой всеми силами старалось провести этот разбор быстро, пока шли спасательные работы.
Командующий эскадрой адмирал Гамелен был опытен, образован и умён. Кроме того, он своими глазами видел все этапы сражения. В результате последовали решительные (то есть полностью соответствующие натуре адмирала) выводы.
Бомбы, использованные русским кораблём, взрывались высоко над палубой. Предназначайся они для разрушения корпуса – их бы в корпус и нацелили. А в случае промахов первыми выстрелами прицел оказался бы скорректированным. Но нет, они явно имели хорошие зажигательные свойства, а взрывчатое действие было лишь дополнительным. Мачты, правда, были сбиты, но линкор погиб от огня, а не от воды.
Адмирал полагал, что всего было сделано более десяти выстрелов. Начальник артиллерии французского флагмана насчитал пятнадцать. Этот факт показался Гамелену важным: русские явно нацелились на уничтожение только этого линкора, а не на нанесение повреждений нескольким противникам. Почему?
Ответ на это давал третий существенный факт: по окончании обстрела юркий русский корабль развернулся и умчался, даже не пытаясь выйти в повторную атаку. В трусость его командира многоопытный адмирал не поверил. Нашлось только одно разумное объяснение: у противника кончились боеприпасы.
Этот вывод француз посчитал за благоприятный для себя. Следовательно, нельзя предположить, что береговые батареи имеют большой запас подобных ядер. Весьма возможно, их и вовсе нет. А отсюда неоспоримо следовало: эскадра должна немедленно идти к Севастополю.
Именно такой приказ и был передан флажным сигналом.
Аналогичный разбор состоялся и в штабе у генерал-лейтенанта Васильчикова. Видимо, поручик Боголепов не был лишён литературного таланта, поскольку доклад его оказался весьма красочным. Впрочем, сделанные им выводы оказались сходными с заключением французского адмирала.
– …Таким образом, ваше превосходительство, сии гранаты обладают в большей степени зажигательным, нежели взрывчатым действием, посему для боя с деревянными кораблями и предназначены. Судя по тому взрыву, что наблюдался нами после боя, пожар на атакованном корабле противника дошёл до пороховых запасов. Это в конечном счёте и уничтожило цель. Осмелюсь предположить: означенные гранаты, будучи применены против вражеской артиллерии, большой ущерб могут нанести путём предания огню запасов пороха у орудий. Полагаю, точно так же ими подожжены могут быть иные склады и магазины. Равно сильные взрывы гранат могут внести смятение во вражеские порядки, особливо же кавалерийские. Но тут сила воздействия также от обученности войск противника зависит.
Вопросы генерала князя Васильчикова были исключительно по делу:
– Поручик, как вы оцениваете скорострельность гранатомётов?
– Весьма велика, ваше превосходительство. Даже не имея часов, могу смело утверждать: не меньше трёх выстрелов в минуту.
– То есть при наличии запаса гранат это создаёт преимущество в залпе противу равного количества пушек у неприятеля.
– Так точно, ваше превосходительство.
– Какова возможность поражения солдат противника?
Тут Боголепов решил проявить разумную осторожность.
– Не могу знать, ваше превосходительство. Не было никакой возможности приглядеться к людским потерям в экипаже вражеского корабля. К тому же никак нельзя разделить тех, кому не удалось спастись от пожара на палубе, и тех, кого поразило осколками или контузией, каковую по причине большой силы взрывов полагаю весьма возможной. Однако, по словам старшего артиллериста корабля князя Мешкова, прямой прицел по вражеским порядкам пехоты либо кавалерии решительно невозможен: гранаты не будут взрываться. Причины этого он не объяснил-с.
Тут последовал совершенно неожиданный вопрос:
– Сколь велик вес заряда?
– Для носового гранатомёта заряд составляет две гранаты, одна из которых весит пуд и три четверти, вторая – чуть более полупуда. Для кормового же гранатомёта – тот, впрочем, был повреждён вражеским ядром – подходит лишь более мелкая граната.
– Повреждён? Возможно ли починить?
– Не могу знать, ваше превосходительство!
Васильчиков не преминул поблагодарить поручика за толковый доклад, но сам подумал, что вопросов осталось множество. Едва ли не больше, чем получено ответов.
Анализ проходил и в кубрике «Морского дракона». Обсуждение проходило не на строго логическом уровне, зато эмоционально.
– …И свезло ж тебе, Тимоха! Каб у кормового орудия стоял, быть тебе без ноги. А так железо лишь перекорёжило, а ты в то время затаился в трюме…
– Га-га-га!
– …Не, братва, что ни говори, Зубастый беречь людей может.
– Всяк может, да не всяк хочет.
Вздохи.
– …Ничё, вот новое поставят…
– …И шпангоут покривило…
– …А линкор сгорел же, как свечечка. В аккурате накрыли…
– …Ан ведь и нам досталось…
– …Так мыслю, что пока железо править будут, так у нас берег…
– …Рыжему ещё работа: новый гранатомёт пристрелять…
Доклад лейтенанта Семакова адмиралу Нахимову не был в строгом смысле слова разбором полётов. Скорее это было докладом по результатам сражения. Опытный командир «Морского дракона» настолько ловко построил своё сообщение, что у Павла Степановича просто не осталось вопросов, касающихся самого боя. Зато адмирал живо интересовался последствиями.
– Когда ожидаете пополнения гранатами? Сколько времени может затребовать ремонт повреждений? Каково состояние контуженных нижних чинов? Сколько возьмёт Мария Захаровна за лечение? – Нахимов, как всегда, проявил щедрость: – Владимир Николаевич, вот ей плата, – десятирублевая ассигнация сменила хозяина, – и не забудьте представления к наградам написать. На вас сам напишу.
Грохотали залпы орудий на кораблях коалиции и на береговых батареях. Вздымались фонтаны земли под ударами ядер. Вставали столбы воды. Грозно вздувались клубы порохового дыма – и над волнами, и над коричневой севастопольской землёй.